Брату, Хлопову Сергею,
с благодарностью
За занавешенным окном резвятся ранние грачи.
Их крик, не вслушиваясь в суть,
похож на голос главврача.
Больница тихо бредит сном, в котором белые врачи
под пение молитв и сутр
терзают чёрного грача.
А я лежу, боясь дышать,
и еле теплится душа
на кончике карандаша,
оставив предпоследний шанс
уйти совсем.
Так горек крови вкус во рту,
и мне показывает ртуть
на тридцать семь...
Таблетки аспирина шар напоминает мне луну,
и очень трудно различить,
чей свет играет на вещах.
Он мне сказал, что будет шрам, и спрятал узел нити внутрь.
Он мне пообещал - лечить,
а я - не смог пообещать...
И я лежу перед окном,
с тревогой думая о том,
кому я накануне днём,
хватая анестетик ртом,
кричал вопросы.
Катаю аспирин во рту,
и мне показывает ртуть
на тридцать восемь.
Рассвет сверкает, словно сталь в руках хирурга, с губ его
срывается улыбка, взгляд
подобен блеску звёздных лоз.
Мне - никогда уже не стать таким, каким я был всего
лишь пару дней тому назад.
А он сказал, что - повезло...
И я лежу, лелея страх,
что мы не встретимся - в местах,
где нет сиделок на постах,
и всё, что делать ты устал, -
не нужно делать.
Как жаль, что мало было утр,
когда показывала ртуть
на тридцать девять!
Апофеоз и эпикриз. Проваливаясь в пустоту
больничных сумерек, забудь
какого цвета облака:
когда стремится тело вниз, душа взмывает в высоту,
но ограничивает путь
ей белый контур пололка.
И я лежу, глотая боль,
ликуя про себя, - отбой
играя на фронтах, ведь бой
я смог оставить за собой,
хоть голос сорван.
И, ощущая крови вкус,
я радуюсь, что бьётся пульс -
уже за сорок!