Жил с ним когда-то в одном "ведомственном" доме в Симферополе,учился в одной школе, нравилась сестра его, старше меня,
довольно симпатичная девушка. Он , низкий, косоглазый и на несколько лет младше, ни укого симпатий не вызывал, да и не играл во дворе. Потом, поменяв местожительства, и не вспомнил бы, если несколько лет спустя не увидел на приёме в ВЛКСМ. Состоя членом школьного комитета комсомола, видя затравленный вид при ответах об "Уставе", стало по-
человечески жалко и вопросов не задавал, проголосовал с другими за принятие. И забыл.
Вспомнил уже в техникуме, когда читали пробирающий до дрожи доклад Хрущёва. Врезались слова (о низкорослом, пузатеньком человеке, отце его, которого видел несколько раз)-
"и этот человек с куриным носом" и исправленные на "куриным кругозором"потом...
И вот, спустя годы, такая потрясающая исповедь- о разрушенном детстве, семье, где вроде
самое дорогое имя стало проклятием...
------------------------------------------
ИЗ ИНТЕРНЕТА
Об издании>>
Валерий Родос. Я – сын палача. Воспоминания
М.: О.Г.И., 2008. 656 с.
Замысел
Мне было тринадцать, когда отца арестовали.
Шестнадцать, когда после трех лет допросов с пристрастием его расстреляли. Сейчас я на шестнадцать лет старше отца на момент, когда его расстреливали.
***
Сергей Гегечкория (Берия) написал и издал книгу «Мой отец – Берия». Не завидую, не соревнуюсь. Даже не читал. Его отец – о-го-го какой начальник! – в императоры сам метил, мой куда как помельче. У них одинаковые только пульки в голове. И хоть они и из одной конторы, но у того руки «по локоть в крови» в переносном смысле, а у моего – боюсь, что в реальном.
К тому же Сергей Лаврентьевич много старше меня, часто разговаривал с отцом, тот ему объяснял; многих водителей народа с парадных портретов близко видел и слышал, входил в круг самой золотой молодежи, водился с отпрысками высокой элиты, беседовал с сыновьями и дочерьми князей власти, успел получить высокое образование и должность.
И книгу он писал уж не знаю насколько правдивую и искреннюю о своем отце в оправдание ему.
К тому же он уже умер.
А я о своем отце знаю исключительно мало, ни с кем из властителей страны и мира не пришлось поговорить, посоветоваться и о самом отце, кроме мамы и сестер, не у кого было спросить.
Самых больших людей страны не видел, слава Богу, никогда, только на портретах. У нас дома на пианино было как раз два одинакового размера портрета, сделанных в одной манере. Сталин в скромной форме генералиссимуса и портрет этого же Л.П. Берии в историческом пенсне.
Не думаю, чтобы Берия у себя на рояле держал портрет моего отца. Хотя они были знакомы.
Название моей книги похоже на бериевское. Но смысл противоположный.
Она не о моем отце, а обо мне самом. Хочу написать нестрашную книгу, о том, как в стране, которая пугала весь мир и так ценила палачей, было жить сыну одного из них, уже расстрелянного.
ДЕТСТВО
Мама
Маму мою вызвали в КГБ, огласили приговор и дали расписаться. Она пришла, опухшая от слез, и сказала, что отцу дали десять лет без права переписки. Я не знал тогда, что это выражение – синоним расстрела.
Позже, на одном из первых допросов, следователь, капитан Лысов, ученик отца, с некоторым злорадством сказал, что отца расстреляли. Мне было шестнадцать лет, и в абсурдной запальчивости я возразил:
-- Нет, ему дали десять лет, без права переписки…
-- Кто тебе это сказал?
-- Маму вызывали в ваше управление, и там сказали…
Он вынул из стола заранее приготовленную бумагу, в руки прочитать не дал и, загораживая основной текст чистым листом, с не слишком злобным ехидством показал только слова: «…к высшей мере наказания – расстрелу» и мамину подпись.
Первую треть жизни, до поступления в МГУ, я жил со своей мамой, Родос Ритой Яковлевной (в девичестве Ревекка Ратнер). Помню ее еще примужней, веселой и пригожей еврейской женщиной, смуглой брюнеткой, с хорошей, хотя уже и начинавшей полнеть фигурой. На фоне теперешней моды на девушек, похожих на суповой набор, моя мама была дамой «приятной полноты». Грудь, талия, бедра. Мапда на длинные ноги появилась через три поколения.
Мама была заметно выше отца.
В соответствии с социальном статусом наша семья жила в Москве в роскошной квартире, в хорошей -- в Симферополе, и там же -- в ужасной, в которой мама и умерла.
Вот она умерла…
Тут много моей вины… Много забот. Мало внимания, мало любви. Главная вина, определяющая, -- я никогда не ценил маму. И сейчас вспоминаю ее не каждый месяц, и то на короткий миг, по какому-нибудь конкретному поводу. Об отце же я думаю каждый день, иногда исступленно.
Вся моя жизнь, как в непреодолимой для меня пропасти – в глубокой тени моего отца, его жуткой судьбы.
Отец
Арестовали его в Киеве, где он был после увольнения из КГБ на курсах связистов, полгода уже, без насм, без семьи. Да и до этого… До конца войны, так и не знаю где. Где-то вне дома. Кого пытал? Кого расстреливал? Не знаю и н7е стремлюсь узнать. Я ведь не историк. Я – сын.
Мне и без того с головой хватает того, что знаю.
Потом в Москве я не видел его неделями: я просыпался – его нет, на работе, ложился спать – он все еще на работе. Приходил ночью, уходил ночью – такая бандитская работа. У детской поэтессы Елены Благининой был стих со словами «Я очень люблю отца своего, но только никак не увижу его». Не знаю, не помню, о ком писала поэтесса, наверняка о другом чекисте, заплечных дел мастере, но мама настойчиво и многократно убеждала меня, что это обо мне и моем отце (а другие строчки этой же поэтессы: «Вот какая мама, золотая прямо» -- о ней).
