ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.
ВТОРАЯ ОСАДА.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
ПОДГОТОВКА РЫЦАРЕЙ[1]
О них мы больше говорить не станем,
Они погибли, пусть их судит Бог,
Они исчезли в призрачном тумане
Средь одиноких судеб и дорог.
Вернёмся мы сейчас к тому отряду,
Что оставался у враждебных стен,
Мне рассказать теперь об этом надо,
Как Счастье получают злу взамен.
Но это будет дальше, а сначала
Здесь разразится самый страшный бой,
Быть может, так сама судьба желала,
А может, в этом свет Любви святой.
Оружье подготовили так скоро,
Расставив камнемётов строгий ряд,
Чтобы напасть на этот град, который
Был злобою и жадностью объят.
На кораблях и юиссье, как прежде
Свои монгоньо водрузить смогли,
Храня Любовь и Веру, и Надежду,
Как будто чудный рай святой земли.
Поставили всё то, что было надо,
Оружие и мачты кораблей,
Вот так вооружились средь отряда,
И стало войско чуточку сильней.
Оно всегда стоит века на страже
Души, в который Вера не мертва,
О том, как подготовлен город вражий
Пускай расскажет новая глава.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
ПОДГОТОВКА ГРЕКОВ.
А греки же всё это увидали
И начали свой город укреплять,
Надеясь, что не причинит печали
Великая божественная рать[2].
Тот город укреплён был, ну и что же,
За стенами сердца тревог полны
И тут всевышний даже не поможет,
О нём забыли блудные сыны.
Надстраивали башни ярусами,
Чтоб дальше видеть с высоты большой,
Но только скоро убедятся сами,
Что не помогут, как ты их не строй.
Пусть город всех других прочней и краше,
Но только Вера в сердце умерла
И слава лишь рукою им помашет
В забытом мире средь добра и зла.
Трудились вместе греки и французы
И вот уж пост великий наступил,
На день добились рыцари союза
Для отдыха от страха наших сил.
Вот так судьба загадочна, порою,
Никто не знал что всё случится так,
А тот кто сердце нежное откроет,
Истерзан будет сворой злых собак.
Но если сердце верою согрето,
То жизнь свою утратишь ты едва,
О рыцарей прекраснейшем совете
Пускай расскажет новая глава.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
СОВЕТ.
И рыцари собрались для совета,
Чтобы решить как поступать теперь,
Война идёт и в этом нет секрета,
А значит, смерть опять стучится в дверь.
Им в этот раз решить необходимо,
Как дальше быть и как войну вести,
Всесильным Богом навсегда хранимы
Как им не сбиться с верного пути.
Как им завоевать и поскорее
Тот город, что на свете всех сильней,
Лишь Божье провидение сумеет
Помочь отряду среди жизни дней.
Пускай Константинополь укрепляли,
Но сила Веры будет крепче стен,
И не страшны невзгоды и печали
Все, что приходят радости взамен.
Нет страха, если Вера засияла
В душе, что так прекрасна, как заря,
Коль Вера есть, то это уж немало,
Ведь если Веришь, ты живёшь не зря.
И вот теперь, собравшись, все бароны
Решили, как вести великий бой,
Чтоб победить тот град определённо
И выжить в схватке с силою любой.
Враги спастись сумеют здесь едва ли,
Когда в их душах Вера всё ж мертва,
О том, что все бароны там приняли
Пускай расскажет новая глава.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
РЕШЕНИЕ СОВЕТА[3] ОТНОСИТЕЛЬНО ЗАВОЕВАНИЯ ГОРОДА.
Конец совета был таков, читатель,
Господь поможет, город будет взят,
И для войны здесь светлой силы хватит,
А это значит, нет пути назад.
Пускай же им Господь теперь поможет
Разбить врага, что всех других сильней,
Они пойдут вперёд и силой божьей
Ворвутся в город, живший средь теней.
Добычу всю, что рыцари захватят
Возьмут себе и попросту свезут,
Чтоб разделить среди Христовой рати,
Как будто плату за Великий труд.
И выберут по шесть героев скоро
Из Франции достойнейших сынов,
И шесть людей Венеции, которых
Отряд великий слышать был готов.
Они должны поклясться непременно
На тех мощах, что в городе найдут,
Что только лишь захватят эти стену
Правителя покорно изберут.
Но это будет только лишь начало
Из славного совета светлых слов,
О том, что дальше здесь судьба решала
Я рассказать тебе сейчас готов.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
РЕШЕНИЕ СОВЕТА ОБ УПРАВЛЕНИИ ПОСЛЕ ИЗБРАНИЯ ИМПЕРАТОРА.
И тот из них, который править станет
Получит здесь дворец Буколион 4],
А с ним Влахерны – просто плод мечтаний,
Прекрасные, как будто сладкий сон.
А остальной же город будет смело
На половины равно поделён,
Как возмещение за святое дело,
Как будто жизни сладостный закон.
Венецианцы и французы смогут
Достойно править средь своих границ,
Они вперёд отправились в дорогу
И пред врагами не упали ниц.
Избрать прекрасных рыцарей им надо
Двенадцать и от тех и от других,
Вручив для них весь город, как награду,
Что станет навсегда судьбой для них.
И фьефы[5] надо разделить меж ними
И почести, что им отдать смогли,
Они в века своё запишут имя,
Как славные Христовы короли.
Установить им также службу надо,
Что станут Императору нести,
Как плату за великую награду,
Что получили на своём пути.
Вот так решили на совете скоро,
Храня в душе одну Любви печать,
О том, как всё скрепляли договором
Теперь необходимо рассказать.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
НОВЫЙ ДОГОВОР.
И новый договор был заключён,
Его скрепили клятвами все люди[6],
Он стал для жизни доблестный закон,
Так было, есть и так всё время будет.
А рыцари с обоих из сторон
Договорились к истеченью года
Уехать и забыть как страшный сон
Что было здесь, под этим небосводом.
Они могли уплыть куда хотят,
Искать себе то место, что дороже,
А может просто поспешить назад,
Так пусть же им Всесильный Бог поможет.
А тот, кто оставаться здесь решит
Обезан службу сослужить по праву
И защищать страну, как верный щит,
Добившись Счастья, доблести и славы.
Он должен делать, что ему велят,
Правителя приказы выполняя
И каждый был сражаться в войске рад,
Найдя свой путь до сказочного Рая.
Так создан договор чудесный тот,
Кто не исполнит, тот – изменник Бога
И отлученье в скорости найдёт
Ту душу, что бывает слишком строгой.
Никто из них не знал что завтра ждёт,
Пусть даже суждено страдать немало,
Про доблестный и очень сильный флот
Я рассказать желаю для начала.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
ФЛОТ.
Великий флот был скоро оснащён,
Вооружён, как это раньше было,
Таков был злой войны святой закон,
Что флот великий предавал им силы.
И на суда была погружена
Провизия для войска пилигримов[7],
Вот – вот начнётся новая война
И ходит смерть коварная незримо.
В четверг, когда настал великий пост[8]
Все на суда решили погрузиться,
А хрупкий мир, который был не прост
Остался только старою страницей.
И в юиссье ввели своих коней,
Корабль был у каждого отряда,
А ты, читатель, лишь понять сумей,
Что отплывать им снова в битву надо.
И вот стоят бок о бок корабли,
А нефы рядом с юисьье стояли[9],
Вот так создать великий флот смогли
Все рыцари без горя и печали.
Великий флот был создан так нежданно,
Как чудо, что Всесильный Бог послал,
Лекарство то, что исцеляет раны,
В тот час как мир души довольно мал.
