А в доме пахнет черствым хлебом, горелой кашей, молоком. Стоит толпа, глядит на небо, вдыхает влажно и легко. Вскипевший чайник сиплым хрипом пускает пар под потолок. В ушах гудит людского крика надсадный жалостный комок. Сейчас, он снимет только чайник, заварит в кружке жестяной, посмотрит робко и печально на тот толпящийся конвой, вздохнет украдкой, скрыв ладонью нещадно ноющий висок. И в полутьме глубинной тонет людской просящий голосок.
И не отвертишься, куда там, благоразумия ли ждать, у них расписано по датам, кого клянуть, куда прощать, в каких количествах, насколько и, будь любезен, выдавай, бесшовно склеивай осколки, останки в памяти стирай. Зимой подай немедля лето, не этот пол, не та страна... Но разве солнце на рассвете не умывает вам дома?
Он трет ладони, согреваясь, и смотрит с нежностью на них, теснее шеею вжимаясь в высокий смятый воротник. Они галдят. Сереет небо, роняет искорки на снег. Свечи потухшей желтый слепок, тупая боль зудящих век.
Отгородив себя несмело стеной кирпичной,
морем, сушею.
Он выпрямляется, тихо выдохнув привычное
"Я вас слушаю"