Помню себя у отца на руках, он ходит по комнатам, называет меня Мишка, («Мишка-пишка», я иногда уписывался по ночам). Может бытью он делал это много раз, часто, но запомнил я только один случай: папа приготовил всем еду. На большой сковородке яичница с помидорами – не бог весть какая еда, но зато сам папа делал. Иногда для всех сразу он нарезал арбуз. Арбузы он выбирал на звук, щелчками, это у меня от него. Резал, высекая острые углы, то вверх, то вниз, потом разваливал арбуз, и получались как бы две короны. Наверное, просто, но сам я не пробовал и больше не встречал.
Один раз в жизни, уже в Симферополе, он со мной играл, водился в коридоре в футбол и злонамеренно, но шутливо толкал меня своим пузом.
Ни разу в жизни мы не разговаривали с отцом.
Наедине, по-мужски, как отец с сыном. Никогда, ни разу.
Горюю об этом.
Любимым ребенком была моя старшая сестра – Неля. Вот с ней, по рассказам мамы, он много разговаривал, водил ее по театрам и выставкам, знакомил, что-то объяснял. Никакой ревности, Неля ведь на целых девять лет старше меня. И давно уже умерла.
<…>
Папа
Вот полная цитата из доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС о моем отце:
«Недавно, всего за несколько дней до настоящего съезда, мы вызвали на заседание Президиума ЦК и допросили следователя Родоса, который в свое время вел следствие и допрашивал Косиора, Чубаря и Косарева. Это – никчемный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок. И вот такой человек определял судьбу известных деятелей партии, определяя и политику в этих вопросах, потому что, доказывая их «преступность», он тем самым давал материал для крупных политических выводов. Спрашивается, разве мог такой человек сам, своим разумом повести следствие так, чтобы доказать виновность таких людей, как Косиор и другие. Нет, он не мог много сделать без соответствующих указаний. На заседании Президиума ЦК он нам так заявил: “Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я как следователь должен был вытащить из них признание, что они враги”. (Шум возмущения в зале.)
Этого он мог добиться только путем длительных истязаний, что он и делал, получая подробный инструктаж от Берия. Следует сказать, что на заседании Президиума ЦК Родос цинично заявил: “Я считал, что выполняю поручение партии“. Вот как выполнялось на практике указание Сталина о применении к заключенным методов физического воздействия».
Примечание
Родос Б.В. (1905—1956), бывший зам. нач. следственной части по особо важным делам НКВД—НКГБ СССР, полковник. Лично принимал участие в фальсификации следственных дел. В 1956 г. Приговорен к расстрелу военной коллегией Верховного суда СССР.
Мое примечание
Родос Б.В. (1905—1956) – это как раз и есть мой папа, мой папочка…
Отец
Легко ли мне это писать? Попробуйте представить, что вместо имени моего отца в этом тексте стоит имя вашего… Нет, нет, я понимаю, что даже сама постановка такого вопроса говорит о моем моральном уродстве, что даже в порядке мысленного эксперимента говорить так нелепо, прямо запрещено, преступно, что ваши отцы…
Ни в коем смысле не трогаю, даже мысленно, ваших всемерно уважаемых отцов.
Но допустим, вам предложили роль, сыграть роль, и для того чтобы вжиться в нее, вы просто обязаны представить себе… Ну, напрягитесь! Представили?
Теперь посмотрите на себя в зеркало.
Вот я так и живу всю жизнь, с омерзением вглядываясь в зеркало собственной души. Отыскивая параллели, сходство… От этого эксперимента душа у меня как бы выгорела (даже стихотворение есть у меня такое: «Нет у меня души»).
В детстве я запоминал стихи после одного прочтения. А эту фразу из доклада Хрущева я читал двести раз – не могу запомнить. Что-то о куриных мозгах и весь этот непересказуемый ужас о моем отце.
Бред. Злобная чушь.
Не лезет, не умещается в голове.
Надо как-то ответить… нет ни слов, ни мыслей. Если бы он был жив…
Но его уже расстреляли… Никакие оправдания ни даже объяснения или хотя бы уточнения ни к чему. Все кончено.
Суд свершился, справедливость восторжествовала.
В книге В.Г. Финка «иностранный легион» я вычитал слово «кафар» -- обозначение жуткой, неутолимой тоски солдат этого легиона, гимн беспомощности лишенных родины людей. Мой отец – мой пожизненный кафар. Я ничего не могу изменить, исправить, вернуть и ежедневно терплю крах, интеллектуальное банкротство.
Если бы я с такой же интенсивностью, как об отце, думал над какой-нибудь научной проблемой, я бы уже доказал теорему Ферма. Или опроверг бы ее. Или выдал бы окончательное решение семантической проблемы смысла, чем на самом деле занимался.
За несколько десятков лет чего я только не передумал…
Десятки раз я сам безжалостно приговаривал своего отца к расстрелу, сам вел его на расстрел, мысленно взводил и нажимал курок, и пуля раскаяния пробивала мою собственную голову…
Иногда, если никого из близких долго не было рядом, я доводил себя этими мазохистическими упражнениями до слез, до рыданий, до обморока. Я старый человек, в этом нелегко, стыдно сознаваться, но чего стоит этот стыд рядом с тем, большим, стыдом за родного отца.
Сотни раз я выстраивал защиту отца, подбирал оправдания, исступленно искал и находил ложь и огрехи в речи Хрущева, в нем самом. В КПСС, в бериевском управлении карательным ограном, в правомерности существования и деятельности самого этого органа, в политике Сталина, в ленинской революции, в марксистской идеологии, в устройстве государства.
Даже в Божьем промысле.
Дело это какое-то обреченное, не только из-за очевидности вины отца, но не в меньшей мере из-за того, что всё! Назад не вернешь, жизнь не переиграешь. Отец расстрелян, могила его неизвестна.