Таков был славный и великий флот,
Обязан он с противником сразиться,
О том что дальше здесь произойдёт
Расскажут книги новые страницы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
НАЧАЛО НАСТУПЛЕНИЯ.
Закончены пустые разговоры
И корабли, что краше на земле
Решили растянуться очень скоро,
Заняв пространство в половину лье[10] .
А в Пятницу решили наступать[11],
К высоким стенам тихо подплывая,
Так битву начинала божья рать,
Летя на кораблях, как будто стая.
И начался ожесточённый бой[12],
На море, иногда ещё на суше
Те, что горели Верою святой,
Старались стены вечные разрушить.
В других местах сумели и подплыть,
И лестницы вплотную приставляли[13],
Но с Господом тогда порвалась нить,
А значит приступ принесёт печали.
На лестницах и башнях повели
С защитниками доблестного града,
Вот так сражались рыцари земли,
Убить своих врагов безумно рады.
В тот час уже мечи обнажены
И льётся кровь кровавою рекою,
Так обозначен новый день войны,
Что много душ невинных упокоит[14].
Сражались здесь до девяти часов
В мечтах различных схватку начиная,
Теперь, читатель, я сказать готов
Как остановит бой рука святая.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
ОКОНЧАНИЕ ПРИСТУПА.
Но вскоре приступ остановлен был,
Наверное Господь желал такого
И замерла атака светлых сил,
Что позабыть смогли молитвы слова,
Наверное, Господь их покарал,
За все грехи, которыми страдали
Они испили горьких слёз бокал
И этот вкус смогли забыть едва ли.
Как много здесь повержено сынов,
Оставивших свой дом во имя Бога,
Я перечислить их Вам не готов,
Прошу одно, вы не судите строго.
Кто высадиться с кораблей смогли
Отброшены всей вражескою силой,
И отступали даже корабли,
Быть может, так судьба давно решила.
Те кто в войске божьем был тогда
Те потеряли рыцарей так много,
Быть может, так погасла дней звезда,
Что освещала им судьбы дорогу.
А греки были рады в этот час[15],
Что их враги разгромлены так скоро,
Они считали, что Господь их спас
От злой судьбы немого приговора.
И потерпела пораженье рать,
Что позабыла бога отчего-то,
Теперь, позволь, читатель, рассказать
О действиях прекраснейшего флота.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
ДЕЙСТВИЯ ФЛОТА ПРИ ОСАДЕ.
А что же делал тот великий флот,
Что был других и выше и сильнее,
Как он себя в осаде поведёт,
О том поведать я сейчас сумею.
Он разделился в этот час невзгод,
Одни суда ушли своей дорогой,
Надеялись, что приступ сам пройдёт,
Читатель мой, ты не суди их строго[16].
Другая часть осталась воевать,
Враждебным грекам беды причиняла,
С ней прибывала божья благодать
Как будто жизни вечное начало.
Но к городу так близко подошли,
Из камнемётов яростно стреляя,
Но только пострадали корабли
От тех врагов, что вились хищной стаей.
Страдали много от своих врагов,
Которые с высоких стен стреляли[17],
Но только каждый умереть готов
Во славу Бога, позабыв печали.
Осада ни к чему не привели,
Быть может, так угодно было Богу,
Чтоб в этом мире средь добра и зла
Найти могли скорей к нему дорогу.
Бог не поможет если Веры нет,
Он день и ночь и Вечности на страже,
Про новый славных рыцарей совет
Глава очередная пусть расскажет.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
ОЧЕРЕДНОЙ СОВЕТ.
И вот уж рыцари отряда
Опять собрались на совет,
Ведь им решить скорее надо,
Что делать? Где найти ответ.
Тогда собрались вместе с дожем
Те рыцари, что всех верней,
Пускай же им Господь поможет
Средь этой жизни серых дней.
Расположились в церкви милой,
Что очень далеко была[18],
И долго спорить божьим силам
Не дал Господь средь мира зла.
Пусть их постигла неудача,
Душа сметения полна,
Но завтра будет всё иначе,
Победы зазвучит струна.
Советов было очень много,
Но в этот час они нужны.
Как выбрать верную дорогу
Средь вечных ужасов войны.
Пока душа теплом согрета,
Как будто пламенем костра,
О разногласиях совета
Мне рассказать теперь пора.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
РАЗНОГЛАСИЯ.
Два лагеря непримиримых
Решенья не смогли принять,
И среди слов седого дыма
Забыли божью благодать.
Одни твердили очень смело,
Что нужно город обойти,
Но не предать родное дело
И не вернуться с полпути.
Венецианцы же твердили,
Что не смогли доплыть туда,
Старались, не щадя усилий,
Но их несла назад вода.
Теченье вод великим было,
Вниз рукава суда несло
И повернуть не хватит силы,
Был сильный ветер, как назло.
А третьи всей душой хотели
Уплыть куда глаза глядят,
Уйти и не добиться цели,
Покинуть весь христов отряд.
Опасность их подстерегала
От греков, что коварней всех,
Но это лишь войны начало
И ждёт отряд большой успех.
Но это будет чуть позднее
При отблеске иных светил,
Теперь я рассказать сумею
Как тот совет происходил.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
РЕШЕНИЕ СОВЕТА.
Говорено здесь было очень много,
Но вот в итоге было решено,
Пред этой битвой помолиться Богу,
А дальше будь что будет, всё равно.
Три дня вести должны святое дело,
В субботу[19] очень рано начинать
И биться очень яростно и смело,
Ведь с ними будет божья благодать.
По двое корабли цепями свяжут
И поведут великий славный бой,
А тех врагов, что день и ночь на страже
Сразят мечом и Верою святой.
На башню очень смело нападая,
Два корабля погибель принесут,
Ведь их ведёт вперёд Любовь святая
И Богом обозначенный маршрут.
Два корабля и выше и сильнее,
Они несут с собой большой урон
И победить врагов своих сумеет
Лишь тот, кто вечной Верой окрылён.
Так решено и так должно случиться,
А рыцари прождали здесь два дня,
Чтоб полететь вперёд, как будто птицы,
В своей душе лишь Веру век храня.
Но это будет чуточку позднее,
Читатель мой, немного подождём,
Я о врагах теперь сказать сумею,
Ведь с их делами тоже я знаком.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
ДЕЙСТВИЯ ВРАГОВ.
Марчуфль расположился перед боем
С людьми, что были так ему верны,
Он верил в то, что битвою любою
Он может победить врагов страны.
Под впечатленьем от победы новой,
Считая, что разгромлен был отряд,
Он думал победить и в том основа,
Что новой битве он ужасно рад.
Раскинул он шатры, что цветом алым
Могли затмить чарующий закат,
Он здесь стоял перед войны началом,
А дни, как будто птицы, пролетят.
Он не страшился этой битвы новой,
Надеясь победить, как в прошлый раз
Но только зла тяжёлые оковы
Давили душу, там где свет погас.
Не думал он, что будет всё иначе
И город свой совсем не укреплял,
Надеясь, что он выполнил задачу
И что отряд христов безумно мал.
Вот в этом поражения причина,
Вы очень скоро убедитесь в том,
И для сердец, что вечно не остынут,
Победа прозвучит, как будто гром.
Всесильный Бог дарует вновь награду
Тому, кто верен, радостен и мил,
Теперь, читатель, рассказать мне надо
Как в понедельник приступ начат был.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
НАЧАЛО ПРИСТУПА.
А утром на неделе новой
Оружье взял отряд святой,
Неся с собой молитвы слово,
И Веру, как души покой.
А те, кто город защищали
С оружием встречали их,
Надеясь даровать печали
Тем, в ком огонь души не стих.
