««««««««« »»»»»»»»»
«Страсти-мордасти» – http://www.stihi.ru/2010/02/26/1991
Автор – Владимир Невесенко – http://www.stihi.ru/avtor/suhrabnev
««««««««« »»»»»»»»»
полуавтобиографическая поэма
с отступлениями и размышлениями
вольный стих
Что же серчать?
И досадовать – нечего!
Здесь я – учился и вот я – каков.
Борис Слуцкий
Это было недавно...
Это было давно.
Михаил Матусовский
Обманули дурака
на четыре кулака.
Как берёзку вО поле
ни за грош обштопали.
Уж не знаю, в беде ли, в горе ли,
просто взяли и объегорили.
Никакого скаредства –
вот вода и хлеб тут.
Кто бы мог позариться
на такую лепту,
на такую долю,
что и нищий не осмелится? –
Дай дуракам волю,
то-то будет весельице.
Не бог весть какие деньги,
всего-то два рублика.
– Зачем шапка Сеньке? –
издевалась публика.
– Так тебе и надо,
не будь ротозей!
Публика рада –
стой и глазей.
Никакого греха,
хи-хи да ха-ха.
– Да ты чё в самом деле! –
орал кто-то зычно.
Меня ж будто раздели
опозорить публично.
Сняли шкуру,
как лягушачью кожу.
Вот и сижу, сдуру
сам себя итожу:
1
Не сводил счёты –
голова-два-уха.
Как конь, от работы
всё потел да ухал.
Пред судьбой не заискивал,
не скрывался обОчь…
Пьяный дьякон попискивал:
«Изыди, нехристь прочь!»
Ах, позвольте причастники!
Я ли вам еретик?
А в висках – будто часики:
тик-тик-тик…
Не вели казнить,
вели слово вымолвить!
Вам судьбу дразнить,
мне б прощенье вымолить.
За моё рваньё
в три стежка две складки,
за ваше враньё
и ваши повадки.
Вы откуда, мадам,
и пошто этот смех?
Ах, Судьба! – То-то Вам
в поздний час не грех.
Говорит мне: «Не лги,
помни участь свою!..»
Отдаю все долги,
сам себя отдаю.
Больше нечего, вроде –
ни седла, ни коня.
При другой бы погоде
подсобила родня.
А у меня из родни,
только лапти одни.
И с друзьями негусто –
лишь хрен да капуста,
да ещё два друга –
ремень да подпруга.
В общем, жил богато:
со двора покато –
чего ни хватись,
за всем в люди катись.
И я покатился
к всеобщей радости.
И жить научился
во зле и благости.
Было молодо, было зелено,
только молодость не порок.
Умом-разумом не наделено,
ноги в руки и – за порог.
Не из грязи, конечно, в князи,
спеленавши сердечко в ситец.
Предсказать чтоб – ни в коем разе! –
не рискнёт ни один провидец.
Говорил один: «В корень зри!»
Так зря, гляди, и созреешь.
От горшка – всего – вершка три,
даже в рекруты не забреешь…
– Господа! Как не стыдно!
Куриная слепота не хвороба! –
Не увидишь, чего не видно,
хоть в один гляди, хоть в оба.
Как говорят, тому виднее,
у кого нос длиннее.
А с моим-то носом
всё видать и вовсе…
Бродягой босым
в жизнь готовься!
Перекати-полем,
вприпрыжку мячиком,
сказочным троллем,
безусым мальчиком.
С сумой и посохом –
бог весть куда,
бродячим философом,
как Сковорода…
Эх, расстилайсь, дорожка,
скатертью сквозь гущи!
Да играй, гармошка,
для печали пущей! –
«Как родная меня мать
про-во-жа-а-а-ла,
тут и вся моя родня
на-бе-жа-а-а-ла!..»
Нет, никто не провожал,
никакая ни родня.
Пятачок в кулак зажал,
Побрёл, голову склоня.
Оглянулся лишь –
шум да визг, да брань:
– Что стоишь, глядишь!
Вон с дороги рвань!
И вдогонку – свист,
и вдогонку – смех.
А один артист –
откровенней всех:
– Торопись салага!
Шевелись подкидыш! –
С таким шагом
в люди не выйдешь!..
Подсобите парню! –
и опять сквозь смех:
– Вход в буцыгарню
открыт для всех.
Но…
2
Мир не без добрых людей,
вот и меня приметили
великих идей
большие радетели.
Излечили от холеры
веничком берёзовым,
записали в пионеры
к павликам морозовым.