Всего не повторишь, никого не убедишь, прощения не вымолишь, но кое о чем хочется рассказать, хочется поделиться, да никто в долю не войдет.
Начну сразу с серьезного. Ну не было бы моего отца. Вообще бы не было, не родился бы, не пошел в чекисты, а стал бы, как и положено еврею, мужским портным, как его отец, мой дедушка… Что же тогда? Остались бы эти Чубарь, Косиор и Косарев в живых? Не были бы даже арестованы? Чепуха!
Да не он, не мой отец на них дело заводил, ордера на их арест подписывал. Он только подручный. Исполнитель. Главный убийца не он, не отец! Не было бы его, все равно и этих, и всех остальных замученных моим отцом точно так же и в те же сроки арестовали бы, били, пытали, ломали бы, вымогая признания, судили бы и расстреляли! Их жизни, их кровь не моему отцу нужны были – проклятой революции. <…>
Рой Медведев в работе «Конец коммунизма» пишет: «После своего отстранения от власти, находясь в изоляции на собственной даче, Хрущев писал: “Мои руки по локоть в крови. Я делал все. Что делали другие”». Степень окровавленности рук Никиты Сергеевича меня не интересует, но вот это «делал, как другие, как все, как любой…»
О Микояне:
-- Да, от Ильича до Ильича, а что он мог сделать? Делал, как все, что прикажут
О Кагановиче:
-- От него ничего не зависело, делал что приказывали.
Маленков:
-- А что он мог сделать? Кто его спрашивал? Делал. Как все.
О Молотове:
-- У него даже любимая жена сидела, что он мог сделать? Делал, как все…
О моем отце:
-- Не он начинал, не он музыку заказывал, кого подводили, того он и бил, поступал, как все. Если бы его не стало, сотни, тысячи добровольцев на смену. Делал как все, что приказывали, на своем рабочем месте.
О Сталине:
А что он мог сделать? Этот пожирающий людей молох ему завещал великий Ленин. Он только строил коммунизм, как сам его понимал. Любой бы на его месте.
А что вы думаете, если бы в одной четвертой финала Троцкий победил, без крови бы обошлось?
Если бы в полуфинале – Зиновьев с Каменевым? Они бы террор прекратили? Чека бы разогнали? Тот же молох, он уже запущен был, такая же душедробилка!
В финале – Бухарин с Рыковым? Да почитайте их кровожадные речи, вглядитесь, за что они голосовали, чему хлопали.
И любой бы на их месте!
Вот я и говорю. Бежать надо от такого места.
Вина
Тут брезгливый поморщится:
-- Ну вообще, гаденыш, договорился, его по горло в крови отец, получается, не виноват.
Нет, почему же. Очень даже виноват. Не отмоешься. Вот газеты писали о нем: «Палач по призванию».
Ну да! По призванию комсомола. Он был комсомольцем-активистом, идейным борцом за светлое будущее всего человечества, когда партия потребовала новых героев в свой самый передовой отряд, в чекисты. И он откликнулся, пошел. Как и десятки тысяч других, кто ж тогда знал, догадывался, к какому станку их приставят, какой инструмент в руки дадут. Уже внутри человекорезки он, как исполнительный, старательный еврей, многих обогнал, достиг высот, в смысле свалился в самую грязь, в кровь.
Мы еще не уехали, когда на экранах телевизоров пошел новый забойный сериал. Кажется. «Рожденная революцией» (бегом бегите от всего того, что революция родила. Эта машина Сатаны ничего путного родить не может). О становлении какой-то силовой структуры в победившей стране дурных Советов.
Молодые герои, второй слева на коллективном фото – это и есть мой отец, орлы! Они один за другим совершают подвиги: на самом деле бесчинствуют, нагло и противозаконно обдирают людей, экспроприируют экспроприированное, иными словами – грабят! Да что там, без суда расстреливают врачей и инженеров, хамская власть, дорвался-таки пролетариат до диктатуры, дайте в крови руки помыть. Чтобы было как раз по локти.
Все это будет историей осуждено. Это фильм о прошлом, и уже известно, чем дело кончится, на чем сердце успокоится. Все уже прошло. Все разоблачено, виновные расстреляны, мертвые реабилитированы. Все всё знают, им на уроках истории в школе рассказывали.
Но зхрители за них! За этих молодых, озорных мерзавцев, крутых братков, как их теперь называют, которым их бесчинства не только разрешены, но и вменены в обязанность. Это они своими чистыми руками, горячими сердцами, прозрачными мозгами создавали крепкий фундамент самой страшной в истории человекогубки. (Нет, это во мне патриотизм не вовремя взыграл. В Камодже было еще похлестче на душу растерзанного населения.)
Глухи люди, слепы зрители, ничего не понимают, в единую цепь связать не могут. Вот этого положительного героя, который дорастет до звания генерала, арестуют и после пыток расстреляют, назвав палачом и изувером. А его сын на митинге будет орать громче всех:
-- Я требую, чтобы моего отца – врага народа—расстреляли публично. Дайте мне револьвер, я лично хочу его расстрелять.
Отстрели себе яйца, поддонок.
Смотрят с неослабевающим интересом. С тридцать пятого – тридцать седьмого года начиная эти орелики будут одни других в человекорубке перемалывать, со свету сживать, из памяти изводить.
Мой папа долго еще наверху, на плаву держался, но настала пора, и его кровавый молох поглотил, могилки не оставил.
У меня вопрос: как же миллионам людей удается одновременно так искренне и глубоко любить все молодое поколение кровавых государственных опричников и так яростно ненавидеть и презирать одного из них, одного из лучших?
О, великая сила искусства!
Мой отец персонально виновен в том, что не захотел мужские брюки кроить, захотелось мир переустраивать, с Господом Богом соревноваться.