Для них уж не впервой такое,
Надеждой души их полны,
Для них сраженье много стоит,
Они ведь Родины сыны.
Но только не переживали,
Уверенность в себе храня,
А значит победят едва –ли,
Не удержав судьбы – коня.
А приступ этот был могучий,
Не знали приступа сильней,
Пускай поможет Бог и случай
Разбить врага средь жизни дней.
И корабли поплыли смело,
На город, где врагов полно[20],
Пусть в них летели градом стрелы,
Но всё равно пройти дано.
Теперь пора, читатель милый,
Открыть страницу новых дней,
О том, как всё происходило
Услышать ты сейчас сумей.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
ПОБЕДА.
И если бы ты, читатель, был
То ты увидел бы воочью,
Победу светлых божьих сил
В бою с рассвета и до ночи.
Врагов сражали там и тут,
А их добром овладевали[21],
Тогда, когда победы ждут,
То остановятся едва ли.
Убито было множество врагов[22],
Их сосчитать уже никто не может
И тот, кто с Верой в сердце жить готов
Тому Господь всегда в судьбе поможет.
А те кто жить остались в этот час,
Те повернулись к городским воротам[23],
Когда же солнца свет уже погас
Закончилась та битва отчего-то.
Так начинался этот славный бой,
А ратники же убивать устали
И будет вмиг повержен враг любой
В войне людской – жестоком карнавале.
Такой войны неписанный закон,
Что без смертей она не происходит
И тот, кто для меча на свет рождён
Имеет жажду крови от природы.
Все те, кого на вечный бой зовут,
Тот должен быть и день и ночь на страже,
О том, как все расположатся тут
Пусть новая глава теперь расскажет.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
ВЕЧЕР ПОСЛЕ БОЯ.
Когда же тихий вечер наступил
Закончилось сраженье очень скоро,
Так нужен отдых для христовых сил,
Уставших для врагов быть приговором.
На площади огромной собрались,
Которая была в границах града,
Слова молитвы возносились ввысь,
Благодарили Бога все, кто рядом.
Итак, расположились в этот раз
У стен и башен, тех что взяли с боем,
Решили отдохнуть они сейчас,
Ведь эта битва очень много стоит.
Все понимали только лишь одно,
Что овладеют городом нескоро,
А Бог плетёт судьбы веретено,
Рисуя дни, как вечные узоры.
Ему известно только одному,
Как долго этот бой ещё продлится,
Вот так и жили все в судьбы дыму,
И дни летят вперёд, как будто птицы.
А город тот, что был совсем немал
Совсем не скоро покориться сможет,
Он станет жизни радостный причал
И для людей всех ближе и дороже.
Но это всё произойдёт потом,
Я расскажу Вам о другом пока же,
Как обрели бароны новый дом
Глава очередная пусть расскажет.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
НОВЫЙ ЛАГЕРЬ.
Расположились возле стен и башен,
Вблизи своих прекрасных кораблей,
Им в этом месте злобный враг не страшен,
Они согласны жить судьбой своей.
Граф Бодуэн Фландрийский очень скоро
Расположился в алых тех шатрах,
Что Император бросил в час позора,
Когда в душе его был лютый страх.
А брат его Анри, тот рыцарь милый,
Расположиться смог перед дворцом,
Что славился своей великой силой
И красотой своею был знаком[24].
А Бонифаций, тот маркиз чудесный,
Остановился в гавани в тот час,
Пускай о нём всегда слагают песни,
В его душе свет Веры не погас.
Вот так они смогли расположиться
В той части града, что уж их была,
А жизнь откроет новые страницы,
Где будут битвы сил добра и зла.
Итак, же в понедельник той недели,
Где будет праздник, что других светлей[25],
Константинополь взять войска сумели,
А Бог посла победу среди дней.
Но вот не каждый быть в бою позволил,
Сгорая, словно в пламени костра,
О том, кто в этот час страдал от боли
Мне рассказать, читатель мой, пора.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.
БОЛЕЗНЬ.
Но вот не все врывались в битву смело,
Один в отряде здесь не воевал,
Он мог пойти бы на святое дело,
Но он испил болезни злой бокал.
Луи Блуасский в лихорадке жуткой
Лежал в тот час в одном из кораблей,
Так он болел и пролетали сутки,
Минуты исчизали всё быстрей.
Он не вступился в этот бой кровавый,
Не смог своё оружье в руки взять,
Но всё равно покрыт он вечной славой,
Храня в душе всю божью благодать.
Он умирал среди людского зла.
Вот так судьба его ему сказала
Но всё равно душа его светла,
А нам для Счастья нужно очень мало.
Он так страдал в начале той войны,
Что тело не могло освободиться
От бреда, что тогда вторгался в сны,
Летя на землю чернокрылой птицей.
Потеря очень страшною была,
Ведь граф Луи был впереди отряда,
Он был всегда так прочен, как скала,
Для войска и надежда, и отрада.
Он славу обрести всегда готов,
Он будет рядом, пусть и больно даже,
О бегстве и коварстве всех врагов
Пусть новая глава теперь расскажет.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
ДЕЙСТВИЯ ИМПЕРАТОРА.
Той ночью отдыхал отряд,
Но Императору не спится,
Он навредить им снова рад,
В тот час как ночь слетела птицей.
Собрал людей он на совет
И так сказал, скрывая душу:
«Вы знаете, давно сомнений нет,
Они желают город наш разрушить.
А нам же с Вами нужно отстоять,
Дома, где были рождены когда-то,
Пускай прибудет с нами благодать
Великой Веры, что храним мы свято.
Нам нужно на французов вновь пойти,
Я поведу на бой с рассветом новым,
Пускай Господь хранит нас всех в пути,
Как будто жизни вечная основа.
Пусть с Вами мы не знаем наперёд,
Что в этом мире завтра приключится,
Но Верю я, что нас удача ждёт
И озарятся вновь улыбкой лица».
Так он сказал, но это лишь слова,
Хотел он поступить совсем иначе,
В нём Вера в Бога навсегда мертва,
Остыло сердце от Любви горячей.
Войска ему поверили, и вот,
Надеясь на свою победу даже,
О том, что дальше там произойдёт,
Пусть новая глава теперь расскажет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
ПОБЕГ ИМПЕРАТОРА.
Как только Император то сказал,
Он ускакал, но сделал всё иначе,
Забыв навек про правды идеал,
И душу за словами ловко пряча.
Он понимал, что кончится война,
Что победит в войне отряд Христовый
И он решил, что жизнь дана одна
И не дано ему воскреснуть снова.
И он скакал в ту ночь что было сил
Подальше от военного отряда,
Он против них так много раз грешил,
Что вот теперь сказал: «Бежать мне надо».
И он скакал до самых до ворот,
Что Золотыми[26] люди называли,
Он думал, что когда рассвет взойдёт
Его найдут в том городе едва ли.
Он выехал из города в ту ночь,
Чтобы спастись от смерти и позора,
Не смог он войску своему помочь
И знал прекрасно – пораженье скоро.
И он покинул войско в час невзгод,
Когда уже нависли злые тучи,
И смерть давно уж по пятам идёт,
Но только жизнь его уже не учит.
Он ускакал, лишь жизнь свою храня,
Хотя он должен был стоять на страже.
О том, как город жертвой стал огня
Пусть новая глава теперь расскажет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
НАЧАЛО ПОЖАРА.
А в месте том, где расположен был
Прекрасный лагерь светлого маркиза,
Один из светлых и Христовых сил
Врагам своим пытался бросить вызов.
Немецкий рыцарь[27} разжигал костёр,
Чтоб от врагов своих отгородиться,
Но ветер был так яростен и скор
И злой огонь взметнулся быстрой птицей.