Приютили в интернате,
обули, одели.
В зарешёченной палате
не свихнулся еле.
Интернат – не тюрьма,
но обед задарма,
и движения строем,
чуть ли не под конвоем.
Позабыть бы, ан нет –
пусть прошло столько лет,
но предстанет нет-нет
злой вахтёр-вертухай.
Не нарушив обет,
передать бы привет:
сколько зим, дескать, лет! –
ну да ладно, пускай.
Что о том голосить? –
и обвык, и притёрся,
и, как все, стал носить
нож в кармане для форса.
Я и ростом, и телом,
прямо скажем, – негож.
Но спасал, между делом,
перочинный тот нож:
«Эй, вы – ша! – троглодиты,
налетайте паскуды!..»
Но – пока – не бандиты,
но – пока – робин-гуды! –
Камышовые стрелы,
из лески – тетива…
Будто лекарь умелый,
за простынкою белой,
знай, своё дело делай,
Память, как ты права!
Вспоминается разное,
дал Господь, не зачах:
и бельишко не грязное,
не тифозно-проказное,
и здоровьице важное
на казенных харчах.
Ещё – всякое прочее
из беспечных тех лет:
поколенье рабочее
и ученье, что – свет.
Водки первая рюмка,
папиросы «Шахтёр».
Как меня, недоумка,
бил по роже вахтёр.
Как со многими в складчину
мяч гонял без конца
и как всякую всячину
отливал со свинца.
А ещё – наш сапожник,
дядя Коля хромой –
баламут и безбожник
с перемётной сумой.
В выцветшей гимнастёрке,
со скрипящим протезом.
Он и сгинул в коморке
крытой ржавым железом.
Кто о нём знал что толком? –
но любой привечал.
Жил и умер с осколком,
что под сердцем торчал.
Он был скуп на слова,
но однажды прорвалось:
Умная голова
дураку, мол, досталась.
Ах, дядя Коля,
ты, конечно, был прав.
Пусть на всё Божья воля,
но я помню твой нрав.
Только истину эту
будто знак, будто мету,
что не канула в Лету
понял я сквозь года
лишь сейчас. А тогда –
я краснел, будто рак,
до истерик, до драк,
мол, какой я дурак? –
И учился, как мог,
и закончил отлично.
Не один педагог
поздравлял меня лично.
А я тем дорожил,
не нарушил обета.
С чем сроднился, с чем жил –
всё мне помнится это…
Память, как же ты рьяно,
держишь всё без обмана,
все былинки романа
жития моего!
– Что ещё там из прошлого,
что святого, что пошлого?
– Ах, да много чего!
Ясно помнится спаленка,
что на двадцать две койки.
Здесь учил меня, валенка
здоровяк один бойкий:
Ану, мол, расступись!
И как ринется в круг.
И – в морду – хлобысь!
И – по уху – бух!
Кувалды-ручищи,
гляди, как озлоблен:
Ильи Муромца чище,
руки – будто оглобли.
Он всегда был скандалистый,
имел силу огромную.
Но народ наш смекалистый
и за то ему – «тёмную».
Эхма!
Смех да и только!
А в башке-то ума –
малая толика.
Переросток рыжий –
Юрка Гарбуз,
остолоп бесстыжий, –
набекрень картуз.
Ему давно пора б в армию
или на стройку ударную
в Омске или Кузбассе,
а он в шестом классе.
А он – с голубями
в старой водокачке.
И что ему с дробями
примеры и задачки...
А ещё – дружок Колька, –
(где ты, братец, теперь?)
беспокойный настолько,
будто загнанный зверь.
Помню, как в конце мая
ты встречал свою мать.
Она глухонемая, –
как её понимать?
Подпоясанный дратвой,
ты артачился еле.
Толмачом – меньший брат твой
незнакомый доселе.
Мать всё тыкала фото
в затрапезной обложке.
А из гостинцев – всего-то
три печёных картошки.
Плакаться не солидно, –
если здравствуй, так здравствуй.
Но стеснялся, как видно,
ты оравы глазастой.
А нам что – нам забавно, –
вот кино так кино!..
Это было недавно.
Это было давно…
Не поймать ветра в поле,
каждый день – будто год.
А забыть – мудрено ли,
но осталось же – вот!
Всё как будто бы снова,
только мир наш не нов.
Где ты, Алка Шевцова?
Где ты, Санька Смирнов?..
Ах, вы други родные,
жив ещё я вполне.
Как часы заводные
стучит сердце во мне.