Виновен в том, что в бесовский комсомол записался (в этом и я грешен. После исключения опять туда попросился), в сатанинскую команду «моральных выродков» -- чекистов не побрезговал пойти.
В том, что старался в бесовской камарилье лучше других быть, стал изувером.
Мой отец виноват в том, что, раз поняв, где он и с кем, не сумел выйти, а не сумев выйти, не застрелился.
Его старший брат Лев, самый добрый из них, говорил мне, что отец делилися с ним, сетовал на судьбу, на кровавый долг, каялся, раскрыл секрет, что часто думает застрелиться. Жену жалко, детей маленьких – ну да, а как же, моральный выродок.
Лев был мужик простоватый, не горазд на выдумки, но я ему не поверил. Хотел бы поверить, мечтал бы, но слишком много и тяжко я обо всем этом думал-переживал.
Но мне о том же Неля, моя старшая сестра, тоже единожды сказал. Мы с ней, любимой дочкой отца (она и умерла в тяжких мучениях ровно в его же возрасте, в пятьдесят один год), всего пару раз, да и то коротко, о нем поговорили. А она больше моего знала. Он с ней часто разговаривал, что-то о себе рассказывал. И вот она мне сказала, что однажды отец признался, что жизнь ему такая не мила и, если бы не она, не семья, не мама, застрелился бы.
Ох! Пожалел бы нас, семью свою, жену свою, лучше бы застрелился.
Легко ли мне, сыну, так об отце своем говорить.
фото-
из интернета
Никита Петров. Родос — остров в архипелаге ГУЛАГ
d_v_sokolov
March 20th, 12:23 Обнаружил интересный биографический материал о известном следователе-"колольщике" Б.Родосе, который на протяжении многих лет "трудился" в стенах "Спецобъекта 110" (он же - Сухановка), применяя при допросах мучительные изощренные пытки.
Неизвестный для меня факт: что после своего увольнения из "органов" в начале 1950-х гг. Родос какое-то время занимал должность начальника штаба ПВО Симферопольского телеграфа.
Какие только персонажи в Крыму не побывали!
Кстати, сын Родоса, Валерий, стал диссидентом, и в 2008 г. в Москве опубликовали его книгу воспоминаний "Я-сын палача". Сами эти воспоминания я не читал, в сети в электронном варианте они мне также не встречались (если кто кинет ссылку - буду признателен), но...интересно прочесть, что же там написано.
Некоторые фрагменты из этих воспоминаний находятся здесь:
http://www.index.org.ru/nevol/2008-17/17-anons-rodos.html
___
Этот маленький человек лично пытал Бабеля, Мейерхольда, Мерецкова, Смушкевича и еще сотни невиновных, часто — перед расстрелом
Путь от младшего лейтенанта госбезопасности (1936 г.) до полковника (1943 г.) Борис Родос прошел очень быстро. Причина — мастерство по части пыток.
Писатель Исаак Бабель
Режиссер Всеволод Мейерхольд
Маршал Кирилл Мерецков, Герой Советского Союза
Генерал-лейтенант авиации Яков Смушкевич, дважды Герой Советского Союза
Член Политбюро Станислав Косиор
Кандидат в члены Политбюро Роберт Эйхе
1 февраля 1956-го в зал заседаний Президиума ЦК КПСС ввели малорослого, плотного человека. Это был бывший заместитель начальника следчасти МГБ Борис Родос, превратившийся, как это часто бывает, в обычного подследственного зэка. Конвой остался снаружи. Изумленный и не понимавший, куда это его из тюрьмы вдруг повезли, Родос увидел в полном составе весь кремлевский ареопаг. Он хорошо знал эти лица по развешанным по всей стране парадным портретам. Не хватало только двоих — «усатого» и другого, того, кто всегда носил несколько старомодное пенсне и под чьим началом в НКВД Родос сделал головокружительную карьеру, поднявшись за пару лет от простого опера до заместителя начальника следчасти.
Хрущев сразу же взял быка за рога: «Расскажите в отношении тт. Постышева, Косиора, как вы их объявили врагами?» Родос ответил: «…Я делал то, что мне партия приказывала. Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был собрать факты, должен был вытащить признание, что они враги». Выслушав это, Хрущев подытожил: «Виноваты повыше. Полууголовные элементы привлекались к ведению таких дел. Виноват Сталин». Члены Президиума ЦК, обсуждавшие на этом заседании формулировки доклада с разоблачением Сталина на предстоящем съезде, с ним согласились. Лишь твердолобый Молотов все повторял: «Но Сталина как великого руководителя надо признать».
Ну как не признать! Ведь именно Сталин давал распоряжения об арестах и определял дальнейшую судьбу арестованных, а Родосу и десяткам других не менее «выдающихся» следователей лишь поручалось любым способом довести обвиняемого до признания вины и вложить в его уста нужные показания, уличающие и самого арестованного, и его сообщников по «заговору». Теперь же, после этого короткого допроса на заседании Президиума ЦК, была решена судьба самого Родоса. Его ждал неминуемый расстрел.
Но почему именно Родосу — одному из многих сталинских следователей-садистов — выпала такая честь: предстать в Кремле перед первыми лицами партии и государства? Кем он был и откуда взялся?
Вообще-то его судьба интересна и, как всегда, когда речь идет о сталинских чекистах, — поучительна. Борис Вениаминович Родос родился 22 июня 1905-го в Мелитополе в семье кустаря-портного. Учился недолго, в 1921-м окончил высшее начальное училище, после чего тут же поступил работать в частный фруктовый магазин упаковщиком, потом торговал папиросами с рук в родном Мелитополе. В 1924-м окончил шестимесячные курсы трактористов-механиков, но работать по специальности не получилось, устроился конторщиком в Мелитопольский райпотребсоюз, а в 1925-м счетоводом в заповедник «Чапли» (Аскания-Нова). С июля 1928-го Родос работал техническим секретарем бюро жалоб Рабоче-крестьянской инспекции Мелитопольского округа, в апреле 1929-го вернулся в заповедник и стал секретарем рабочего комитета.