И вот уже большой огонь пылал,
Сжигая все прекрасные кварталы,
Страдали те, кто выше всех похвал
И слёз здесь было пролито немало.
А ночь прошла и новый день настал,
И к вечеру пожар унять сумели,
Вот так костёр, что был сначала мал
Сумел достигнуть самой жуткой цели.
Домов сгорело много в этот раз[28],
В огне погибших было здесь немало,
Но лишь тогда, когда огонь погас,
О жертвах всем вокруг известно стало.
Так много слёз горячих пролилось
И греками, и среди войск Христовых,
Пускай они в то время были врозь,
Но все страдали от потерей новых.
Так начинался новый день войны,
Войска Христовы были в стенах града,
Про все победы, те, что суждены
Мне рассказать тебе, читатель надо.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
НОВЫЙ ДЕНЬ ОСАДЫ.
Когда же день настал
Вооружись снова,
Взвели на пьедестал
Лишь Веру, как основу.
Когда взошла заря[29],
Продолжить бой решали,
Но только это зря,
Найдут врагов едва ли.
Вооружились вновь
Все рыцари, как прежде,
Храня в сердцах Любовь,
И Веру, и Надежду.
Стал каждый в свой отряд,
Чтобы продолжить бойню,
Но вот часы летят,
И всё вокруг спокойно.
Никто из них не знал,
Что среди тёмной ночи
Покинув пьедестал
Тиран сбежать захочет.
И в этом нет вины,
Врагов никто не встретил,
И сдаться им должны
Все греки на рассвете[30].
Повержено то зло,
Что было с ними рядом,
Что здесь произошло,
Теперь поведать надо.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ.
ПОЕЗДКА МАРКИЗА.
Маркиз, что всех мудрей[31]
Решил поехать первым,
Чтоб о конце войны
Узнать теперь наверно.
Вдоль берега скакал
Он до Буколеона[32],
Где свой нашли причал,
Все те, кто здесь рождённый.
Дворец прекрасный сдан[33]
В обмен на жизни люда,
Что так страдал от ран
И зла, что было всюду.
А во дворце в тот час
Собрались те, кто выше,
О них начну рассказ,
Пусть все о том услышат.
И в том дворце была
Одна императрица[34],
Что среди бед и зла
Смогла в те дни томиться.
Вы уж знакомы с ней,
Я говорил когда-то,
Но сердцу всех родней
Та, что мила и свята[35].
И с нею здесь была
Француженка другая,
Что среди бед и зла,
Хранила свет без края.
Принцесса, что мила,
Всегда хранима Богом,
Как жизнь её прошла
Я расскажу немного.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.
АГНЕССА (АННА) ФРАНЦУЗСКАЯ.
На тридцать лет назад
Вернёмся в город милый,
Чтоб бросить беглый взгляд
На время Мануила[36].
Один Фландрийский граф[37],
Идя из Палестины,
Решил, что был неправ,
Страну свою покинув.
Вернуться он решил
Иль так судьба решила,
По воле всех светил,
Он встретил Мануила.
Остановился он
В том городе чудесном,
Что сохранил закон,
Что дал отец Небесный[38].
И Мануил сказал,
Ему открыв всю душу:
«О граф, чей мир не мал,
Теперь меня послушай.
Со мною ты знаком,
Мы новой встрече рады,
С Французским королём
Теперь сродниться надо.
Пускай отдаст он дочь
За принца молодого,
А я смогу помочь
Ему мечом и словом».
Так было решено,
Граф выполнил заданье,
Случалось так давно
С начала мирозданья.
Лишилась так страна
Своей принцессы снова,
Была тогда обручена
Так дочь Луи Седьмого[39].
Агнесса прибыла
В Константинополь милый,
Но среди бед и зла,
Судьба не так решила.
Пусть даже не жена,
Невеста, ну и что же,
Страна её больна,
Никто уж не поможет[40].
И вот жених убит,
Она одна с врагами,
Но Вера – славный щит
И в сердце бьётся пламя.
Но вот Всевышний смог
Судьбу решить иначе,
И среди ста дорог
Он путь её обозначил.
Она врагу должна
Женою стать пригожей,
Как Солнце и Луна
Они так непохожи[41].
И вот опять вдова,
Уже второго мужа,
Но Вера всё ж жива
И весь народ ей служит[42].
Но вот Любовь опять
Ворвалась, как не странно,
Как бога благодать,
Была ей встреча с Враном[43].
И вот Агнесса тут
В стенах Буколеона,
Нашла здесь свой приют
Средь черни покорённой.
Вот так пришёл конец
Напрасной битве вражьей,
Про Влахернский дворец
Глава пускай расскажет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
СДАЧА ВЛАХЕРНСКОГО ДВОРЦА.
Анри же этот рыцарь милый,
Кому сам Бодуєн был брат
Собрал в тот час святые силы,
Что словно птицы вдаль летят.
К дворцу Влахернскому скакали,
Чтобы изгнать всё семя зла,
Пришёл конец былой печали
И жизнь победу им дала.
Дворец прекрасный сдался скоро,
Его не в силах защищать,
Вмиг присмирела вражья свора,
Когда тиран решил бежать.
Дворец защитники сдавали,
Чтоб сохранить им жизнь смогли,
Нарушат рыцари едва ли
Неписанный закон земли.
Уж если что пообещали,
То исполняется точь-в-точь,
В судьбы чудесном карнавале
Любой спешил другим помочь.
Сокровищ обрели так много
В дворце, что красотой сиял,
За то благодарили Бога,
Победы осушив бокал.
Так побеждали наши силы,
Ведь Вера как всегда права,
Что в городе происходило
Расскажет новая глава.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.
В ГОРОДЕ.
А ратники ушли так скоро,
Весь город силой захватив,
Не заклеймив в тот час позором
Тот мир души, что так красив.
Они нашли свою добычу,
Она была столь велика,
Что им казался неприличен
Тот, в ком без золота рука.
Богатства было здесь так много
И серебра, и всех камней,
К богатству обрели дорогу
Все те, кто был других сильней.
Здесь много шёлковых материй,
Здесь был атлас и горностай,
К сокровищам открыты двери,
Читатель мой, об этом знай.
Да, захватили здесь немало,
Как плату, те что им должны,
Судьба им Счастье даровала,
Ведь правы божии сыны.
Они хранили Веру свято,
Как рыцари святой земли
И маршал описал когда-то
Всё то, что захватить смогли [44].
Вот так судьба благодарила
Всех тех, кто Верил и Любил,
Вот так прекрасный город милый
Добычей стал христовых сил.
Они всё время были рядом,
Пришли из сладостной дали,
Мне рассказать сегодня надо
Как разместиться все смогли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.
РАЗМЕЩЕНИЕ ОТРЯДА.
А рыцари, спеша найти жилище,
По городу так скоро разбрелись
И каждый свой приют до ночи ищет,
Молясь, чтобы слова взлетели ввысь.
Достаточно домов свободных было
И рыцари нашли святой приют,
Так разместились пилигримов силы,
Те, что святою Верою живут.
А рядом с ними поселились тоже
Венецианцы, те, что вдаль плывут,
Пускай Господь им в сотый раз поможет,
Найти единый правильный маршрут.
И радость в этот час была великой,
Ведь им Господь победу даровал,
Огонь в очах, как будто Счастья блики
Сияет, словно жизни идеал.
Так воскресенье вербное[45] прожили,
А вслед за ним и Пасха[46] подошла
И Вера расцвела узором лилий
В тех душах, что давно не знали зла.
И Господа тогда благословляли
За ту победу, что им он послал,
Их было больше чем врагов едва ли[47],
Но светлым душам мир безумно мал.