Что судьба – я не вправе ей
в чём-нибудь упрекнуть.
Ни одной фотографией
не означен тот путь.
Может это не в счёт, как
и все споры о нас.
Только в памяти – чётко
каждый миг, каждый час…
Помню бал выпускной
и прощальный вечер.
Как директор хмельной
говорил нам речи.
Как ко мне подошёл,
молча взял под руку:
Вспоминай, детка, мол,
ты мою науку.
Да стройней, мол, держись
и вперёд при этом!
С путёвкой в жизнь,
с комсомольским билетом!
А кто не вышел рожей,
не имел наград –
прямо с прихожей
пинком под зад.
Где они те,
что с суконным рылом? –
Разбрелись в темноте,
чтоб спокойней было.
Растерялись по стране,
может, лес сплавляют.
На войне, как на войне –
иногда стреляют.
Повстречал одного –
ба, знакомые лица!
Магадан для него –
будто райская Ницца.
А я жил не тужил, –
(что ж хотеть ещЁ нам)
не сидел, не служил,
правда, был крещённым.
А сейчас – погляди –
даже думать жутко.
Знай плясать выходи
под чужую дудку.
Стыд и срам – вот те на! –
нет былого рвения.
Ушла в Лету страна
враз, в одно мгновение.
Как судачит народ,
за моря и горы…
И попёрли вперёд
во власть мародёры.
Где ж ты праведник Ной? –
вот и верь писанию!
Но война-то войной,
а обед – по расписанию.
Налетайте ж гуртом,
пните морды в ясли! –
Чепуха да притом,
вся на постном масле…
– Дверь, браток, отвори,
шибко не наваливайся!
– Говори, говори,
да не заговаривайся!
– Гражданин Дон Кихот,
поберёг бы живот,
не глотал бы ту повесть!
Вот пихнут сиську в рот,
враз утихнет народ
не за страх, но за совесть!..
Оглянуться б назад –
жалко шея сломана.
Отец кушал виноград,
у детей оскомина!
Пообъелись белены,
обпились отравой...
А я к тёще на блины –
ать-два! – левой-правой.
Будут мёд и пироги
прямо с жару-пылу…
Боже правый, помоги
не забыть, что было…
3
Вот уж заладил:
не забудь, не забудь.
А сам-то растратил
годов сколько – жуть!
Впору б за то в Бутырку –
ишь, басурман! Арап! –
Тёпленького б за шкирку
тихонечко – цап-царап!
Полный порядок: шконка,
баланды два черпака.
Прощай, родная сторонка,
и молодость – пока!
Со скрипом литые двери,
а сроку бы – четвертак!..
За то, что любил и верил –
так мне, паршивцу, так!..
«Тага-а-а-нка – все ночи полные огня,
Тага-а-а-нка – навек сгубила ты меня…»
Тьфу, ты чёрт! – ну и мысли! –
как в той поговорке, –
на коромысле
в дырявом ведёрке.
В чужую шкуру влез,
как конь в пальто.
Вот чудес-то, чудес –
полное решето!..
– Или грудь в крестах,
или голова в кустах!
Ну-ка вперёд! С песнею, смело!
Как когда-то на Рейхстаг,
с умиленьем на устах,
риск – благородное дело!..
– Вот и шлёпай себе с оркестром,
победитель штабных учений.
А я дорожу одним местом
и не ищу на него приключений.
Не такой уж я лопух,
не из такого теста,
чтоб клевал меня петух
в это самое место.
Потому в вашем споре я
и знаваться не буду…
И такая история
чем вам не чудо?..
4
Бог не выдаст, свинья не съест,
положился и я на случай.
Мой курятник и мой насест,
оказалось, не самый лучший.
Мне не грезились золотые горы
не знавал я иных свобод.
Пока споры да разговоры,
я отправился в свой поход.
И не то, чтобы шито-крыто,
суматохой да метушнёй.
Куда конь с копытом,
туда и рак с клешнёй.
Не по щучьему велению,
а по своему хотению,
без намордника и поводка
не в Париж, не в Ниццу,
с захолустного городка
прибыл и я в столицу.
Не из северного поморья,
а из Путивльских лесов.
Без какого-нибудь подспорья,
без паролей и адресов.
Не с кондачка, чин по чину,
на поезде аккурат…
Дармовщину и дедовщину
позабудь камрад!
На всё воля Господня,
что ж – ни пуха, ни пера! –
Из прошлого Сегодня
в будущее Вчера…
Выбирай, вон на карте
и посёлки, и города.