Об этом периоде в автобиографии Родос пишет: «Я принимал активное участие в работе комсомольской организации и по линии профсоюзов». Был членом бюро комсомольской ячейки, вожатым пионерского отряда, членом месткома окрисполкома, был одним из организаторов «Легкой кавалерии» на Мелитопольщине и участником окружного слета рабкоров. Более того, успел поучаствовать в раскулачивании и коллективизации, «являясь помощником уполномоченного» Новотроицкого райкома и райисполкома.
Здесь с ним произошла неприглядная история. В 1930-м, будучи секретарем дирекции заповедника, Родос был обвинен в попытке изнасилования сотрудницы, исключен из комсомола и осужден нарсудом Новотроицкого района Мелитопольского округа за «оскорбление действием» на 6 месяцев принудительных работ (сам Родос утверждал, что он всего лишь «обнял женщину за талию»). Тем не менее он тут же устроился секретарем отделения стройконторы зерносовхозов в Бериславе и в 1931-м был принят кандидатом в члены ВКП(б). Секрет непотопляемости прост. Родос одновременно являлся осведомителем ГПУ, и именно благодаря «органам» и началась его выдающаяся карьера.
Вскоре, в июле 1931-го, его взяли на работу секретарем в Бериславское райотделение ГПУ. Через год он уже помощник уполномоченного ГПУ по Знаменскому району, а с 1933-го последовательно: помощник уполномоченного, уполномоченный и опер-уполномоченный Одесского ГПУ. Здесь же, в УНКВД по Одесской области, он дослужился до помощника начальника отделения 4-го отдела и в декабре 1936-го из кандидатов был переведен в члены ВКП(б). В том же году ему было присвоено звание младшего лейтенанта госбезопасности. В мае 1937-го его отправляют на стажировку в Москву в 4-й отдел (секретно-политический) ГУГБ НКВД. Здесь в разгар массовых репрессий Родос вполне показал себя и пришелся ко двору. Его оставили на работе в Москве и в феврале 1938-го назначили помощником начальника 6-го отделения 4-го отдела ГУГБ НКВД.
Школу выбивания показаний Родос начал проходить под непосредственным руководством наркома Ежова. В 1956-м в прошении о помиловании он писал: «Первый раз я был невольным свидетелем применения к арестованному мер физического воздействия, когда непосредственно в ходе очной ставки между Левиным и Михайловым лично Ежов начал избивать Михайлова, дурному примеру которого последовали Фриновский и др. руководящие работники наркомата». Родос хорошо усвоил этот урок и быстро учился. 5 ноября 1937-го ему присвоили звание лейтенанта госбезопасности.
Осенью 1938-го смена власти в НКВД никак не затормозила карьеру Родоса. Наоборот, в декабре он выдвинулся в помощники начальника следчасти НКВД, а 25 февраля 1939-го его, минуя одну ступень, из лейтенанта сразу произвели в капитаны госбезопасности. 4 февраля 1939-го Родос стал заместителем начальника следчасти ГУГБ НКВД, а с мая 1943-го — следчасти НКГБ СССР. 12 июля 1941-го ему было присвоено звание майора госбезопасности, а 14 февраля 1943-го — полковника госбезопасности.
Отчего Родос так быстро рос в чинах и званиях, в чем был секрет его успеха? Ответ прост. Он быстро выдвинулся в первые мастера по части пыток. Достаточно вчитаться в заявления арестованных, побывавших в руках следователя Родоса. Всеволод Мейерхольд в заявлении, поданном 11 января 1940-го, отказывался от ранее данных показаний и писал: «Меня <…> клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам, по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били этим жгутом… Следователь все время твердил, угрожая: «Не будешь писать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного тела». И я все подписывал до 16 ноября 1939 года».
Роберт Эйхе, представ перед судом Военной коллегии 2 февраля 1940-го, заявил: «…Во всех якобы моих показаниях нет ни одной названной мною буквы, за исключением подписей внизу протоколов, которые подписаны вынужденно <…>. Лица периода 1918 года названы мною вынужденно, под давлением следователя, который с самого начала моего ареста начал меня избивать. После этого я и начал писать всякую чушь…» Эйхе был в тот же день приговорен к расстрелу.
Во время суда над Родосом в 1956-м выступил свидетелем бывший начальник 1-го спецотдела (учетно-архивного) Баштаков. Он рассказал о том, как Родос вместе с Берией и следователем Эсауловым зверски избивали перед расстрелом кандидата в члены Политбюро ЦК Эйхе в отместку за его заявление на суде: «Домогаясь от Эйхе ложного признания о том, что он якобы являлся шпионом, Родос, Берия и Эсаулов выбили у Эйхе глаз. Однако и после этого Эйхе виновным себя не признал». И более подробно: «На моих глазах по указаниям Берия Родос и Эсаулов резиновыми палками жестоко избивали Эйхе, который от побоев падал, но его били и в лежачем положении, затем его поднимали, и Берия задавал ему один вопрос: «Признаешься, что ты шпион?» Эйхе отвечал ему: «Нет, не признаю». Тогда снова началось избиение его Родосом и Эсауловым, и эта кошмарная экзекуция над человеком, приговоренным к расстрелу, продолжалась только при мне раз пять. У Эйхе при избиении был выбит и вытек глаз. После избиения, когда Берия убедился, что никакого признания в шпионаже он от Эйхе не может добиться, он приказал увести его на расстрел».
