Не помню... Борис Ручьёв

 
 Увы, я очень мало личного могу внести в общую копилку воспоминаний о Борисе Александровиче Ручьёве. И если бы не один эпизод, о котором  ниже, я вообще не взялся бы за этот мемуар.

   Борис Александрович Ручьёв - большой российский поэт из города Магнитогорска.Мне не раз доводилось видеть его имя в ряду таких поэтов, как К. Симонов и А. Твардовский.


   Впервые я увидел его на одном из занятий  Магнитогорского литературного объединения в 1957 году. Руководил объединением Николай Павлович Воронов.
   Из тех,  кто был тогда в составе этой организации при газете «Магнитогорский рабочий», помню Юру Петрова, Володю Машковцева (мы именно так его звали – Володей), Колю Курочкина, Колю Родионова, Сашу Никитина, Валю Немову, Аню Бутяеву (в дальнейшем Турусову), Виталия Севостьянова, Феликса Можайко, Сашу Лаптева, Виталия Шувалова, Виктора Павелина, Володю Лапко, Володю Петренко, Геннадия Ахметшина. Кажется, был ещё Нэмир Голанд…
    Сам я, в то время студент пединститута, был  в литобъединении, что называется, никем. Вроде бы подавал какие-то надежды, имея за душой четыре-пять более или менее путных стихотворений, понравившихся руководителю нашего  литбратства. Неизменно участвовал с этими стихами на встречах с читателями, коих (встреч), к слову, было в те годы немало. Больше в то время ничего у меня не писалось, был очень долгий, мучительный творческий кризис, продолжавшийся до начала 60-х годов, пока я не набрёл на «свой» жанр – литературную пародию.
    Как раз в начале этого затяжного моего кризиса появился на одном из заседаний лито Борис Александрович Ручьёв.
   Конечно, мы знали о нём «самое главное» - что он был репрессирован, что он отбывал почти 20-летний срок в местах весьма отдалённых, в сибирской тайге, на Колыме и что у него есть стихи на эту тему.
  Борис Александрович Ручьёв был первым узником сталинских лагерей, которого я видел живьём. Первое,что бросилось в глаза: он ходил с палочкой.
     Помню, что в то время, несмотря на так называемую оттепель, говорить открыто о таких вещах было не принято, об этом всё больше шептались, да к тому же с оглядками. И между прочим, были к тому все основания, ибо за некоторыми наиболее острыми на перо местными литераторами известные органы  устраивали слежки, но об этом расскажу где-нибудь в другом месте.
    Когда Борис Александрович стал руководителем объединения магнитогорских литераторов, я был на занятиях  лишь несколько раз, ибо испытывал жуткие психологические неудобства от полного творческого коллапса. Я страшно боялся, что вдруг попросят он меня что-нибудь прочесть, а мне читать было нечего. Но так случилось, что дважды за это время мне довелось быть дома у Бориса Александровича: меня туда затягивал мой хороший приятель  Юра Петров, который  был запросто вхож к  Ручьёву.
   Я был в той самой квартире, которая ныне музей Б.А. Ручьёва. Однажды  в бытность мою у него дома Борис Александрович читал стихи. Но – не свои, а Николая Заболоцкого и Бориса Корнилова, которых он явно любил. Ещё крепко мне запомнилось, что очень хорошо относился Борис Александрович к Юре Петрову (боюсь, начисто забытому в Магнитке). Как сейчас слышу фразу Бориса Александровича, сказанную по случаю: «После моей смерти весь мой архив перейдёт к Юре!» (Восклицательный знак тут обязателен: эта фраза была сказана на повышенных тонах после некоторого подогрева, почти обязательного  при встречах литераторов).
   Увы, Юра был в страшной зависимости от  алкоголя, отчего  ушёл из жизни.
   …Более или менее ловко мне стало  при случайных встречах с Борисом Александровичем, когда в середине 60-х годов начали публиковаться мои литературные пародии, с которыми к тому же дважды довелось выступить по магнитогорскому телевидению.
   Так случилось,  что  будучи опубликованными в толстушке «Уральская новь», мои пародии попали в обзорную статью еженедельника «Литературная  Россия», что было для меня событием (а ещё и сюрпризом). Не грех процитировать памятные для меня строки из этого обзора:
   «Интересны, своеобразны и ярки произведения Людмилы Татьяничевой и Бориса Ручьёва. Вполне заслуживают положительной оценки пародии и эпиграммы Леонида Ветштейна.» (.  С.Григорьев. «Литературная Россия», 10 сентября 1965 года).
   Вот так получилось, что волей неизвестного столичного автора моё имя  оказалось рядом с именем Бориса Александровича, отчего как тогда, так и сейчас испытываю и добрые чувства, и смущение.