Так светлый город тот завоевали,
Храня в себе огонь Любви – костра,
Про новые победы и печали
Теперь, читатель, мне сказать пора.
1. Об оснащении кораблей уже рассказывалось ранее. На этот раз венецианцы приняли новые меры предосторожности, устлав и укрепив верхние палубы дубовым настилом и прикрыв связками лозы, чтобы предохранить суда от ударов вражеских «снарядов». Подробно обо всем этом рассказывается у Робера де Клари (гл. LIX).
2. Говоря о работах по укреплению столицы, хронист употребляет глагол rehorder, что, собственно, означает «снова укреплять» или «снова надстраивать». Правильнее, однако, в этом и других аналогичных, нередко встречающихся у Виллардуэна случаях видеть в таком словоупотреблении отнюдь не итеративный смысл, т. е. не обозначение действия, повторяющего предыдущее, но скорее иной, «противопоставительный» смысл. Правда, греки начали свои работы по укреплению стен уже довольно давно, если верно то, что сообщает об этом Робер де Клари (гл. LVII), — они надстроили стены города еще осенью 1203 г., после того как сперва подчинились требованиям крестоносцев, руководствовавшихся соображениями предосторожности; в июле — августе 1203 г. частично срыли эти укрепления; да и позднее, вероятно, греки продолжали фортификационные работы. Тем не менее особо значительные усилия в этом плане приложил только Морчуфль, о чем свидетельствуют и Робер де Клари (гл. LXIII—LXIX), и Никита Хониат, и данные письма Бодуэна I к папе (§ 152). Два последних автора подробно описывают меры, принятые для укрепления обороны города со стороны моря: стена прочной древней кладки была довольно высокой и защищенной башнями, некоторые из которых имели в окружности до 500 шагов. Морчуфль распорядился соорудить на куртинах деревянных башен трех-и четырехъярусные надстройки, а сами башни укрепить навесными деревянными платформами в шесть ярусов; двойной ров препятствовал пододвинуть вплотную к стенам тараны противника; между башнями были расставлены камнеметы и мангоньо. Видимо, укрепить таким образом свой город греков научил опыт июля 1203 г., когда им пришлось доводить свои стены до высоты венецианских «лестниц».
3. Здесь передаётся по сути текст договора «О разделе империи», заключенного в марте 1204 г. Документ предусматривал: права командования во время приступа, порядок распределения добычи, гарантию прежних привилегий венецианцев в византийских землях, избрание и сам порядок выборов латинского императора, раздел владений между ним и остальными предводителями крестоносцев, предоставление должности патриарха той из сторон, французской или венецианской, из среды которой не будет избран император, раздел церковных имуществ, обязательство для всех оставаться в Константинополе до конца марта 1205 г., распределение фьефов и почетных титулов, отлучение от церкви тех, кто не исполнит условий договора, дополнительный порядок регулирования спорных вопросов, наконец, особое положение венецианцев как держателей фьефов в отношении императорской власти. Автор записок почти буквально перевел некоторые пассажи договора, но сильно сократил его текст. Хронист сохранил то, что ему казалось, с политической точки зрения, наиболее существенным: пункты о разделе завоеванного и об организации власти, но опустил все, относившееся к статусу церкви. Кстати сказать, Робер де Клари тоже хранит молчание на этот счет.
4. Речь идет о дворце Буколеон, который своим названием обязан барельефу, изображавшему бой быка со львом, разрывающим свою жертву. Французы воспринимали греческое наименование дворца на свой лад, переиначивая непонятное им слово «вуколеон» в гораздо более доступные «буш» (пасть) и «лион» (лев). Название дворца представлялось как «Пасть льва», или «Львиная пасть».
5. Фьев (феод, лен) - земли (реже - фиксированный доход или право на получение дохода), пожалованные сеньором вассалу в наследственное владение, пользование и распоряжение на условиях несения вассалом военной, административной или придворной службы в пользу сеньора. Этот вид земельного держания практиковался во времена Средневековья в Европе.
6. Договор «О разделе империи» подлежал утверждению папой Иннокентием III — после коронации того, кто будет избран латинским императором. Текст договора был послан папе одновременно и императором Бодуэном I, и дожем Энрико Дандоло. Как передает анонимный автор «Деяний Иннокентия III» (гл. 93), папа якобы ответил на него письмом (в папском эпистолярии оно помещено в кн. VII под № 133), что не соответствует действительности, ибо письмо Иннокентия III, направленное Бонифацию Монферратскому, вообще не касалось вопроса об утверждении договора. На самом деле ответ папы был дан в письмах, датированных 21 января 1205 г. (эпистолярии Иннокентия III, кн. VII, № 203—204), 29 января (там же, № 206) и 8 февраля (там же, № 208). Папа оспаривал законность избрания патриархом субдиакона Томаса Морозини, хотя, впрочем, тут же решал проблему, назначив его собственной властью; Иннокентий III, далее, отказывался признать условие, которое с самого начала ограничивало возможность вмешательства папы в дела Латинской империи. Он должен был заранее согласиться с навязывавшейся ему трактовкой решения тех случаев, при которых папа обязывался отлучить кого-либо от церкви; к тому же Иннокентий III не собирался одобрять пункт договора о разделе церковных имуществ.
7. Робер де Клари сообщает, кроме того, что перед приступом и войске был оглашен запрет чинить насилие женщинам, прикасаться к священнослужителям и совершать какие-либо непотребства в церквах и монастырях (в гл. LXV1I1). Жоффруа де Виллардуэн хранит на сей счет полное молчание!
8. 8 апреля 1204 г.
9. Судя по данным, содержащимся в некоторых рукописных редакциях хроники Жоффруа де Виллардуэна, нефы, напротив, были построены отдельно от юиссье, хотя в то же время во всех редакциях говорится, что суда составляли единую линию, и это действительно нужно было, чтобы и те и другие могли, комбинируя свои усилия, достичь суши, ибо нефы атаковали башни, действуя по одному на каждую, тогда как галеры и юиссье пытались произвести высадку воинов на суше, вдоль предстенных укреплений (ср. § 240).
10. Робер де Клари называет другую цифру протяженности фронта судов — целое лье (гл. LXX). Судя по рассказу Никиты Хониата, приступ велся по фронту от Влахернского дворца и монастыря Евергета (он находился вблизи Испигаса), что составляет примерно около двух километров.
11. 9 апреля 1204 г. Эту дату приводят все современные хронисты.
12. Как явствует из рассказов Никиты Хониата и Робера де Клари (гл. LXX), Мурцуфль со своими отрядами расположился вблизи стен, на возвышенности, неподалеку от монастыря Пантепонта, откуда он имел возможность отражать приступ крестоносцей. Жоффруа де Виллардуэн вообще упоминает о его действиях, только начиная с рассказа о событиях второго штурма Константинополя.
13. Это удалось, как показывают данные хроники «Константинопольское опустошение», лишь пяти нефам, поскольку ветер дул в противоположном направлении.
