Второй раздел моей книги "Игрушки", вышедшей осенью 2011
***
Крещенский вечер, а мороза нет –
дурное дело, что ни говори.
Лишь патокой фонарный липкий свет
струится в зев распахнутой двери,
перетекая с пола на киот,
кровать, скамью, накрытый стол, на печь,
что как завет хранит тепло, – вот-вот
войдёт хозяин, снег сметая с плеч.
Пороша сыплет известь за порог,
вытравливая след, бегущий прочь –
в даль, где распутье всех земных дорог
распятьем млечным осеняет ночь...
Не знавший, как гнетуща тишина
без голосов, без скрипа половиц,
забытый дом вперяет два окна
безглазой чернотой пустых глазниц
во мглу, в которой звёзды-угольки
собрались в крест, пугая и маня,
там, где запястье скрюченной реки
вскрывает рваной раной полынья.
***
Мелодия рождественского вальса
Летит в ночи с незримой грампластинки.
Кружатся в небе юные снежинки
Под музыку рождественского вальса.
Вальсируют над городом снежинки
Круговоротом ветреных подружек,
Сверкая белизной ажурных кружев,
Под музыку рождественского вальса.
Блистая белизной ажурных кружев,
В такт мановеньям неземной десницы
Кружатся в белом танце выпускницы
Под музыку рождественского вальса.
Танцуют в звёздной зале выпускницы
Парящих в вышине консерваторий,
Переплетая нити траекторий
Под музыку рождественского вальса.
В узор сплетая нити траекторий
На небосвода антрацитных пяльцах,
Снежинок рой кружит под звуки вальса,
Под музыку рождественского вальса.
про павший снег
Снежинки вились в небе мотыльками,
под гусеницы пасть не торопясь...
...Отрыгивая скомканную грязь,
сопя, рыча и клацая клыками,
в барханы омертвелой снежной массы,
впитавшей реагенты, шлак и гарь,
вгрызалась металлическая тварь,
ползущая по краю автотрассы.
Ни деревца, чтоб сказочным нарядом
украсить и укутать потеплей –
бетон урбанистических аллей.
Не обогретый ни единым взглядом,
снег падал, падал россыпью жемчужин
в клокочущий промышленный квартал.
Снег падал, снег впустую пропадал –
ни в небесах, ни на земле не нужен.
Открытка из Киото (Восточный триолет)
Такая одинокая улитка
настойчиво ползёт по склону Фудзи...
На выцветшей от времени открытке –
Такая одинокая улитка.
Века сгорают, как в камине свитки.
Спираль Вселенной давит тяжким грузом...
Такая одинокая улитка
настойчиво ползёт по склону Фудзи...
Пернатый бунт
Ночным налётом город взят на приступ.
Бурлит многоголосая орда
Нахлынувших, как вешняя вода,
Бесчисленных пернатых интуристов.
Пестрят живые бусинки монисто,
Усыпав ветви, крыши, провода;
Взахлёб гуляет птичья коляда,
Прочь гонит зиму стрёкотом и свистом.
Дни свергнутой царицы сочтены.
С чириканьем и щебетом весёлым
Кружатся провозвестники весны
Над опустевшим ледяным престолом,
Крошащимся под натиском волны
Скворечных и чердачных новосёлов.
Утренние аллегории. Взгляд второй
Отходящая ночь тяжко дышит. По Млечной аорте
Бьётся тающий пульс запоздалых бессильных комет.
Сонм созвездий, собрав свой прощальный семейный совет,
Замирает за миг перед смертью в гигантском офорте.
Звёзды гаснут мгновенно, как свечи на праздничном торте.
Ветер дунул, и вот – ни одной больше на небе нет.
Полутень. Полумрак. Всюду тусклый загадочный свет.
И клубится туман над водой, как над зельем в реторте.
Ночь в агонии делает жадный смертельный глоток
Этой бурно кипящей густой заревой киновари.
Но ростком новой жизни тотчас же зарделся восток.
Полыхая огнём, расцветает над миром цветок,
И богиня зари в ослепительном солнечном сари
Выступает из недр, разливая искрящий поток.
***
– Бабулечка, ты слышишь? Будто плач...
– Волк этак воет. На-ко, пей лекарство.
Спи, дитятко. (Ох, больно лоб горяч...)
– А ска-а-а-зку?
– Слушай. ...В некотором царстве...
...Малышка спит и слышит тихий зов,
и, неводом неведомым влекома,
отодвигает в сторону засов,
в ночную тьму уходит прочь от дома.
Призывно смотрит полная луна
сквозь облаков пятнистую завесу,
как маленькая девочка одна
бредёт сквозь чащу сумрачного леса.
Не хрустнет хворост под босой стопой,
и не сорвётся камень вниз по склону…
Она идёт звериною тропой,
спускающейся к тихому затону,
где испещрён обрыв следами лап,
а там, внизу, пленительная нега
и лунная дорожка – словно трап
на палубу незримого ковчега.
