Эксперт по ненормативной лексике предлагает внести в УК новую статью: «изнасилование родного языка»
ЕКАТЕРИНА ПОГОНЦЕВА, РОСТОВ-НА-ДОНУ
"Труд", 19 января 2012
Александр Сидоров (творческий псевдоним – Фима Жиганец) – человек-парадокс. С одной стороны, он виртуозно владеет блатным жаргоном, по заданию суда делает перевод фени и дает экспертную оценку разговорам криминальных авторитетов. С другой – он активный противник низкой языковой культуры.
«ГОЛОС СОВЕСТИ» ПОЗВАЛ В ДОРОГУ
Родился Александр Сидоров в 1956 году на окраине Ростова, в поселке Мирном. Это был поселок обувщиков, который они построили между трех густых рощ «кровавым способом»: то есть работали на производстве, а в свободное время – на стройке. Отец будущего литератора, Анатолий Ефимович, мастер обувного цеха, из-за войны не смог окончить среднюю школу. Мать Александра вообще нигде не училась, зато была знатоком городского фольклора: пословиц, поговорок, присказок.
В доме Сидоровых был культ печатного слова. Выписывалось множество журналов, «Библиотека всемирной литературы», «Библиотека приключений»… Уже в шестом классе Сидоров твердо решил стать журналистом. После школы он поступил на отделение журналистики филологического факультета Ростовского госуниверситета.
– В 1978 году, будучи студентом, я женился на сокурснице Свете Макаровой. И до сих пор мы вместе, уже 33 года, – вспоминает Александр Анатольевич. – Получил свободное распределение, а найти в Ростове работу по специальности было практически невозможно. Год работал выпускающим редактором в окружной военной газете. А потом в военную типографию принесли первый номер областной газеты для осужденных «Голос совести». Когда я впервые ее увидел, то подумал, что это какой-то розыгрыш, шутка. Оказалось, все вполне серьезно.
Газете требовался журналист. Сидоров терпеть не мог любой формы, но ему с женой и двухлетним сыном нужна была квартира, а в МВД пообещали ее дать. Обещание, кстати, сдержали лишь спустя 16 лет. Но новая работа во многом предопределила дальнейшую судьбу Сидорова.
– В процессе командировок, общения с арестантами и их начальством я постепенно стал понимать, что это не просто особый, но очень интересный мир – и страшный, и любопытный одновременно. И я стал изучать быт, законы, понятия, жаргон арестантов. В 1992 году вышел мой «Словарь блатного и лагерного жаргона. Южная феня». А в 1995-м родилась хулиганская мысль – перевести классические поэтические произведения, входящие в школьную программу, на язык уголовников. Так родился небольшой сборник «Мой дядя, падло, вор в законе». Он принес мне всероссийскую скандальную известность, хотя в принципе делался лишь для того, чтобы потешить приятелей.
15 ЛЕТ КАТОРЖНОЙ УЧЕБЫ
– Пессимисты уверяют, что следующее поколение россиян будет говорить на этой самой фене. Как думаете, этот так?
– Когда в начале 1980-х я был редактором газеты «Тюрьма и воля», ко мне подходила корректор типографии и спрашивала: «Саша, а что это за слово «лох»? Мой сын-школьник стал его часто использовать, а я не знаю, что оно значит». Тогда это было что-то новое, непривычное, а сейчас даже самый маленький ребенок знает значение этого слова. Кстати, многие убеждены, что оно пришло из арестантско-уголовного жаргона. На самом же деле слово «лох» употреблялось в языке офеней – торговцев мелким товаром. Лохом они называли крестьянина-мужика, солохой – его жену. Позже слово получило значение «простоватый человек». В 1920-е годы русский язык был перенасыщен уголовным жаргоном, канцеляризмами, всякими дикими аббревиатурами – «наркомпросами». С середины 1950-х, когда интеллигенция вернулась из мест заключения, произошла поэтизация жаргона, дворового фольклора, арго, сленга. В начале 1980-х годов я также записывал много слов из словаря наркоманов, ведь тогда наркозависимые люди были в основном за решеткой. А сейчас наркомания приобрела такие масштабы, что образовался целый слой людей, которые общаются на своем собственном диалекте.
– Получается, какая жизнь – такой и язык?
– Я считаю, что должна быть общественная цензура, особенно в СМИ. Я, понятное дело, говорю о лингвистической цензуре, а не о политической. На центральном телевидении она более или менее присутствует, но что касается FM-радио – там просто катастрофа. Какие-то мальчики, девочки, не просто малограмотные… Они вообще не понимают, где начинаются тупость и пошлость. Есть же справочники для работников радио и телевидения, хотя бы их пусть прочтут. Примитивное, неандертальское представление о культуре языка у этих людей. Меня угнетает, когда через слово говорят «волнительно». Это все равно, что сказать «пенджак» или «мурдальон». Конечно, это можно расценивать как излишнюю педантичность филолога. Но ведь до сих пор многие говорят «будировать вопрос» или «дали признательные показания». А ведь еще Ленин напоминал о том, что «будэ» с французского – обижаться, дуться. А «признательный» по всем нормам русского языка до сих пор имеет лишь одно значение – испытывающий чувство благодарности.