14. Судя по венецианским источникам, приступ был произведен тогда у стен, примыкавших к монастырю Пантепонта, расположенному на холме (здесь был раскинут шатер Алексея V, как это явствует и из рассказа Ровера де Клари). По Виллардуэну, приступ осуществлялся там же, где и в июле 1203 г., — на левом берегу гавани, близ Влахернского дворца. В «Истории» Никиты Хониата место приступа указано более точно: латиняне обрушились на город с берега между монастырем Евергета и Влахернским дворцом. На первый взгляд, представляется несколько странным то обстоятельство, что во время приступа с моря, предпринятого латинянами, византийский флот — по крайней мере, ни у Виллардуэна, ни у Робера де Клари, ни у Никиты Хониата нет никакого упоминания об этом — не принимал участия в обороне Константинополя. Разгадка этой ситуации в том, что к началу XIII в. византийцы, привыкшие до того прибегать к услугам венецианского флота, своим почти не располагали. В обстановке коррупции, царившей в высших сферах, когда сановники без стеснения запускали руки в казну, корабли тоже стали объектом хищений и спекуляции. По рассказу Никиты Хониата, еще во времена Алексея III начальник флота Михаил Стрифна, родственник императора, «имел обыкновение превращать в золото не только рули и якоря, но даже паруса и весла и лишил греческий флот больших кораблей». Когда до бездеятельного Алексея III дошли вести о взятии Задара крестоносцами, он ограничился лишь распоряжением «поправить 20 сгнивших судов, проточенных червями».
15. Греки своими «снарядами» разрушили осадные орудия крестоносцев, выгруженные на сушу и подведенные к стенам. Осаждавшим пришлось отступить, пожертвовав этими орудиями, как о том сообщают и Бодуэн I в письме к папе, и Робер де Клари (гл. LXXI). Относительно же количества потерь в людях сведения источников расходятся между собой. По письму Бодуэна I, они были невелики, автор же «Константинопольского опустошения» говорит в тяжелых потерях в живой силе.
16. То есть часть крестоносцев, находившаяся на кораблях, вынуждена была отойти подальше от берега.
17. Это место записок (el getoient a perrieres et a raangonials li un as autres) представляется темным по смыслу: быть может, его следует понимать таким образом, что удары, наносившиеся с кораблей, которые отошли от берега, порой достигали судов, оставшихся вблизи стен?
18. То есть там, где они расположились еще до высадки, предпринятой для осады оорда.
19. 12 апреля 1204 г, Эту дату приводят все хронисты.
20. Некоторые исследователи предполагают, что численность греческого войска достигала 140—150 тыс. человек.
21. Рыцари овладевали их ездовыми лошадьми и боевыми конями, и мулами, и жеребятами мулов, и прочим добром.
22. Согласно Гунтеру Пэрисскому, погибли 2000 греков, убитых якобы теми латинянами, которых в свое время изгнали из Константинополя (см. выше, § 205), крестоносцы же будто бы потеряли всего одного человека. День, однако, им выдался суровый, и только назавтра, судя по письму Бодуэна I папе, они приступили к захвату жилищ, а тогда, т. е. 12 апреля, как сообщают Робер де Клари (гл. LXXVIII) и Гунтер Пэрисский (гл. XVIII), им было строго-настрого запрещено вторгаться в дома. О бесчинствах крестоносцев кратко упоминает Аноним Суассонский, по словам которого, «когда вся масса войта в царственный град, то одних греков поубивали, других обратили в бегство, третьих, изъявивших готовность повиноваться, пощадили». Сведениями о вандализме крестоносцев изобилуют произведения греческих авторов, а также «Повесть о взятии Царырада фрягами» безвестного русского очевидца захвата Константинополя. С особо глубокой скорбью рассказывает о кровавом избиении Константинопольцев и о бесстыдном разграблении их имущества Никита Хониат — видный государственный деятель, писатель и историк, лично пострадавший от латинского погрома (он еле-еле спасся вместе с семьей благодаря дружеской помощи знакомого венецианца) и сохранивший для потомства яркие описания повальных грабежей, буйства и всевозможных непотребств крестоносцев. Ниже приводятся соответствующие фрагменты из его «Истории», где горько и гневно обличаются насилия латинян в захваченном ими городе: «Не знаю, с чего начать и чем кончить описания всего того, что совершили эти нечестивые люди... Бесстыдно бросились они грабить... не только имущество горожан, но и то, что посвящено Богу... Тому же, что нечестиво творили они в Великой церкви (т. е. храме св. Софии. — М. З.), трудно поверить. Алтарный престол, сложенный из драгоценных материалов, сплавленных огнем и слившихся друг с другом в вершину многоцветной красоты, необыкновенный и вызывавший удивление у всех народов, был разбит и разделен на части грабителями, равным образом и все церковные сокровища, несметные количеством и бесконечно прекрасные. Когда же им понадобилось, словно добычу, вывезти пресвятые сосуды и церковную утварь непревзойденного искусства и изящества, созданные из редких материалов, а также чистейшее серебро, покрытое позолотой, которым была выложена решетка алтаря, амвон и врата и которое было вплавлено во многие другие украшения, в святая святых храма они ввели мулов и оседланный вьючный скот, но так как некоторые животные скользили и не могли стоять на ногах на до блеска отполированных камнях, латиняне закалывали их мечами, так что божественный пол был осквернен не только пометом, но и кровью животных. Во всех отношениях трудно и почти невозможно было смягчить мольбами или как-то расположить к себе этих варваров, настолько они были раздражительны, прямо-таки изрыгая желчную ненависть при всяком неугодном им слове. Все могло разжечь их гнев, заслужить невежественную насмешку. Того же, кто хоть в чем-нибудь возражал им, отказывал им в желаниях, били за дерзость, а частенько обнажали против него и меч... В тот день, когда город был захвачен, грабители останавливались в любом доме, расхищали все, что находили внутри, допрашивали хозяев о припрятанном; некоторых они били, многих уговаривали добром, но угрожали всем. И даже тогда, когда одно они имели, другое выслеживали, одно лежало у них перед глазами и было принесено владельцами, а другое они отысками сами, даже тогда не было от них никакой пощады... Противник проводил время в бесчинствах, забавах, причем самых нечестивых, и в высмеивании обычаев ромеев. Одни из них, облачившись не к месту, для смеха в плащи с пурпурной каймой, болтались по улицам или разъезжали туда и сюда по городу, надев на головы лошадей головные уборы, крытые тонким полотном, и повязав их челюсти лентами из белого льна, которые [у сенаторов] висели за спиной. Другие носили писчие тростинки и чернильницы, а в руках держали книги, насмехаясь над нами, как грамотеями. Большинство же возили на лошадях изнасилованных ими женщин, некоторых из них в длинных одеждах, с непокрытой головой, с волосами, сплетенными сзади в один пучок, а женские шапочки и височные подвески волнистых волос водружали на лошадей. Целыми днями латиняне пировали и пьянствовали. Одни налегали на изысканные блюда, другие приказывали подавать себе пищу отцов, которая состояла из разваренных в котлах спин бычьего мяса, кусков свиной солонины, сваренной с мучнистыми бобами, а также из чесночных приправ и соусов из различных соков, острых на вкус. Когда же они делили добычу, то не было для них разницы между мирской утварью и священными сосудами: равным образом все использовали они для своих плотских нужд, не заботясь ни о Боге, ни о правосудии. Даже из божественных изображений Христа и святых они делали сиденья и скамейки для ног» (цит. по: Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах. М., 1977. С. 268—269). В своем рассказе о бесчинствах латинян Никита Хониаг сравнивает захват Константинополя 12 апреля 1204 г. с захватом Иерусалима 2 октября 1187 г. Салахом-ад-Дином, заявляя, что в своей бесчеловечности и алчности латиняне намного превзошли сельджуков. Некоторые исследователи сопоставляли описание константинопольского разгрома византийским историком с библейским плачем Иеремии, которого, кстати, часто упоминает и сам хронист.
23. Здесь имеются в виду Влахернские ворота.
24. Здесь речь идёт о Влахернском дворце.
25. В Понеедльник перед Вербным Воскресением, 12 апреля 1204 г.
26. Золотые ворота находились в южной части константинопольских стен, в довольно большом отдалении от того места, откуда был произведен приступ.