Не споткнись – тьфу-тьфу-тьфу! – на старте,
взял билет и – вперёд айда!
Пусть никто не осудит строго,
вот он Харьков, а вот – Ростов.
Молодым нам везде дорога:
– Будь готов!
– Завсегда готов!..
Ах, бродяги такие-сякие! –
не ведаем, что творим.
Через Тюмень или Киев
все дороги ведут в Рим!
Езжай хоть из Ашхабада,
хоть в Мекку, хоть в Иерусалим.
А мне в Рим не надо,
Киев – он тоже Рим!
Недаром гундосят бабки:
язык до Киева доведёт.
Гляди, вон соборов шапки,
а город-то как цветёт!..
Раскольникам и староверам –
анафема! – Свят-свят-свят...
А слышали вы, примером,
как колокола звенят?
Как шелестят клёны
в лаврском саду?..
А я молодой-зелёный
по набережной иду.
ЧтО мне, пасынку голому,
Храмы в величии гордом?
И я бродил, задрав голову,
и любовался городом.
Дождь – на покатые крыши,
пыль стекает и ржа.
Здесь и дома много выше
пятого этажа…
Выбирай, кто что хочет:
кабак или столик книжный;
Мой грузовик грохочет
по мостовой булыжной.
Уж не на том пути ли,
паломники били ноги?
Это вам не в Путивле,
не в спадщанской берлоге!..
4
Прибыл заранее,
без багажа.
Серое здание
в три этажа.
Тополь сутулится,
бьётся об жесть.
Дружковская улица,
дом номер шесть.
Неприглядный дворик
почти на краю…
Пощади, историк,
память мою! –
Ляпнул я опрометчиво,
мол, ничто не забыто.
Но делать нечего –
тетрадь раскрыта.
Пиши свою повесть
временнЫх лет.
Не за страх, а за совесть,
как истый поэт.
А мне не до повестей –
сочиняю судьбу.
Раньше был посноровистей,
семи пядей во лбу.
А сейчас – обмяк тушей,
но ты, брат, не плошай, –
не любо – не слушай,
а врать не мешай!
В общем, так. Было дело,
(тут уж верь иль не верь)
как топтался несмело,
не спеша открыть дверь.
Будто ёкнуло что-то
в неокрепшей груди.
И тревожная нота:
что же там впереди?
Вот и кончилось детство,
я стоял у межи
без друзей, без наследства,
как репейник во ржи.
Но окликнул вдруг кто-то,
сверил имя с бумажкой.
А меня-то всего-то
метр сорок с фуражкой.
Пиджачок мой топорщится,
и пакет под рукой.
А тот кто-то всё морщится:
мол, откуда такой?
Больно в душу запал
мне тот странный намёк:
рожей хрен не копал,
и умом не пенёк.
Я как идол стою,
смирный, как изваяние.
Видь обиду мою,
моё состояние!
Сам себе панибрат
я лишь хмыкнул в ответ.
Я и впрямь мелковат
для пятнадцати лет.
Ну а тот всё потел,
забавлялся умело:
– Что ты, брат, оробел,
проходи, давай смело.
Всё то, мол, чепуха –
задевал намеренно:
– Что обиделся? – Ха-ха! –
молодо да зелено.
А потом – поправка:
(снова в душу лез)
Даже бородавка
к телу, мол, прибавка –
малый да привес.
И ушёл картинно,
удалился с глаз.
Из профкома Зина
выбегла как раз.
Он на женщин падкий,
сущий иудей…
А вокруг – как в кадке –
полон зал людей.
Шум да гам базарный,
каблуков перестук.
А ещё – товарный:
тук-тук, тук-тук...
Вот вам и нате –
как подгадал!
Как бычок в томате –
с корабля на бал!
Ха! – попал на процессию,
как на свадьбу античную.
Выбрал, дурак, профессию
больно уж романтичную.
Ещё не учился даже,
а уже – романтика…
Директор рукою машет:
в шеренгу, а ну-ка, станьте-ка:
– Гармонии да идиллии
вам в родной альма-матер!..
Это после пойдут фамилии:
Витковский, Деламбр, Меркатер.
Это после пойдут названия:
лимбы да алидады.
А пока – просят внимания,
а пока – всем нам рады.
Напутствуют, говорят речи
об альфе и об омеге,
как на народном Вече,
и выпускники, и коллеги.
Поздравляют с таким событием,
ликуют и веселятся.
А удостоенных общежитием
просят идти заселяться.