Садистская жестокость Родоса не знала границ, он действительно был мастак по части разнообразия пыток. Арестованный заведующий отделом руководящих комсомольских органов ЦК ВЛКСМ Белосудцев в заявлении Сталину 20 февраля 1940-го так описывал его методы работы: «Родос взял крученую веревку с кольцом на конце и давай хлестать по ногам, ударит и протянет ее по телу… Я извивался, катался по полу и наконец увидел только одно зверское лицо Родоса. Он облил меня холодной водой, а потом заставил меня сесть на край стула копчиком заднего прохода. Я опять не выдержал этой ужасной тупой боли и свалился без сознания. Через некоторое время, придя в сознание, я попросил Родоса сводить меня в уборную помочиться, а он говорит: «Бери стакан и мочись». Я это сделал и спросил, куда девать стакан. Он схватил его и поднес мне ко рту и давай вливать в рот, а сам кричит: «Пей, говно в человечьей шкуре, или давай показания». Я, будучи вне себя, да что говорить, для меня было все безразлично, а он кричит: «Подпиши, подпиши!» — и я сказал: «Давай, я все подпишу, мне теперь все равно».
И что же Сталин, помог? Навел справедливость и прекратил произвол? Нет. Он вполне одобрял и поощрял такие «методы» следственной работы. Через пару месяцев, 26 апреля 1940-го, Родос получил свой первый орден Красной Звезды.
Приказом НКВД СССР № 00342 от 20 марта 1940-го Родос был направлен в состав оперативно-чекистской группы НКВД по Львовской области для проведения арестов и оформления следственных дел на польских граждан, подлежащих расстрелу согласно решению Политбюро от 5 марта 1940-го. Согласно этому приказу в западные области Белоруссии и Украины были командированы десятки сотрудников центрального аппарата НКВД. Родос пробыл во Львове с «оперативной бригадой НКВД» два месяца и был награжден за свою работу лично наркомом внутренних дел Украины Серовым именными часами.
Родос пропадал на работе сутками. Его сын, не так давно выпустивший книгу воспоминаний («Я — сын палача»), пишет, что не видел его неделями: «Я просыпался — его нет, на работе, ложился спать — он все еще на работе». «…Возвращался домой жутко усталый, изнуренный и долго-долго, по полчаса, снова и снова намыливая, мыл руки в раковине. Как раз по локти. Как хирург». Наивные люди полагают, что следовательская работа — сплошная писанина. Ничего подобного! Как вспоминает сын Родоса: «…Когда ему надо было на работу по расписанию, он иногда делал себе клизму. У него уже было приличное пузо, а работа тяжелая, физическая, мало ли что…»
В характеристике Родоса, подписанной в 1939-м начальником следчасти НКВД Богданом Кобуловым, отмечалось: «Провел ряд крупных следственных дел. Чекистски грамотен, растет на оперативной работе. Добросовестно подходит к выполнению поручаемых ему заданий, успешно работает над выращиванием молодых чекистских кадров <…>. Политически развит. Принимает активное участие в партийной и общественной жизни коллектива и является заместителем редактора стенной газеты…» Вот так! Умел не только красиво оформлять протоколы допросов, но и в перерывах между истязаниями заключенных успевал в стенгазетку пописывать. Все же издержки следственной работы давали о себе знать. В характеристике 1942-го отмечались и недостатки Родоса: «Неровность и иногда элементы грубости в отношениях с работниками следственной части». А в характеристике 1946-го лишь сухо отмечено: «По личным качествам — настойчив, требователен к подчиненным, дисциплинирован».
В годы войны активный проводник политических репрессий Родос участвовал в следствии по групповым делам на арестованных за так называемую антисоветскую деятельность: дела «Народной партии трудящихся», «Русской национальной партии», Польского подпольного правительства и руководства Армии Крайовой (дело Окулицкого и др.). Участвовал в следствии по делу командира партизанского отряда Никифора Коляды — легендарного Бати, награжденного в сентябре 1942-го орденом Ленина и через месяц арестованного по обвинению в «невыполнении заданий командования и обмане директивных органов» (в 1954-м Коляда был реабилитирован); в 1945-м по делу монашки Меньшовой-Радищевой, выдававшей себя за дочь Николая II — Татьяну Романову.
С приходом в мае 1946-го нового министра госбезопасности Абакумова сменилось руководство следчасти. Влодзимирского отправили руководить Горьковским УМГБ, а Родос оказался за штатом. Вскоре и ему нашли работу, направили на должность начальника следственного отдела УМГБ по Крымской области. Свое изгнание из центрального аппарата МГБ Родос объяснял тем, что он направил секретарю ЦК Алексею Кузнецову письмо с компрометирующими сведениями об Абакумове, и тот, дознавшись об этом, — отомстил. В 1952-м Родоса из МГБ уволили, и он устроился начальником штаба местной противовоздушной обороны Симферопольского телеграфа. На память о былой службе у него остались награды: два ордена Красной Звезды (26.04.40, 06.11.46); орден «Знак Почета» (20.09.43); четыре медали и знак «Почетный работник ВЧК–ГПУ (XV)» (09.05.38).
Сразу же после смерти Сталина Родос написал Богдану Кобулову заявление с просьбой пересмотреть решение об увольнении и восстановить его на работе в «органах». Но Кобулову было не до него, и Родосу отказали с мотивировкой: «Из-за отсутствия вакантных мест». А после ареста Берии для Родоса начался обратный отсчет времени.
В 1938–1941 годах Родос вел самые громкие дела, допрашивал видных руководителей страны, деятелей науки, искусства. Их перечень впечатляет: члены Политбюро ЦК ВКП(б) Станислав Косиор и Влас Чубарь, кандидаты в члены Политбюро Павел Постышев и Роберт Эйхе, генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев; члены ЦК ВКП(б) Алексей Стецкий и Николай Антипов; ряд секретарей обкомов: Кабардино-Балкарского — Бейтал Калмыков, Омского — Дмитрий Булатов, Ивановского — Иван Носов; видные военачальники Мерецков, Штейн, Локтионов, Смушкевич, Рычагов и другие военные и руководители оборонной промышленности, арестованные в 1941-м; писатель Исаак Бабель, режиссер Всеволод Мейерхольд.