27. По рассказу Робера де Клари (гл. LXXVIII), было якобы предусмотрено советом баронов, что если греки станут оказывать сопротивление, то город будет подожжен. Иными словами, хронист полагает вполне правдоподобной злонамеренность поджога, осуществленного во исполнение решений баронов. Согласно версии автора хроники «Константинопольское опустошение», крестоносцы, поджигая город, стремились таким путем воспрепятствовать нападению греков, т. е. ими будто бы руководило чувство страха. Гунтер Пэрисский уточняет виновников поджога, прямо указывая, что пожар учинил некий немецкий граф (гл. XVII): правда, в этой части своего повествования он нередко путает самые различные события, однако его свидетельство заслуживает внимания, поскольку немцы в действительности составляли часть отряда Бонифация Монферратского, перед расположением которого, как рассказывает Жоффруа де Виллардуэн, и начался пожар в городе. Быть может, этим немецким графом являлся Бертольд фон Кащенельнбоген, старавшийся таким образом подготовить условия к тому, чтобы «легче победить греков», которые оказались бы, по Гунтеру Пэрисскому, зажатыми «и битвой, и пожаром». В отличие от остальных хронистов маршал Шампанский, явно стремясь обелить баронов, рисует ситуацию таким образом, будто пожар возник чуть ли не случайно: просто какие-то люди подожгли квартал, находившийся между «пилигримами» и греками, из опасении самим не подвергнуться нападению с их стороны; что это были за люди, он, Виллардуэн, не ведает. Следовательно, хотя поджог и был учинен крестоносцами в качестве превентивной меры, они действовали чисто импульсивно, повинуясь чувству страха, притом предводители никакого касательства ко всему этому-де не имели.
28. Что касается ущерба, причиненного этим, третьим по счету, пожаром византийской столицы, случившимся во время крестового похода, то, по данным Никиты Хониата, выгорела часть города вдоль Золотого Рога — от храма Христа Спасителя до квартала Друнгарион.
29. 13 апреля 1264г.
30. В это утро, согласно сообщениям Робера де Клари (гл. LXXX) и автора хроники «Константинопольское опустошение», сдались англы и датчане из константинопольского гарнизона. В городе же греческое духовенство, собравшееся в храм св. Софии, поспешило избрать императором Феодора Ласкаря, который, отказавшись от императорского достоинства, тем не менее поднял сограждан на отпор захватчикам. Получив слабую поддержку он вынужден был, как рассказывает Никита Хониат, бежать перед лицом наступавших крестоносцев.
31. Имеется в виду Бонифаций Монферратский.
32. Буколеон (;;;;;;;;;) — византийский императорский дворец на берегу Мраморного моря, в районе Константинополя, названном в честь персидского принца Ормизда. Строительство его приписывалось Феодосию II и Юстиниану, а название, как считалось, произошло от статуи быкольва, украшавшей здешнюю гавань. Сохранившиеся до сего дня руины были, по всей видимости, воздвигнуты императором Феофилом; обращает на себя внимание балкончик, с которого император мог созерцать морскую даль. В 1204 году дворец был разорён крестоносцами и находился в запустении при Палеологах, которые предпочитали жить во Влахернах. Часть развалин была окончательно снесена в 1873 году при строительстве железной дороги.
33. Интересно, что, по Роберу де Клари, который выражает возмущение несправедливым разделом захваченного в Константинополе — к ущербу «бедных рыцарей» (гл. LXXX), Бонифаций Монферратский якобы овладел также собором св. Софии и домом патриарха
34. Имеется в виду сестра венгерского короля Имрэ — Мария, вдова императора Исаака II Ангела.
35. Здесь имеется в виду, что Мария Венгерская в скорости станет женой Бонифация Монферратского.
36. Мануи;л I Комни;н (др.-греч. ;;;;;;; ;' ;;;;;;;;), (28 ноября 1118 — 24 сентября 1180) — византийский император, чьё правление пришлось на поворотный момент истории как Византии, так и всего Средиземноморья. Мануил стал последним представителем Комниновского возрождения (англ.)русск., благодаря которому страна смогла восстановить свою военную и финансовую мощь. Своей активной и амбициозной политикой он стремился восстановить былую славу и статус Византии. За своё правление Мануил сотрудничал с Папой Римским и воевал в Южной Италии, а также обеспечил продвижение по землям империи воинов второго крестового похода. Защищая Святую землю от мусульман, Мануил объединил усилия с Иерусалимским королевством и совершил поход в фатимидский Египет. Император изменил политическую карту Балкан и Восточного Средиземноморья, обеспечив византийский протекторат над венгерским королевством и ближневосточными государствами крестоносцев, а также гарантировал безопасность на западной и восточной границах империи. Однако к концу правления успехи на востоке были скомпрометированы поражением при Мириокефале, состоявшемся в значительной степени из-за неосмотрительной атаки укреплённых сельджукских позиций. К Мануилу, прозванному греками ho Megas (греч. ; ;;;;; — «Великим»), подданные относились с большой преданностью. Также он является героем историй, написанных личным секретарём — Иоанном Киннамом, где ему приписаны многие добродетели. После контактов с крестоносцами император наслаждался репутацией «благословенного императора Константинополя» в некоторых частях латинского мира. Фигура Мануила вызывает противоречия среди историков. Некоторые из них считают, что величие империи — не его личная заслугах, оно основывалось на достижениях предыдущих представителей правящей династии Комнинов, а его правление — причина дальнейшей смуты.
37. Филипп I Эльзасский (фр. Philippe I d'Alsace; ок. 1136 — 1 июля 1191) — граф Фландрии с 1168, граф де Вермандуа и Валуа с 1167 (до 1185 года по праву жены, с 1185 титулярный), сын Тьерри Эльзасского, графа Фландрии, и Сибиллы Анжуйской, дочери Фулька V, графа Анжу и короля Иерусалима, и Эрембурги дю Мэн. Время его правления считается вершиной графской власти в Фландрии.
38. Здесь речь идёт об остановке его в Константинополе.
39. Людовик VII Молодой (фр. Louis VII le Jeune, 1120—18 сентября 1180) — французский король (1137—1180), сын Людовика VI Толстого.
40. В 1179 году, в то время как маленькая Агнеса прибыла в императорский город, царствование Мануила Комнина приближалось к концу. Однако, несмотря на печали последних лет, император все еще сохранял веру в самого себя, а двор свое изящество и свой обычный блеск. Среди празднеств 2 марта 1180 года была совершена помолвка дочери Людовика VII с наследником престола кесарей. Так как юному Алексею было всего одиннадцать лет, свадьба была отложена на более поздний срок; но с этих самых пор с маленькой невестой обращались как с будущей императрицей и, согласно обычаю, вместо французского имени Агнеса ей дали более близкое византийцам имя Анна. Через несколько месяцев после этого, в сентябре 1180 года, смерть Мануила взвалила на плечи этих двух детей все тяготы и всю ответственность верховной власти. Между тем обстоятельства были чрезвычайно трудными, будущее сулило всякие опасности. Император перед смертью не сделал никаких распоряжений: дела очень скоро приняли наихудший оборот. Малолетний царь, «нуждавшийся еще в наставнике и няньке» и бывший вследствие полной заброшенности воспитания легкомысленным и малоспособным; регентша Мария Антиохийская, окруженная плохими советниками, возбуждавшая к себе недружелюбное отношение, слишком любимая некоторыми и ненавидимая почти всеми остальными; фаворит, человек посредственный и нахальный, подозреваемый соперниками в стремлении захватить престол, — таковы были люди, стоявшие во главе правления. Этого было достаточно, чтобы разнуздались недремавшие вожделения честолюбцев: вожделения Марии, дочери императора Мануила, женщины от природы страстной и несдержанной, в душе которой ненависть к мачехе и чисто мужская энергия пробуждали самые смелые замыслы; вожделения Алексея, незаконного сына Мануила, полагавшего, что имеет некоторые права на престол, в особенности вожделения {345} страшного Андроника Комнина, приключения которого, как известно, внесли столько смуты в предшествовавшее царствование. Против этих опасностей, угрожавших со всех сторон, власть не имела ни поддержки, ни силы; сами члены императорской семьи, самые знатные государственные люди, недовольные, встревоженные, думали и заботились только о личных делах. «Не заботились больше о делах общественных; в советах империи была пустота». Известно, каков был результат такого плачевного состояния и те кровавые драмы, которые разразились одна за другой в столице и во дворце. Мария Комнина, поднявшая мятеж против брата и выдержавшая настоящую осаду в Святой Софии; Андроник, восставший в свою очередь, скоро овладевший Константинополем и ставший соправителем юного царя при восторженном одобрении народа; низверженный фаворит, заключенный в тюрьму, ослепленный; затем, по выражению Никиты, «императорский сад, весь вырубленный», Мария Комнина и муж ее отравленные, регентша Мария Антиохийская, осужденная за измену и преданная лютой казни; наконец, юный Алексей, низверженный, задушенный, и Андроник Комнин, овладевающий престолом, — таковы события, отметившие эти три трагические года, испуганной свидетельницей которых должна была стать Агнеса Французская.
