Не упомянутому всуе посвящаю…
Лишь крест нательный из одежды… Край балкона…
Стою и сплёвываю нОчны поцелуи
неотмываемой блудницы Вавилона…
Я жду Его, не упомянутого всуе…
Уста оборваны любовницей клыкастой…
я кровь глотаю натощак, а «либо-либо»
меня сажает на дефис скабкообразный…
Не стану я собою сытым до спасибо…
Не тяжелее гордость рвотного позыва…
и бью поклоны я кромешному безлюдью…
прессуют пресс мой заржавелые перила…
на воздух дикий я наваливаюсь грудью…
Вдруг нарушается баланс мой без страховки
в бок внекладбищенской могилы… Нарушение
меня хватает за натянутые ноги
и перебрасывает через ограждение…
Лежу и землю под собою примеряю
для наготы своей… Но вот какое дело:
живу на первом этаже (иль доживаю)
столпотворения семей и самоделок…
Мой тыл бескрылый и минувшее отбиты…
я поднимаюсь, как с татами, – кашель, кашель…
Моя осанка деревяннее дубины…
я стоеросовый, меня дырявит шашель…
И стыд разбуженный мне всучивает, муча,
моей бездетности причину неживую…
Хватаю крабом я мозолистым болюче
её и, сгорбившись, бреду напропалую,
до дрожи лапанный воздушными струЯми
из ЧЁРНЫХ ДЫР, хотя те только поглощают…
И семеню я сорок пятыми ногами
по нулевому переулку… Не узнают?..
Я в снегопаде укрываюсь непролазном…
в начале лета он особенно холодный…
Стою с подскоками и думаю о разном…
поток собою прожигаю однотонный…
Снег в одиночестве не валит спозаранку
в безлюдном сумраке для бодрого поэта…
он со Вселенной шепотливою на пару
неизъяснимо ниспадает с того света…
Запахло прадедов бородами густыми…
Я чую дух, от современного отличный…
хотя не пахнут в рамках родичи былые…
чьё «ныне» тратилось до эры моей личной…
Ме-ня тол-ка-ют… я неверно истолкован…
не снеговик я, сотворённый на дороге!..
Я неспроста грешному миру наконован…
а он меня воспринимает без тревоги…
И вдруг прохожий золотого истукана
суёт под мышку мне, туда, где потеплее…
Я отвечаю чудаку: «Да не, не надо,
мне даже чёрт мой личный этого милее».
«О, мне за Ним!..» – кричу сквозь будущую груду
снежинок, струпьями от неба отлетевших.
Идёт вдали (а ощущение, что – всюду)
мой Исповедник. Хорошо, что я не евши…
Бегу, до боли поясничной ускоряюсь…
Снег – люди – суетность – веков под два десятка!..
К началу эры нашей смело приближаюсь…
Уже и маслом с алавастром так запахло!..
Здесь небо ниже потолков… Бреду в бреду я
по тихой улице – и солнечной, и грустной…
Я в вечном городе иду, зевак минуя,
А он молчит со мной на мове белорусской…
Жара такая, что сорвать бы с себя кожу!..
Тут мне на помощь, видно, будут кандидаты…
в щитах военных отражаюсь как прохожий…
И хорошо, что я для местных – бесноватый…
А вон и Тот, кто не спешит среди нашествий!..
Хвала(!), что я бегу, от времени отбившись,
А то бы канул в бездну между двух Пришествий,
За берега из облаков не зацепившись.
Я настигаю нашу Точку невозврата,
Разбив о толпы свои дельты плечевые,
Хватаюсь я за край единого халата,
Как кровотечные, слепые и другие…
Наощупь Вечность, словно пОдол материный,
от солнца плотный после волн генисаретских…
С нетленной ткани, чей узор неповторимый,
не пыль слетает, а крупчатка по-эдемски…
Вспорол я стопами пол Иерусалима,
как острым плугом… только Тяга не слабеет…
Венец плывёт куда-то неостановимо…
уже последняя рука моя немеет…
хотя ей впору неземная Необъятность…
Наверно, я у этих ног пока некстати…
И выпускаю я святую Троекратность…
словно канат из бельевых рукопожатий…
из «дурки» сброшенный до середины жизни…
Куда-то падаю в потёмки… Дно б скорее!..