Все они в первые же годы после смерти Сталина были реабилитированы. Не обратить внимание на следователя, истязавшего их в ходе следствия, заставившего давать ложные показания против себя, оговаривать других, было невозможно. Уже в ходе следствия по делу Берии имя Родоса всплыло в связи с многолетним незаконным содержанием в заключении Константина Орджоникидзе — брата Серго Орджоникидзе. Разумеется, это делалось по прямому указанию Сталина, а Родос лишь «оформил дело». И вот последовала расплата: 5 октября 1953-го Родос был арестован. Ему предъявили обвинения «за тяжкое преступление против КПСС» по статьям 58-1 «б» («Измена родине»), 58-8 («Террор»), 58-11 («Действие в составе группы лиц») Уголовного кодекса РСФСР.
Выступая 25 февраля 1956-го со своим знаменитым антисталиским докладом на ХХ съезде, Хрущев не забыл сказать и несколько слов о Родосе, встреча с которым на заседании Президиума ЦК КПСС произвела на него столь неизгладимое впечатление: «Мы недавно заслушали Родеса (так в тексте. — Н. П.) — следователя, который допрашивал Косиора и Чубаря. Маленький человек, даже с низшим образованием, с куриным кругозором, и этот человек определял судьбу этих людей…» А на следующий день состоялся суд над Родосом — 26 февраля 1956-го Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к расстрелу. Находясь в Бутырской тюрьме, 28 февраля Родос написал ходатайство о помиловании. Он писал, что признает свою вину перед КПСС, утверждал, что он был «слепым орудием в руках Берии и его сообщников», но отрицал наличие в своих действиях «контрреволюционного умысла» и просил сохранить ему жизнь: «Ради ни в чем неповинных моих детей, старушки-матери и жены я умоляю Президиум Верховного Совета СССР сохранить мне жизнь для того, чтобы я мог употребить свои силы на частичное хотя бы искупление самоотверженным трудом в любых условиях своей вины перед партией и народом».
Президиум Верховного Совета СССР 17 апреля 1956-го отклонил ходатайство Родоса о помиловании, и через три дня он был расстрелян.
Похоронен палач на Донском кладбище — рядом со своими жертвами, которых пытал перед расстрелом.
Никита Петров
«Мемориал»
http://www.stihi.ru/2010/09/01/2303
.........................................................
P/S
http://polit.ru/article/2008/05/16/rodos/
16 мая 2008, 11:34 Р.М. Фрумкина
РЕВЕККА ФРУМКИНА
«Я - сын палача»: Валерий Родос и его книга
Едва ли я стала бы читать книгу с таким заглавием (Родос В. Я – сын палача. М.: ОГИ, 2008. (Частный архив). 656 с), если бы ее написал кто-то другой. Со старшей сестрой автора, Нелей Родос, я училась в одной школе, а последние три школьных года - еще и в одном классе. Хорошо помню их маму - высокую, стройную, коротко стриженую темноволосую женщину, регулярно приходившую в нашу 175-ю школу, таща за руки карапуза Валерку и маленькую Светку, которая позже тоже поступит в нашу школу.
Все трое детей были очень похожи друг на друга. В книге Родоса есть фото Валерки со Светкой: если бы не разница в возрасте, они сошли бы за близнецов. Неля была старше Валерия на девять лет, так что втроем я этих ребят не видела, хотя жили Родосы в Старопименовском переулке, напротив нашей школы.
Когда пришло время, Валерий поступил в ближайшую мужскую 167-ю школу, так что школьником я его не помню. Светка же в «октябрятском» возрасте время от времени прибегала к нам в класс, и мы ее любили.
Естественно, что о нашей школе автор книги знал только по рассказам, отсюда – много неточностей, но не это важно.
В мемуарных очерках «Внутри истории» (М., 2002), в разделе, посвященном 175-й школе, я уже писала о том, что нас мало интересовало, где работали родители других девочек, причем это касалось даже одноклассниц. Конечно, я знала, что Галя Поскребышева, сидевшая на парте позади меня, была дочерью секретаря Сталина. Но я понятия не имела, кем работал отец Нели Родос, сидевшей в соседнем ряду - как и я, на первой парте, хотя познакомились мы еще в эвакуации, в 1943 году, где ее семья жила в самом большом жилом доме в г. Молотове (Перми) – он назывался «Дом чекиста».
Несложно было бы и догадаться - если бы это меня интересовало…
В том же доме жили еще трое моих друзей: Данька, сын врача из Каунаса; Кира Первухина, чей отец был тогда наркомом химической промышленности, и рыжая Аня Шварцман (увы, она, как оказалось через много лет, тоже дочь палача - того самого Шварцмана). Встречались мы почти всегда во дворе, так что отца Даньки я видела в лучшем случае однажды, родных Ани и Нели я вовсе не знала, а родители Киры оставались в Москве, так что я познакомилась только с ее бабушкой.
В 1943 все мы жили ожиданием конца войны и возвращения домой, а, кроме того - мы еще были героями «Трех мушкетеров» Дюма, причем в этой игре Неле почему-то была отведена роль Портоса. Мне, как появившейся в компании последней, досталась роль Д’Артаньяна.
Удивительным образом, в 175-й школе нас тоже совсем не занимало, где и кем работают родители соучениц и даже одноклассниц. Некоторых девочек привозили на машине – и что с того? В большинстве случаев они жили довольно далеко от школы. Разумеется, странно было бы не знать, что отец Наташи Ливановой – знаменитый МХАТовский актер, отец Нуннэ Хачатурян – Арам Ильич, композитор, а тетя Аленушки Толстовой - всем известный диктор Наталия Толстая. Но я, например, только кончив школу, узнала, кем был отец Майки Вознесенской, хотя она училась классом старше, вместе с моей близкой подругой Кирой. Да и узнала я это единственно потому, что случилось несчастье, названное потом «Ленинградское дело».