41. В то время как умер юный император, оставив маленькую императрицу совершенно одну, покинутую в чужом городе, ей было двенадцать лет. Она осталась беззащитной, преданной в руки нового властелина, в жертву всех его затей. Чтобы упрочить за собой похищенную им власть, Андроник не нашел ничего лучшего, как жениться на невесте своего предшественника, и, несмотря на неравенство возраста (царю было больше шестидесяти лет), брак состоялся в 1182 году и был отпразднован в Святой Софии. Это произвело скандал даже в Византии, привыкшей ко всяким преступлениям. «Этот старик на закате своих дней, — пишет Никита, — не устыдился соединиться с молодой и хорошенькой женой своего племянника; этот разбитый, покрытый морщинами человек, обладал молодой девушкой с пальцами, подобными лепесткам роз, от которой веяло благоуханием любви». Общественное мнение Европы было не менее возмущено этим событием. Одна только семья Агнесы, казалось, не была тем взволнована; ни из чего не видно, чтобы Филипп-Август был сколько-нибудь озабочен судьбой своей сестры. Что еще любопытней — это то, что сама принцесса, по-видимому, легко применилась к своему новому положению. Надо сказать, в объяснение этой странности, что ее брак со старым монархом был прежде всего союзом политическим и что Андроник, весь {346} поглощенный своими бесчисленными любовницами, никоим образом не навязывался своей молодой жене. Она главным образом получила то внешнее удовлетворение, что пользовалась почестями верховной власти, удовольствием присутствовать на церемониях, быть изображенной на памятниках в парадном императорском одеянии, рядом со своим мужем. Кроме того, вероятно, что и она, подобно стольким другим, поддалась очарованию этого великого соблазнителя, каким был Андроник. Мы уже видели, как во время последней трагедии, где царь нашел себе смерть, она оставалась подле него, рядом с его любовницей, и как обе женщины, арестованные с царем во время его бегства, сделали последние усилия, чтобы избавить его от грозившей ему участи. Это было в 1185 году. В продолжение двух лет, что она была замужем за Андроником, молодая женщина много видела странных зрелищ при этом дворе, где флейтистки и куртизанки пользовались большим влиянием на своего властелина, нежели государственные люди, в этих виллах Босфора, где Андроник любил, вместе со своими любовницами, наслаждаться среди сельской тишины прелестями жизни, полной неги и сладострастия. По-видимому, Агнеса Французская не была этим чрезмерно скандализована: быть может, она была последней победой, одержанной Андроником Комнином, столь умным и красноречивым, столь ловким и изворотливым, столь обольстительным, что уста его, по выражению Никиты, Гермес натер «волшебной травкой, обольщающей сердца».
42. Неизвестно, что сталось с молодой женщиной в дни смут, последовавших за падением Андроника. Но можно с полным вероятием предположить, что, как только порядок восстановился, Агнеса, вдова двух императоров, была, в правление Исаака Ангела, восстановлена во всех правах, какие Византия предоставляла своим монархиням. Далее будет видно, что она сохранила пользование своей вдовьей частью, и можно думать, что она жила в одном из этих императорских дворцов, куда охотно удалялись свергнутые с престола царицы.
43. Федор Врана принадлежал к одному из самых знатных аристократических византийских родов. Его отец Алексей, слывший за лучшего полководца своего времени, был одним из самых верных служителей Андроника Комнина; мать его была племянницей императора Мануила, любившего называть ее «наипрекраснейшей из всех женщин» и заявлять также, что она была «украшением семьи». Будучи, таким образом, родственниками низложенной династии, эти Враны не могли иметь ни малейшей симпатии к правительству Исаака Ангела. В 1186 году Алексей восстал против императора и умер с оружием в руках под стенами Константинополя; {347} вполне естественно, что Федор, хотя и служил в войске императора, мог чувствовать только ненависть к убийце своего отца. Эта ли причина сблизила его с Агнесой, являвшейся до некоторой степени наследницей прав Комнинов? Неизвестно. Но дело в том, что в 1190 году в Константинополе стали поговаривать о близости между Враной и молодой женщиной, которой тогда было девятнадцать лет. Несколько позднее, в 1194 году, западный летописец Aubry de Trois-Fontaines рассказывает следующее: «Федор Врана содержал императрицу, сестру короля Французского, и хотя она получала свою вдовью часть как императрица, он держал ее как свою жену; но он не венчался с ней торжественно законным браком, так как по обычаю страны такой брак лишил бы ее причитавшейся вдовьей части». Во всяком случае, связь была открыто объявлена и вскоре всеми принята, тем более что Федор Врана, сильно способствовавший в 1195 году низложению Исаака Ангела, пользовался блестящим положением при дворе нового императора Алексея. Благодаря этому своего рода морганатическому браку, скрепленному еще рождением дочери, Агнеса стала более византийкой, чем когда-либо. Как это будет сейчас показано, она совершенно забыла язык своей родной земли; у нее не сохранилось ни малейшего воспоминания о семье, никогда о ней не заботившейся. Нет доказательств, что в 1196 году она виделась со своей сестрой Маргаритой, вдовой короля Венгерского, когда та предприняла путешествие в Святую землю; и когда неожиданно в 1203 году прибыли бароны четвертого крестового похода и она очутилась лицом к лицу со своими соотечественниками, можно по всем имеющимся данным заключить, что она была им вполне чужой.
44. Завоеватели пришли в настоящий экстаз при виде захваченных ценностей, что явствует и из письма Бодуэна I к папе, и из рассказа Гунтера Пэрисского (гл. XVIII). По определению автора хроники «Константинопольское опустошение», этими богатствами можно было бы наполнить три башни. Робер де Клари считает вполне допустимым (во всяком случае, он выдает это за истину), что греки якобы полагали, будто в их столице сосредоточены две трети богатств всего мира (гл. LXXXI).
45. 18 апреля 1204г.
46. 25 апреля 1204 г.
47. И они должны были, конечно, как следует восхвалять за это нашего Господа: ведь их всего-то было не более 20 тыс. вооруженных людей, а с Божьей помощью они одолели 400 тыс. человек или даже больше, и притом в самом могущественном городе, какой только был во всем мире, в огромном городе, укрепленном наилучшим образом.