Чтоб обеспечить продпрограмму
И прокормить детей и маму,
Шесть соток нам даны
Уж есть земля, но дело стало,
Там все деревьем позарастало,
А посему лесоповалом
Заняться мы должны.
Ну что ж: раз надо – значит надо
И тут, как тут, нашлась бригада
Орлов, лихих ребят.
Пока судили, да рядили,
Ребята лес вовсю рубили,
Но наконец-то заключили
С ней комплексный подряд.
И веселей пошла работа.
Трудились до седьмого пота
(Силен, знать, Сатана).
Летели щепки в поднебесье,
В ответ неслась воронья песня,
Но Игорь гнул одну лишь версию
То крики кабана.
Потом в минуты вдохновенья
И для разрядки напряжения,
Копируя зверье,
Он заливался по-собачьи,
Переходя на визг кошачий,
А то индюшкой вдруг заплачет,-
Черт подери её.
А как он рубит – красотища!
В руках играет топорище.
Не лесоруб – артист!
Размах – удар и без подсечки
Деревья падают, как свечки,
Он бьет не так, как мы – от печки.
Что значит каратист!
В бригаде нас немного вроде:
Три Шуры, Игорь, я, Володя,
Да Джексон – бисов сын.
Не дураки попить-покушать,
Потолковать о крупном куше.
В мечтах у всех, коли послушать,
Всегда банкет один.
На рубку перли фраерами
В кольчугах, шлемах, с топорами
Как витязи на бой.
Трещали рюкзаки с едою,
Но шли мы стройной чередою,
Лишь Джексон явно с перепою
Все воевал с собой.
Майор Леонтьев – воин бравый
Крушит налево и направо, -
Он с топором Герой!
Когда рассядемся по нарам,
Он ест и пьет с таким же жаром,
Попутно греет яйца паром
И лечит «геморрой».
Наш лоцман – Алексеев Шура
Чудак, веселая натура,
Шутник и балагур.
Калач бывалый жизнью тертый,
В часы досуга он, как Теркин
Крепчайшей шуткой, словом вертким
Дарил нам смеха тур.
Голограф – Козенков Володя
В мечты о саде-огороде
Влил новую струю:
Рубить иль пить – мол все едино,
Но лучше пить, - в борьбе с ангиной
Спирт эффективней аспирина
Вот потому и пью.
Чтоб дело шло без промедленья
Рубил кусты и член правленья
Рубил, как все – сплеча
Хоть тяжела такая ноша:
И тем и этим быть хорошим,
Но я не плакал, я – Алдошин
Лишь изредка ворчал
И тезка рыцаря России
Наш третий Шура, сын Васильев,
Невзгоды презирал
Горел, тонул, морозил пятки,
Топор посеял и перчатки
Он знал: с природы взятки гладки
И пульса не терял.
Был бригадир и чести братом,
Служил исправно он ребятам,
Хоть сам тому не рад,
Разбудит в шесть, к восьми построит,
И даже Джексон с ним не спорит,
Когда степенно он проронит:
«Давай, руби подряд».
И наш любитель перекуров,
В сердцах облаяв матом Шуру,
Берется за топор.
Но рубит нехотя и вяло
Дрова бросает, как попало,
За что его не раз, бывало,
Наказывал «бугор».
А он наказывал сурово,
Но справедливо. Наш Суворов
Провел эксперимент:
На опохмелки и прогулы,
На травмы, хворь, на перекуры
И на иные процедуры
Ввел коэффициент.
Который действовал отлично.
Вот вам пример, пусть неприличный:
В лесу он строит рать,
Потом дает нам по газете,
Мы терпеливо ждем, как дети,
Когда он выдаст перлы эти:
Садись, ребята……….
Привыкли быстро мы, представьте,
Все делать только по команде.
Вот снова в сборе рать.
Начпром дает нам по галете,
Мы терпеливы вновь, как дети.
Звучат и перлы в новом свете:
Садись, ребята, жрать.
Погода к нам благоволила,
Но снега столько навалило,
Что закрепчал маразм.
Ползешь порой в снегу по уши
И чуешь: леденеют души,
Но брюки у костра подсушишь
И вновь на все горазд.
Природа беспощадно мстила,
То сухостоем в морду била,
То жало топора
Вдруг от тугих корней отскочит
(Знать леший нашей крови хочет),
И вот уж кровь во всю клокочет
И уносить пора.
Мы перевяжем лесоруба
И только крепче стиснем зубы.
«Все кончится добром
Ведь нам еще сдаваться рано»,-
Твердим себе в горячке рьяной,
А наш товарищ стонет с раной,
Но машет топором.
Когда рубили мы березы,
Я видел их сухие слезы,
Я слышал стон и плач.
Не устоять им против стали.
В безмернороковой печали
Они нам, падая, кричали:
Остановись, палач!
К концу рабдень, еще немного.
Вдали, как зов призывный рога
Маячит наш шалаш,
Красой сияя первозданной,
Но вот и он – закат желанный
И наконец-то долгожданный
Звучит сигнал: шабаш!
Спина болит и шею сводит
К финалу лесоруб доходит
До отупения
Но вот от снега отряхнулись,
На поле брани оглянулись
И души наши содрогнулись
От омерзения
Березки, как младые девы,
Упали в снежный саван белый.
Посмотришь: бабий Яр!
Да, если рубят инженеры
То уж дотла, как изуверы.
Так, будто вновь по СССРу
Идет орда татар.
Домой идем походкой пьяной.
Я замыкаю строй наш рваный,
А где-то лает пес.
Когда притащимся с делянки
Засуетятся с нами няньки
Просушат майки и портянки,
И даже вытрут нас.
Здесь в центре матушки-России
Живут две женщины простые, -
Не развратил их век,
Беда им души не сломила
И в горемык не превратила.
Дивлюсь, как беспредельна сила
В тебе, о человек!
И хоть немало нам досталось,
Мы забываем про усталость,
«И страха больше нет!»
Плюем на тяжкий труд верблюжий.
За стол нас долго звать не нужно,-
Уж ложками все машут дружно,
Забыв про этикет.
Наш запоздалый гнев неистов.
Не садоводы, мы садисты,-
Гнул каждый на свой лад.
Но захмелев с пол-пинты грога
Рядились уж в иную тогу
Кричали: погоди немного,
Здесь будет город-сад!
Все капитально выпив-скушав,
Спешим в постель. Всех баба Нюша –
Святая стрекоза,
Кладет с учетом интересов:
Кандюлю с Саней, с Вовой Джексон,
Нас с Игорем на ложе секса,
Сиречь под образа.
Через минуту дружно, вместе
Сопим-храпим на все предместье.
Нам склянки бьют часы,
Но мы не слышим и не чуем
Ведь пятый месяц уж «бичуем».
На все плюем и в ус не дуем
Эх, где мои усы?