Это неведение и безразличие стоит отметить, потому что оно задает невероятный для сегодняшнего читателя внеиерархический ракурс восприятия сверстников в школе, где вперемежку учились дети тиранов и палачей, дети просто «первых лиц» и дети рядовых москвичей - бухгалтеров, инженеров, граждан с образованием и без.
Да, «правительственные» дети носили форменные платья из хорошей шерсти с кружевными воротничками; остальные тоже носили обязательную школьную форму, но наши синие платья были сшиты из чего придется. Однако никто не «заносился», не приносил с собой в эти голодные годы бутерброды с икрой или осетриной, не воротил нос от «школьных» бубликов и соевых конфет, выдаваемых нам в качестве завтрака. Достаточно сказать, что еще в седьмом классе я была единственной обладательницей наручных часов.
Родители в те годы принимали очень незначительное участие в нашей жизни; все мы видели их мало, а со школой их связывали редкие родительские собрания. Неработающая мама, как у Нели – это была совсем уж большая редкость. Мой отец, несомненно, был абсолютным исключением из правил – он знал и об учителях, и о моих подругах. Зато моя мама появилась в школе ровно однажды - когда мне вручали золотую медаль.
Что уж говорить об отцах… Поэтому не стоит удивляться, что Родос-старший не имел особых контактов со своими детьми – он и видел-то их, наверное, от случая к случаю. Вначале его перевели из Москвы в Крым, потом - еще куда-то. Потом – арестовали.
Кем был его отец, Валерий Родос узнал из доклада Хрущева. Но к тому времени его собственная, по существу еще мальчишеская жизнь (он родился в 1940), уже пошла наперекосяк: ему не было и 17, когда он «сел за политику».
В отличие от совершенно мифических дел, типичных для более раннего периода истории нашей страны, «органам» в данном случае было за что зацепиться: парнишка, ущемленный своим малым ростом и косоглазием (это авторские признания), всегда хотел быть главным. И вот он решил создать другую партию - политическую организацию, которая боролась бы за правильный, подлинный коммунизм, против того, который ему, так сказать, был предложен жизнью. О чем Валерий Родос и писал весьма подробно в своей толстой записной книжке, а также спорил с «товарищами по партии» - такими же мальчишками, собираясь регулярно группами по два-три человека. И всего-то их было не то пятеро, не то шестеро.
Тюрьмы, этапы, столыпинские вагоны, лагеря, суды, допросы. Обо всем - с многочисленными отступлениями, обобщениями, с надрывом и, увы, с претензиями, большей частью выраженными в стиле «унижение паче гордости». Примерно в том же тоне – о том, как поступил в МГУ на философский факультет, как голодал, как мыкался в общежитии, с кем дружил, у кого учился, с кем работал и кого учил, будучи уже уважаемым доцентом Томского университета.
Поразительным образом перед нами - не пожилой отец семейства, давно и благополучно живущий в США с любимой женой и сыновьями, а все тот же навсегда обобранный жизнью подросток, ни на секунду не забывающий о том, что он ростом и много еще чем «не вышел». Да еще и сын палача.
И чем больше деталей приводится в подтверждение того, что автор знает живопись, любит поэзию, разбирается в том-то и том-то, тем равнодушнее к этим (замечу, весьма многословным) признаниям может стать читатель. Дело, как мне представляется, не только в отпущенной автору мере литературного дара – авторская самопрезентация то и дело срывается на крик, выражающий все оттенки утомительного самоутверждения, неизбежно включающего столь же утомительное самоотрицание.
Книга подробна, велеречива, надрывна и на редкость многолюдна – на 650 страницах, набранных мелким шрифтом, уместилось множество людей, встреченных автором в жизни. О большинстве из них Родос пишет скорее сочувственно и как будто даже с теплотой, нередко – с желанием выразить благодарность. Но подлинно тепло, на мой взгляд, Валерий сумел написать только о своей старшей сестре Неле - в коротком эпизоде, который посвящен их совместному походу в музей изобразительных искусств.
Немало в книге имен тех, кого и я знала лично – однако это всего лишь имена. Сокурсники, соседи по общежитию, преподаватели философского факультета, сотрудники кафедры логики, коллеги - и так далее, и так далее…Описания внешности - сколь угодно детальные, так ведь они не заменяют лепки характеров. Потому что о чем бы и о ком бы автор ни писал, он всегда оказывается перед зеркалом, в котором видит, увы, все того же себя - и всякий раз не таким, каким бы хотелось.
Вот полторы страницы, посвященные. Василию Васильевичу Налимову, с которым Родос несколько раз разговаривал. Большая часть фактических данных там просто не соответствует действительности. Я имела счастье быть с В.В.Налимовым достаточно хорошо знакомой. Он написал замечательную для своего времени книгу «Наукометрия», но не он придумал индекс цитирования и прочие наукометрические методы – и чтобы это знать, вовсе не требовалось знать В.В. лично. Далее следует рассказ о том, как автор зашел поговорить с Налимовым о чем-то важном, а тут к Налимову зашли два каких-то молодых биолога и принялись зазывать В.В. куда-то на Белое море, где у них были немереные возможности и для научной работы, и для конной охоты…
Автор уверяет, что его туда тоже звали, да вот запамятовал, почему он не воспользовался этим приглашением. В данном случае я знаю, о чем могла идти речь, и могу заверить, что просто так на эту биостанцию никого бы не пригласили.
Полторы следующие страницы посвящены, судя по заглавиям абзацев, С.К. Шаумяну и Вяч.Вс. Иванову – лингвистам, чьи имена знакомы каждому студенту филфака (обоих я знала примерно с 1957 года). Однако о них мы не узнаем ничего. Зато об авторе книги узнаем, что он написал статью в сборник Шаумяна, но она не вышла, потому что Б.В. Бирюков (очень известный логик) не написал своей части; а также, что читать труды Иванова автору было не под силу.
Для меня в этой книге слишком много ненависти и желчи, не преображенных талантом. И все же хорошо, что ее издали как есть.