Две стрелы
Плетями молний небосвод расколот,
и, вторя грому, – так тяжёл, но быстр, –
взмывает вверх над наковальней молот
и падает, взметая брызги искр.
То охладят её в ключе студёном,
то снова раскаляют добела –
так, оглашая ночь истошным звоном,
в мучениях рождается стрела.
Длань демиурга гладит стан блестящий –
достаточно ль легка, пряма, востра –
и опускает чадо в люльку-ящик,
где остывает старшая сестра.
– Скажи, о чём печалишься сестрица?
Мы скоро оперимся, подрастём
и, словно две стремительные птицы,
взметнёмся ввысь одним прекрасным днём!..
– Но после скоротечного полёта
вопьёмся мёртвой хваткой в чью-то плоть...
Мы хищники, и наш удел – охота:
преследовать, разить, пронзать, колоть.
Яд в наших клювах и когтистых лапах.
А мы с тобой куски одной косы…
Я – после ковки! – помню вкус и запах
травы, искрящей россыпью росы.
***
Октябрьские дожди справляют тризны,
ветра спевают траурный тропарь,
а наши двухкопеечные жизни
на безымянный сыплются алтарь,
в кого ни ткни – отступник и бунтарь,
несчитанные пасынки отчизны...
Вплетаясь в орудийные тирады,
трассирующих пуль густая вязь
штампует нам свинцовые награды,
замкнув причинно-следственную связь.
Мы валимся в истоптанную грязь,
прося у этой осени пощады...
В поля, что позабыли тяжесть плуга,
нагрянет зимних месяцев картель,
засыпав белым порошком округу.
Дурманящая нежная метель
обрядит в саван братскую постель,
в которой мы лежим, обняв друг друга...
Весной, скрывая прошлого приметы,
раскинется бурьян на пустыре.
Но, не погребены и не отпеты,
мы – навсегда остались в октябре,
как муравьи в застывшем янтаре,
той осени последние клевреты...
Журавль
... скрип колодезного журавля,
да далёкие смутные отклики
пролетающих братьев его…
Александр Спарбер
Здесь больше не звучит людская речь.
Едва заметны в зарослях крапивы
косой плетень и сломанная печь.
Над пустырём топорщась сиротливо,
стоит журавль, нескладный исполин.
Внизу под ним, в очерченном квадрате
скользит за грань венца усталый клин
его свободных небосводных братьев.
Журавль кряхтит. Грядёт его черёд
лететь в края, откуда нет возврата.
Последний и единственный полёт
в бездонный космос чёрного квадрата.
И на прощальный журавлиный клик
глухим бессильным гулом отзовётся
глубинный дух покинутой земли
из темноты заросшего колодца.
Октябрьский регтайм
Астарта – в финикийской мифологии богиня плодородия, любви, олицетворение планеты Венера.
Пентакль – правильная пятиконечная звезда, древнейший символ гармонии и совершенства, богини-планеты Венеры.
Валгалла – загробный мир викингов, зала, обрамлённая золотыми листьями.
Драккар – гребное судно викингов.
В предсмертной свободе полёта –
безропотно и утомлённо –
листвой рассыпаются ноты
с пюпитра поникшего клёна.
Вихрь жадно хватает бемоли,
вздымает, и кружит, и кружит,
чтоб, болью натешившись вволю,
метнуть в антрацитные лужи.
А в лужах – бездонных, безмолвных –
плач неба и рёв океана.
Так гаснет в бесстрастия волнах
истерзанный парус багряный.
Студёная, с привкусом соли,
срывается звонкая капля
из ока Астарты-Ассоли
на меркнущий контур пентакля,
А тот, павший с неба Икаром,
уходит в предвечность Валгаллы
пылающим алым драккаром;
сомкнувшись в кулак пятипалый,
ракушки причудливым гребнем
уносит жемчужину тайны...
...А ветер срывает с деревьев
наряды в безумстве регтайма.
О, злоба и зависть холопья!
Сломать, растоптать, уничтожить...
Нет, не партитурные хлопья –
то клочья ободранной кожи
швыряет багровая вьюга
в разверстую глотку Молоха…
Но всё это было.
По кругу –
все годы, века и эпохи…
Так будет.
Премудро-седая,
зарделась, совсем по-девичьи,
звезда...
Красота, увядая,
всего лишь меняет обличье.
Завтра начнётся зима
Утро. Безлюдная хижина
смотрится в заводь пруда.
Время стоит –
обездвижено.
Тёмного леса гряда
будто парит
в невесомости.
Воздух морозен
и чист.
И в тишине отрешённости
слышно,
как падает лист –
лёгкий платочек,
оброненный
заиндевевшей ольхой,
гаснет в воде
искрой огненной.
Всплеск...
словно тихий, глухой
всхлип...
С затаённым дыханием,
напряжена и нема,
полнится явь
о ж и д а н и е м – ...