ОБЕССИЛЕЛ
Однозначность невезенья,
одиночества капель.
Из одной цепи все звенья.
Я, наверно, сел на мель.
Пароход мой обессилел,
нет стремления вперёд.
Полупьяная Россия
на буфет, поди ж ты, прёт,
хорохорится держава –
так уж ей нужна Чечня,
словно гвоздь на теле ржавый,
нескончаема война.
Убивают вновь чеченцев,
несгибаемый народ.
Если быть до края честным:
мы забыли где перёд,
и всё пятимся куда-то,
где давно забыта честь.
Гибнут русские солдаты,
разжигая в горцах месть.
ВО ЗЛЕ
Мы живём во зле ошибок
на безнравственном лугу,
добрых нету где улыбок,
Души чёрствые в снегу
отчуждений и проклятий,
и презрений, без конца
мы срываем маски, латы,
и читаем жизнь с листа
неприглядного стремленья –
выйти на орбиту дней,
и транжирим зря мгновенья
на избрание властей.
И живём во зле ошибок,
ошибаемся и вновь
ждём, безнравственные, скидок.
Льётся всюду снова кровь.
Погибают за ошибки
парни юные Земли.
В этом мире жёстко зыбком
вновь метели замели
не тропинки, а дороги
к сердцу каждого из нас.
Обиваем вновь пороги,
слышим мы везде отказ.
С ОТГОЛОСКАМИ МОЛВЫ
Злоязычие чревато
неизбежностью страстей
от восхода до заката
невесёлых этих дней.
Сладкогласие банально
лестью с подлостью в конце,
хамство где маниакально,
что с улыбкой на лице.
Уважительное слово
будет в вечности звучать
и во всех эпохах ново.
Редкой радости печать
остаётся на бумаге
в круглом сумраке стихов.
Я, гуляющий в овраге
вместе с парой петухов
кукарекнул: – Жизнь прекрасна
на исходе летних дней.
Ночь – луна на небе ясном,
что становится полней
между звёзд в осенней сини
под свистящий звон листвы.
По утрам певучий иней
с отголосками молвы
холодит мой взор туманный,
и гнетущий листопад,
словно бы герой экранный
возвращает нас назад
в состояние покоя
на границе миражей
с неразгаданной строкою
без банальных падежей.
***
По холоду ветер пижоном
бежит в золотистой листве,
орёт, будто глотка лужена.
И слышат, наверно, в Москве
нахально извилистый голос,
и песню седых проводов.
И ветви – осиновый волос
звенят под напев холодов.
***
Печаль осенних разговоров
повсюду слышится, везде
струится грусть осенних взоров.
Тоска листочком по воде
плывёт за окоём печали
в просторы зимних холодов.
По лету вновь мы заскучали
под снег, минорный вой ветров.
***
А удивительное рядом,
во мне самом и вне меня
года помчались листопадом,
своим стремлением маня
за поворот судьбы сермяжной
на светлый луг осенних дней,
где мой пасётся стих отважный
среди гривастых в ночь коней.
БЕРЕГУ
По раскисшей тропинке сбегая,
ручеёк невесёлый журчит.
Одинокая песня Алтая
в приглушённости странной звучит.
Серебрится беспечная память.
На осеннем ветру косогор
разгорается, словно бы пламя,
удручая сомненьями взор.
Всё напрасно? А может печали
остаются навеки со мной,
те, которые жизнь означали,
назывались нескромно весной,
отзвеневшей капелью удачи
в безуспешной судьбе миража,
где смотрелись успехи иначе,
чем узоры в степи витража.
Оставаясь беззвучно печальным,
я смотрю на бегущий ручей...
Понимаю, что жизнь изначально
не приемлет огарки свечей,
догорающих в лунном пространстве.
На высоком крутом берегу
я, шагающий летом без ранца,
невесёлую грусть берегу.
СТЕРВЕНЕЯ
День начался с неудачи.
Ну и ладно, ну и пусть.
Обо мне везде судачат,
что, мол, в нем сплошная грусть
растекается по жилам,
стервенеет в тишине.
Это где-то всё уж было...
...там, на памятной войне,
где отец оставил ногу,
где расстрелян был мой дед.
Тупиковую дорогу
воспевал большой Поэт.
Да и малые старались
угодить своим властям,
а себе безбожно врали
в целом, в общем, по частям.
Выходило всё пристойно,
ликовали словеса.
Я смотрю на них спокойно.
Зря срывали голоса.
Лагеря их привечали
за стихи безумных лет.
Вертухаи там кричали.
Проклинал их высший свет.
Выдворяли из столицы,
выгоняли из страны.
Оставалось только злиться,
приходя домой с войны.
В собственной стране отвержен,
пред вождями виноват,
словно враг он обезврежен,
за бугром лауреат.
***
На столе лежат бумаги.
В голове лишь пустота.
Никакой в ней нет отваги.
Мешанина, мутота,
потому сижу безвольно,
руки бросил я на стол.
От соблазна в сердце больно.
Я на этих, в касках зол,
у которых вместо мыслей
автоматы на ремне,
а на совести сто жизней.
Власть довольная вполне
озверелостью бесстыдства
в унизительности дней.
От позора им не скрыться,
Сатаны быть сатаней.
Их призванье, как у дога,
услужение властям.
И облают вас с порога
целиком и по частям.