Лежат альбомы на рояле.
В машинке пожелтевший лист.
Тепло от печки, пахнет чаем
И домик весь уютно чист.
За окнами февраль и вьюга,
Ей вторит старенький рояль,
И полонез, как голос друга
Ушедшего, — несет печаль.
Шопена звуки ностальгию
В бору будили под Москвой,
Как в прошлом веке под Парижем
По Польше, дальней и родной.
Они звенели, замирали
И трелью рассыпались вновь.
В них было что-то неземное —
Страданье, горечь и любовь.
В себе их носим от рожденья.
И сердце отбивает такт.
Сбиваясь с ритма метронома
В последний в нашей жизни акт.
Прозрачны пальцы, лихорадка,
В поту высокое чело.
Как не здоров румянец блеклый,
Но на душе его светло.
Мотив минорный четок, тонок,
Как старых звонниц перезвон.
И реквием во славу жизни
Был для бессмертия рожден.
Хозяйка, сединой сверкая,
В глазах огонь любви хранит.
И словно призрак вызывая,
С Шопеном тихо говорит:
— Пускай столетье пролетело!
Твоя душа для нас жива!
Она витает, пробуждая
И в нас заветные слова.
Ведь и в страданье тоже счастье,
И нет без горечи любви.
Как солнца луч в пору ненастья,
Они нам скрашивают дни.
Мы слышим звук, не тронув клавиш,
Читая ноты как завет.
Пусть будет Новым он иль Ветхим,
Но выше в мире его нет!