Голову задрав, стоял под елью
и разглядывал шершавый, серый ствол,
говоря: «И он местами гол.
Сходит шелухой кора. Подъели
кожу на ладонях и кору
на стволе невидимые глазу
твари: подцепили мы заразу!
Грязный век втянул в свою игру
нас. А под скалою – малыши лишь:
ёлочки, берёзки; да и те –
”ржавые” уже! – стоят в воде,
как бы говоря: ”И мы лишились
хвои и листвы – нам умирать
скоро”… Да, они на мумий рать
очень смахивают. Только сосны твёрдо
на скале стоят и смотрят гордо
вдаль. Или вонючий, сизый дым,
что струёй блестящие зады
тех жуков железных выпускают,
низом стелется – до них не долетает?
”Не пойму я ничего!.. Да что ж такое!
Где тот вид, что дымкой голубою
был окутан весь и так красив?
Свалкой оказалась даль вблизи!
И тащиться к кучам мусора не лень мне
было!” – Так нередко, с удивленьем,
восклицал я раньше, подходя
к месту, мысленно отмеченному мною
где-то впереди… Теперь вино я
пью и водку с пивом и, хотя –
пария, твержу: ”Ты удивлялся,
ибо дали тайной облекал. Вся
тайна – с дымкою! – ушла, но ты… соси
синь небесную глазами и ползи,
ковыляй – хоть на карачках! – к горизонту,
где кистями золотыми Гелиос ту
рощу пишет. Он немного приглушил
влагою воздушной яркость красок…
На твоих глазах и в детстве (ты в глуши
рос и грелся у небесного костра, сок
земляничный пил глазами поутру,
подходя к прозрачному пруду)
Он трудился. Так что, даже если
никогда до горизонта не дойдёшь,
есть надежда, что себя найдёшь,
находясь в…”
Огня снопы!.. Не жесть ли
блещет там?.. Скользит стрелою луч
по капоту: Солнце – из-за туч!
Даль манила – я всё шёл. И вот я
здесь… стою… и ветви голые – в руках!
Я держусь за них, как за поводья…
Крикнуть ”но!”, чтоб ёлка дурака
отвезла куда-нибудь подальше,
где Макар с телятами бодался
и куда пешком не добрести
никогда тому, в ком нет ни воли,
ни ума, ни силы?.. Не Наполеон ли
вымолвил*, что если поскрести
хорошенько русского, татарин
выглянет… А если кто чухну
поскребёт?.. Сейчас с себя начну.
Обезьяна!.. Значит, прав был Дарвин!
Нет, не превратился в русака,
но замашки все – как у совка!..
Или я – совок необычайный?
Как-то думал (вспоминая Ниобид):**
”Стоят ли Латониных*** обид
дети?!” – и слезой Ниобы в чайной
розе капля вспыхнула росы.
Я грустил, а две ноздри в усы
дули и сопели: ”О, Ниоба!
Аполлон и Артемида – они оба! –
убивали. Их слепую ярость за
благородный гнев Латона поспешила
выдать, но в мешке не спрячешь шила!”
Хоть совок, для финна я – русак;
финн – для русака. Тростник я зыбкий!
Предался я слов одной музыке!
Я пою и скалам и лесам,
но не знаю, слышу ли я сам
шум эпох, которые и в наше
время муравейниками слов
шелестят. Иным не повезло:
комары да гнус (канав дренажных
не нарыли вовремя); туман
над болотами, т. е. сплошной обман
слуха, зрения. И я, и я – совсем не
тот, каким кажусь кому-нибудь:
финн ли это, обитающий в соседнем
доме, или бомж Иван?.. Да будь
это – хоть родной отец! и он бы,
говоря со мной, имел в виду
не меня, а вид мой (ерунду,
в сущности), а именно: нос, оба
глаза, выражение лица,
малый рост, жест беглый, профиль птичий,
замкнутость, моё косноязычье –
всё, что как бы говорит: не молодца
видите!.. Хотя я – и не то, за
что принять меня готовы, мне
неизвестно, кто я… Просто особь,
что порою топит грусть в вине,
ибо не способна взглядом свежим
мир обнять – к нему привыкла?.. Где
дар нетленный?.. далеко ли? близко ль?.. Сну
(а не мыслям!) отдал предпочтенье
мозг мой (а во сне и мысли – тени
мыслей)… Вон по ветке блик скользнул!
Он взлетел бы, как прыгун с трамплина,
если бы себя не потерял
по дороге: свет – материал,
из которого… Хвост распустил павлин?.. А-а!
это в луже расплывается бензин
радужным пятном…
Ель, увези
в лес меня! Душа томится: срыва
ждёт ли, зная, как безволен, как
плоть жадна, как жажда велика?..
Два куста, как два застывших взрыва,
пламенеют: остальное – гниль!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Или я, в душе привыкший рыться, –
трус, плодящий чудищ?.. Да, не рыцарь!
Не скажу себе: ”Пятой стальной лягни
беса, чтобы сгинул!”. Правда, Дюрер
рыцаря с нечистым на гравюре
рядом поместил. И даже смерть
не смущает рыцаря нисколько!
”Если ты в ряды врагов с наскока
врезаться способен, – умереть
будь готов внезапно! – на бесстрастном
рыцаря лице сумев прочесть
эту мысль, подумал: – Жизнь пестра! Снам
этот верит, тот твердит про честь.
Этот стал поэтом, тот – садистом.
Тот – умён, а тот – ни то ни сё…”
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если б знал, что ветер донесёт
голос, крикнул бы: ”За березняк садись! – там
чище, Солнце! – ближе к той скале!
Как гигант, упавший на колени,
замерла навек: не встать с колен
никогда уж… Что ей поколений
череда?.. Что я – отдельный человек –
той сосне (а ей уже лет двести).
Что тем островам наш краткий век?
Что Тебе, о Солнце, все мы вместе
взятые?.. Что Млечному Пути
Ты?.. Сгори, стань шлаком, пропади
в туче пыли звёздной – меньше станет
на пылинку…”
Ель, поедем в космос!.. Ты
там умоешься. Из сальных косм мосты
вьёшь для бликов, да?» – «Там ни куста нет,
ни травинки, – прошептала ель. –
Только ночь и звёздная метель».
*Наполеон справедливо заметил о них:
«Поскребите его шкуру – и вы найдёте татарина».
Фридрих Гегерн. Дневник путешествия по России
в 1839 году.
**Дети Ниобы.
***Латона – мать Аполлона и Артемиды.