Московский рабочий.
сядешь у радио, слушаешь песни.
не с чего вроде, а сердце заноет.
в узкой каптёрке повеет небесным,
болью навалится иго земное.
вдоль гаражей беззаботный, поддатый
топаешь, трогаешь яблони, клёны.
встанешь и, вдруг, повернёшься к закату,
к ангельским далям прозрачно-зелёным.
в небе живёт неохватное диво.
умерло время, не движется к ночи.
мне бы с друзьями... за кружечкой пива...
я же обычный московский рабочий...
легче грибы перебрать для засолки,
шкафчик для обуви сделать в прихожей,
чем отрешённо рассматривать сойку,
видом своим удивляя прохожих.
стол и скамейка, за ними – крапива,
жук, позабытый в бумажном стакане.
дико болит и болит нестерпимо –
там, где прошлось неземное дыханье.
Сердце отца.
Нёс я утром, перед новым годом,
фильм в кармане. Основная роль
в фильме отдана не Джорджу Клуни
и не Джонни Деппу... Просто сердцу,
сердцу моего отца. В то утро
я встречался с кардиохирургом.
Чёрно-белый фильм, ему понятный,
долго врач смотрел на мониторе.
Подозвал второго. За окном
медленно светало. И на небе
синий дым из труб столбом высоким
в ясное пространство уходил.
«Операция не даст эффекта» -
мне сказал один. Тогда спросил я
что-то о прогнозах. «Никаких.
Всё, как Бог захочет» – был ответ.
Наконец я кабинет покинул.
Чистые, холодные цвета
клиники казались саркофагом,
где лежал бесчувственный покой.
Так врачам я и не отдал деньги,
припасённые, как благодарность.
Мне не жалко было. Не хотелось
нарушать эстетику событий.
(Деньги не входили в сей пейзаж).
Я спустился, снял бахилы, вышел.
Воздух обжигал. «Лендровер» чей-то
всеми четырьмя в сугробе вмёрз.
Храм полуразрушенный за сквером
в инее стоял. На ветках, рядом,
сойки наслаждались первым солнцем...
Розовел на дальних крышах снег...
Я вздохнул и огляделся. Память
об отце (как мы ходили к речке),
мысли о грядущем и догадки
всё слилось в единой точке – здесь!
Понял я, что жизнь - не протяжённость.
От меня ничто неотделимо.
Смерти ждать не надо, смерть со мною,
как предновогодний этот город,
где я нёс, обратно возвращаясь,
фильм в кармане, где перед театром
ёлка в золотых шарах стояла,
а вокруг шумела детвора...
Парк моего детства.
Довольно обширный кусок подмосковной земли:
Морозовский домик, деревья, прожившие век –
остатки дендрария, что через годы прошли.
А дальше – аллея к воротам, трибуны и трек.
У каждого есть на планете такой уголок,
где снова забытой реальностью сказки манят,
где пишущий видит клубки нераспутанных строк.
Такой уголок в тихом городе есть у меня.
Усадьба купца и постройка советских времён.
Знакомые с детства кирпичные сколы красны.
Я трогаю вяз, убеждаясь, что это не сон.
Но в этих местах до сих пор мои прячутся сны.
Да, многое здесь поменялось, но всё ж различим
тот парк, словно клад золотой сквозь подводную муть.
В нём можно найти потаённые гнёзда причин
и в сердце своё, как в беседку под клёном, шагнуть.
Аппликация.
фигурки из картона в трёх мирах:
мазута, крови, этикеток «Колы».
там в небе виден голубой Уран,
там микки маус в пасти дырокола.
три уровня, три сцены и – улов:
триада, зомби, клоуны, агенты...
там никогда по карте трёх миров
не выйти за пределы диснейленда.
ни съесть, ни выпить, город ни поджечь –
на фото мясо, на картинке спички.
гремит с экранов листовая жесть
любой пирог до корки ей напичкан.
а Джокер там не Джокер – Гуинплен,
болят его рисованные раны.
там рушит одноногий супермен
гламурный офис пыточной рекламы.