"Будь собою, - учили предки, -
для одних - экземпляром редким,
для других - бессловесной тварью." -
но прозрачен родной аквариум,
да и те, кто играют светом,
наложить не успели вето
на свободу смотреть в глаза им.
И, мечтами во сне терзаем,
я пытаюсь понять, чем дышат
те, кто ночью сдвигают крышу.
Но пока я в прыжке дерзаю
дотянуться до звезд мозаик,
мне бросают червя послаще,
"тот, кто ищет, мол, тот обрящет",
"те, кто сыты, мол, те не ропщут".
Из расчета на тех, кто проще,
кто довольствуясь настоящим,
возвращаясь в проклятый ящик,
разевает у стен прозрачных
рот по-рыбьи, клешню по-рачьи:
"Мы не слышим, но нас-то слышат!"
И была бы удобна ниша,
если б все мы покой ценили
или сытую старость, или
то, что нам танцевать не надо
между маслом и маринадом,
что отличны от тех, снаружи,
чей окрас и бедней, и хуже,
кто пытался взлететь повыше,
да лишился и этой ниши.
Но настолько чисты, святые,
на иконах из блюд хребты их,
столько мира в пустых глазницах,
что от зависти нам не спится.
Нам бы в небо хоть на полвзгляда -
велика ли за смерть награда?
Чешую дедовскую вздену,
на скаку одолею стену,
не почувствую в том греха я,
чтоб расслабиться, смерть вдыхая,
но каким бы прыжок ни вышел,
вместо неба над крышей - крыша,
где во тьме потолка белеет
звездный фосфор, набор наклеек.