Уже я слышу тошнотворный запах тризны…
Да-да, чем ближе мы к земле, тем мы мертвее…
На дно ледовое Севастии полночной
иль потолок озёрный плавно приземляюсь…
как в невесомости заботливой и срочной…
Я в новом качестве неплохо получаюсь…
И холод морговый… и мрак, сухого суше,
как у покойника во рту… И глотку клинит…
как перед тем, когда вот-вот и будет хуже…
когда грехи на самотёк… и совесть с ними…
Что это?.. Хор мужской?.. А где же перезвоны?..
Певцы как будто причитают… много криков…
О-пять слю-ной ме-ня тош-нит… Да это ж стоны(!),
отрядом челюстей дробимые до хрипов…
Вдали мужи, разоблачённые до крови,
стоят горящей мускулистою толпою…
они друг друга греют в плотности и в слове…
Я семеню к ним со своею наготою…
Ходить несложно по воде замёрзшей… Чест-но…
я ни-ког-да не чу-ял гнев Его так близ-ко…
бро-са-ю мысль во все бо-ка, и всю-ду безд-на…
и не-по-нят-но мне: я знак и-ли о-пис-ка…
Пропах дыханием космическим и сферу
я растолкал, и приближаюсь к посинелым…
«П-п-п-озвольте с вами мне от-т-т-мучаться за веру
с-с-с-ороковым или хотя бы сорок пер-р-р-вым!..»
Святые жертвы по-военному синхронно
тугие шеи тянут, тыча кадыками
в мороз отъявленный… Одеть бы всех в хитоны
да отогреть голодно-вдовьими телами…
Герои скорбно подбородками густыми
на баню жаркую показывают дружно…
И я иду туда за взглядами святыми…
самопожертвование моё натужно…
Да, дезертирую я словно иль дословно…
кровищу совести отпаривать посмею…
А за плечами коченеют поголовно…
мне б заодно… да вряд ли я их там согрею…
Нутро и небо от меня отпали разом…
и даже будущность осталась за спиною…
Но есть обилие… гребу, гребу с запасом
я одиноту… Больше нет меня со мною…
Уж искусительница-баня в пах мне пышет
купчихой, что – после четвёртой чашки чаю…
её дубовый сарафан крестами вышит…
Концы загнуты у крестов!.. Я по-ды-ха-ю…
Тепло в предбаннике, а телу некомфортно…
не отскоблить озноб мой и скребком малярным…
Здесь пахнет Родиной, но как-то тошнотворно…
ну, будто всходят васильки в огне пожарном…
Как души душ, больные мечутся тут крики…
словно вселенские синицы в черепушке…
а лай овчарковый охотится за ними…
и те назад в людей втекают, как из кружки,
в уста толкаемой когтистою клешнёю…
В углу вон печь железногубая рыгает…
стоит к ней очередь агонией нагою…
стоит и пятится… «Огонь тут покупают?..»
Исчадье вермахта меня пихает дулом
в межлюдье узкое, в пробел после кого-то…
Влезаю между визготнёй и грУдным гудом…
У всех под кожей номера, а я – вне счёта…
И под лопатку мне молитвой кто-то дышит…
точно свеча горит у левого подплечья…
Наверно, скоро мне грехи Всевышний спишет…
раз принимают мою спину человечью
за Стену Плача… «Не дрыжы, хлапец бязвусы,
смерць не дазволіць болю – нерваў з’есці ўдосталь…» –
в затылок молвят мне… Как будто белорусы
меня – на плечи и под музыку – к погосту:
и вроде рядом земляки, да поздно знаться…
Слезинка приторная тратится на левой
скуле моей… по правой – горькой опускаться…
сползут к устам, а там их помесь станет пресной…
Меняю «чую» на «воочию» и тихо
я оборачиваюсь, словно на макушке
лежит планета и трясётся, как трусиха,
как аистиное гнездо на той избушке,
что уж облёвана канистрами… За мною
торчит дедок с необозримыми глазами…
живой натурщик… да с него б писать икону…
«Стары, скажы, што хутка здарыцца тут з намі?..»