– Вы как-то пошутили, что в Уголовный кодекс следует ввести статью «изнасилование родного языка».
– Да, с наказанием – до 15 лет каторжной учебы в стенах средней общеобразовательной школы. Поможет ли? Бог весть... На эту мысль меня навел сам Уголовный кодекс РФ. Вы только вдумайтесь – статья 105: «Убийство, то есть причинение смерти другому человеку...». Разве хоть один нормальный человек дойдет своим умом, что убийство – это причинение смерти? Причинить можно вред, ущерб, беспокойство. Хотя, конечно, смерть – тоже своего рода беспокойство... Есть такое понятие, как сочетаемость слов в русском языке. Ну, нельзя говорить «имеет роль» или «играет значение». Кстати, по мнению российских законотворцев, причинить можно не только смерть. В статье 27 читаем: «Если в результате совершения умышленного преступления причиняются тяжкие телесные последствия...». До сих пор мы были убеждены, что последствия наступают. Оказывается, нет – причиняются! В одной из статей карается такое действие, как «неизгладимое обезображивание лица». Но ведь «неизгладимый» может использоваться лишь в одном значении – «незабываемый». И такой бред существует у нас в ранге закона!
ПОВТОРИТЬ ПУТЬ ДАЛЯ
– Михаил Задорнов говорит, что только русский человек может материться, восхищаясь закатом. Вдруг и правда наша нация не может существовать без ненормативной лексики?
– Ненормативная лексика – понятие широкое. Что отнести к норме? «Ненормативные» диалекты, говоры, просторечие, разговорная речь настолько богаты, что отметать их невозможно. Без них язык как дистиллированная вода, которую нельзя пить. Вредно для здоровья. Люди, которые утверждают, что эротизм, блатная лексика не близки русскому народу, просто не знают истории. Почитайте ранние стихи Александра Сергеевича Пушкина. Его творчество и эпистолярное наследие сильно цензурировано и «отшлифовано», а он был настоящим хулиганом и использовал русский мат в иронических, лирических, публицистических, философских стихах, в письмах друзьям и родным.
Что касается арго… Надо в определенной мере отделять уголовно-арестантский жаргон как языковую систему от его носителей. Жаргон чрезвычайно богат, образен, экспрессивен. Судить о нем по кастрированной речи спившихся маргиналов – все равно что судить о русском языке по речи пэтэушников. Моя мечта – повторить путь Даля. Издать толковый словарь блатного великорусского языка. Пословицы и поговорки я почти собрал, а сам словарь требует много времени и сил.
– Не опасаетесь, что вас снова обвинят в популяризации этой субкультуры?
– Нет. Разбойничьи песни веками русский народ слушал. И не только русский. Здесь вот какое дело... Лагерь, зона, «колючка», побег и прочее – это всего лишь жизненные обстоятельства, антураж. Человек попадает в самые разные обстоятельства, и задача литературы – анализировать его поведение, показать его в конфликтной ситуации, познать человека, в конце концов. Такая пограничная ситуация – и места лишения свободы. Рассказ о них, размышления над судьбами тех, кого называют преступниками, маргиналами, испокон веку считался обязанностью литературы, искусства. Ведь в изоляции, как нигде, проявляются и лучшие, и худшие черты человека.
Кроме того, если говорить об изучении уголовно-арестантских и уличных песен, там на самом деле существуют, конечно, произведения разного уровня. В том числе и неприхотливые с точки зрения художественного исполнения. Но это характерно для фольклора в целом. В конце концов, «Во поле береза стояла» с точки зрения смысла и техники стиха – мягко говоря, не шедевр. Меня интересует быт, нравы. Скажем, строчка из знаменитой песни «Когда я был мальчишкой» о том, что персонаж носил «в кармане финский нож». Но традиционный финский нож (пуукко) неудобно и нелепо носить в кармане. Так какой же это был нож? И выясняется разница в терминах «финский нож» в уголовном и в обычном мире. И еще много других тонкостей, деталей.
А как появилась песня «Перебиты, поломаны крылья»? Какое отношение она имеет к Беломорканалу? Кто ее автор? А почему хулиган Аржак, «красивый парень, ходил без картуза»? Чтобы ответить на этот вопрос, надо копаться в истории костюма… И так далее. Изучение «этнографии» блатной песни – это изучение истории страны. Без этого российская история будет неполной и часто неточной.