    Борис Александрович был, как оказалось, в курсе и моих публиковавшихся подражалок, и моих выступлений по телевидению (тем более, что в одной из передач, организованной  редактором Анной Турусовой,  я участвовал вместе с Михаилом Люгариным,  Ниной Кондратковской  и тем же Юрой Петровым, причем я в их присутствии  читал пародии …на  их стихи!).
  В  этот период (конец 60-х) Борис Александрович встретился мне, помнится, на улице Гагарина и совершенно
неожиданно сказал:
- Что-то ты давно  не заходил, видать, зазнался. Конечно, мы пишем по старинке, ямбами, а ты над этим подсмеиваешься, но всё равно заходи, не сторонись.
   Увы, отваги на то, чтобы вот так запросто зайти к Борису Александровичу, у меня не хватило, о чём очень сейчас жалею.
   А теперь главное, о чём хочу рассказать, то есть из-за чего, собственно, взялся за перо.
   Так случилось, что приход нового 1973 года мы с женой решили встретить вдвоём, не в компании, а у себя дома. Уложили спать двухлетнего   сынишку, и сидим себе за праздничным столом, смотрим телевизор, традиционно показывющий  новогодний «Голубой огонёк».       
   Кремлёвские куранты отбили 12.00 московского времени. Подняли тост. Стали ждать Нового года, который наступит в Магнитогорске через два часа.
       И вдруг в пол-второго ночи – звонок!
   Беру трубку и слышу, ушам своим не веря, неповторимый с всегдашней хрипотцей голос  Бориса Александровича:
   - Бери жену и приходи ко мне. Мы  с Любой ждём вас. Возражений не принимаю.
   Это было сверхнеожиданно, особенно если учесть, что Ручьёв звонил мне впервые в жизни.
   Нам с женой надо было принять очень трудное решение, ведь в такое время спящего сынишку  с собой не потащишь. А вдруг он, когда мы уйдём, проснётся, испугается и тогда…Страшно было подумать, что может тогда произойти…
   И всё-таки мы пошли! Решились. Взяли бутылку вина и пошли. Мы, к слову сказать, жили на Гагарина, минутах в пятнадцати ходьбы от дома Бориса Ручьёва.
   Ну и что я могу рассказать об этом визите? Что поведать неожиданного?
   Хотите верьте… Но – ни-че-го. Я ровным счётом ничего не помню из того, что было в ту новогоднюю ночь у Бориса Александровича Ручьёва. Помню только, что
кроме нас у него был Владилен Машковцев (даже не помню, один или с женой). Помню, конечно, Любу, что-то нехитрое подававшую к столу.
   И больше не помню НИ-ЧЕ-ГО. Наверное, от неожиданности. Наверно оттого, что постоянно мерещилось, что в своей кроватке проснулся сын… И ещё наверно оттого, что как-то явственно ощущал, что надо хоть что-то запомнить…
    Конечно, мы были там недолго,  час-полтора.
  Сын, слава Богу, в наше отсутствие не проснулся.
  Больше Бориса Александровича я не видел никогда. Это ведь был последний Новый год в его жизни.
                *   *   *
Вот и все мои воспоминания.
Впрочем, не совсем все.
Ещё нельзя не сказать, что у меня здесь, в Израиле, есть маленького формата книжка Бориса Александровича «Прощанье с юностью» с его дарственной надписью, датированной 9 августа 1961 года. Это кажется, первая его книга, увидевшая свет после освобожденья из каторжных мест. Готов передать эту книжку в музей имени её автора.
   Ещё фрагмент. Я когда-то пытался родить нечто в рифму, посвящённое Борису Александровичу. Увы, достойных строк у меня не получилось. В памяти, однако, осталось вот что написанное в духе тех лет:
          У вас в поэмах – не героев горстка.
          У вас в стихах герой – рабочий класс.
          Я вас не мыслю без Магнитогорска.
          Не мыслю и Магнитогорск без вас.
   Интересно, как бы отнёсся Борис Александрович к этим строкам?..

                *   *    *
Ну, а под занавес (при публикации редактору будет легко это убрать) два фрагмента-штриха, которыми, как мне кажется,  могут заинтересоваться биографы Б.А.Ручьёва.
   Однажды, году примерно в 1971-м, зимой, Б.А. встретился мне с неизменной палочкой в поликлинике меткомбината. Я спросил его, что с ним. Ответом было: сильно простудился.
Я посетовал: неужели ему трудно было вызвать  врача на дом. Ответ Бориса Александровича меня ошеломил.
   Он ответил: «Боюсь Машковцева».
   Не комментирую. Но не от него одного слышал нечто в таком роде.
   И ещё. Однажды, когда я одном из разговоров с Б.А. упомянул имя Н. Кондратковской, он вдруг сказал: «Это моя жена…была…»   И точка.
   Ничего более по приведённым фрагментам сказать не могу. Но может быть, это заинтересует исследователей…