О, Боже праведный!.. Зовите чудных сводниц,
чтобы свели меня со Здравостью скорее!..
Мне мнится, как – Далила в острый угол ножниц
седины деда загоняет, не жалея!..
Уже и плеши вон!.. Нет, отпадают сами
от мыслей локоны с космическим отливом…
А пряди – скрученные вышними перстами
из волокнища облаков перед светилом…
От слёз душевных разбухает правда деда…
во рту толкается – ни проглотить, ни сблюнуть…
Ой, хоть бы, хоть бы не дождаться мне ответа!..
А то неверию его не переплюнуть…
Старик шатнулся от тяжёлой правды-матки…
качнулся, будто бы вдова с бревном под мышкой…
Блин, я у истины выигрываю в прятки…
она не может утаиться от мальчишки…
Как ты ужасна, подноготная иллюзий…
Словно из поезда, летящего в геенну,
старик из очереди выглянул, он сузил
щербатый взор и заточил его об стену
больными вЕками, помятыми векАми…
Глядит в начало череды, где первый кто-то
своё число даёт тому, кто за плечами,
как по наследству, оставляя жуть и рвоту…
Старик глядит очами совести вселенской
на наш финал, а заодно – на мой припадок…
словно глазами приглашает наконец-то
увидеть местной человечности остаток…
Спина с ознобом окровавленным напротив…
Из-за угла я вы-ле-за-ю плечевого…
Мои догадки, в голове наколобродив,
Не позволяют ожидать чего иного…
Из-за души передо мной гляжу на участь…
как из-за крыльев белых на подсобку ада…
Там, впереди – нечеловеческая буча…
«О, Матерь Божья!.. Не-у-же-ли э-то прав-да?..»
Рукав засучен по-хозяйски… демон в каске
младенца в топку бросил, будто бы полено…
и как-то буднично, как в сатанинской сказке…
«Раз-мажь-те кто-ни-будь ме-ня… я мяг-че тле-на…»
От крика женского крошатся наши души…
И небо сыплется на плеши синим прахом…
У ног валяется костлявой веры туша…
Факт бытия сметён одним арийским махом…
«А ну, сюда иди, чудовище лихое!!!
Я прогрызу тебя до первых поцелуев!!!
Ты только что испепелило всё святое!!!
И больше фразы „не убий” не существуе…
А вот и я… то ли вос-крес-ший, то ли сон-ный…
По-хо-же, кон-чи-лось мо-ё ис-чез-но-вень-е…
Ле-жу, при-вя-зан-ный к но-сил-кам рас-ка-лён-ным…
К же-ле-зу лип-нет мой за-ты-лок всё боль-не-е…
Ме-ня со скре-же-том же-лез-ным зад-ви-га-ют
как буд-то в пасть дра-конь-ю иль в я-чей-ку мор-га…
Хо-тя тут жа-рят-ся, а в мор-гах за-мер-за-ют…
А, всё ров-но, и то, и то – од-на до-ро-га-а-а-а-а-а-а-а!!!
Мой пепел с дымом вперемешку вылетает
из непрочищенной трубы на свежий воздух.
Теперь не я его, а он меня вдыхает.
«Не отравись моей душой, бесплотный олух!»
Как много сути в пустоте и даже веса,
Ноль – переполненный предчувствием начала.
Благоухает белорусская принцесса
От доньев рек до поднебесного накала.
Почти что я – витаю здесь над суетою,
Высоким слогом ностальгируя по низу.
И состою-то лишь из «якобы», но волю
я перевешиваю… «Дайте ж в небо визу!..»
Да, притяжение земное длинноруко,
Оно, блин, и на высоте меня достало.
«Я приземляюсь, моя круглая подруга!
Хотя б Отчизной повернись ко мне! Устала?..»
Мой прах щепоткой опускается на обувь,
Её нести даже Предтеча не достойный!
Теперь я скромную, уверенную поступь
всем тленом чувствую, мне этого довольно.
2012