Ура! – подвалило счастье:
дали местечко в комнате.
Вот вам и здрасьте!
Про интернат помните?..
Комендант – ещё тот мужик –
солдафон, уставнАя морда.
Так и мечется – вжик да вжик –
подозрительно – как-то – гордо.
Знать бы тогда заранее
на что этот субчик падкий…
А по соседству – своя компания:
Колесник, Волоха, Гладкий.
Эти гораздо старше –
и кругозор, и в плечах пошире.
По жизни в походном марше
шагали в миру и в мире.
Не затерялись они в событии,
как бывает порой…
Но у нас в общежитии
свой домострой.
Свои порядки,
закон и статут,
и взятки гладки –
рублей до ста тут.
Соблюди и – будь таков,
и живи при этом…
Коридор в полста шагов
с дубовым паркетом.
И сортир на три очка
для лихой оравы
без задоринки-сучка, –
как символ державы!
Тут не смей стучаться в грудь,
дескать, майна-вира.
Среди нас не кто-нибудь –
посланники мира! –
Жёлтые и чёрные,
кучерявые и стриженные,
пустынные и горные,
вытянутые и заниженные,
верящие в приметы,
любящие бананы –
Мариусы да Сомхэты,
Фариды да Хуаны…
Я ж на ихнем ни бе, ни ме, –
разберись, пойди, кто откуда.
Примеряюсь давно в уме,
не пойму, будто конь верблюда.
Негры тут да арабы,
да монголы в ходу.
Эх, рассчитаться пора бы
за Золотую Орду!
Ругань – мат-перемат,
а на сердце рана.
Получай компромат
отпрыск Чингисхана!
Бух! Бах! –
кто – в лоб, кто – в глаз.
Кровь на губах –
вот тебе раз.
Око за око,
зуб за зуб.
Погеройствовал сокол
и рухнул, как дуб.
Полундра!.. Атас!..
Бух! – синяк, как ретушь.
В нашем доме да нас
оскорблять – ну нет уж!
Ах, седая борода! –
трах-ти-бидох –
три щетинки в два ряда,
чтоб я сдох! –
восстановим статус-кво,
кордон с пряслом!
Извиняться? – Нет уж! – Во! –
дуля с маслом!..
5
«Мы все учились понемногу
чему-нибудь и как-нибудь…»
И нас подчас карали строго,
чтоб не выпячивали грудь.
Чтобы востро держали ухо
и чтили патрисов лумумб.
Чтоб всё, как в танке, было глухо,
и отличали ромб и румб.
Герштейн ли, Фельдман ли, Хихлуха –
я их ни капли не виню.
Я только вот к чему клоню,
что мы, бывало, на корню
кляли и ромб, и тот же румб.
Какой там к дьяволу Колумб,
какой к чертям Маклай Миклуха,
когда с устатку пучит брюхо
и только жидкое в меню,
как на сто пятом авеню.
Не еда, а лишь – намёк,
предвкушенье пищи:
утром – чай, в обед – чаёк,
вечером – чаище.
А нам – щей бы погущей
да котлет, да прочего,
что-нибудь из тех вещей,
из меню рабочего.
Знаю, кто-то возразит:
«Потерпел бы с наше.
А не хочешь, паразит,
берёзовой каши!
А попробуй, дармоед,
лебеды с макухой.
Много зим и много лет
белена с желтухой…»
Говорят, полезно,
всё, что в рот полезло,
а сколькие о гранит науки
зубы-то пообломали.
Все эти аз да буки
насытят нутро едва ли.
Это только дома
и солома едома.
Хотя, сам Суворов
уж на что имел крутой норов,
и тот питался полОвой,
и был вполне здоровый.
И совсем не в мучении
он изрёк науку свою:
«Тяжело в учении –
легко в бою!»
6
Пора закругляться –
стихла обида.
Чего ради кривляться,
мнить Джона Рида!
При моей жизни
мир не потрясался.
Раз-другой взвизгни –
зря ли старался?
При моей жизни была война.
Долгая. В Афганистане.
И не моя в том вина,
что я жив и даже не ранен.
Что я, салага,
себя оттачивал
на военной кафедре. Благо! –
сил не растрачивал,
крепчал душой и телом
и в башку вколачивал
устав между делом.
Ничем не рисковал,
поживал уверенно,
и нос не совал
куда не велено.
По плацу – цок-цок! –
строем – раз-два!..
А чья-то в песок –
навек голова.
А кто-то, калека,
совсем изнемог.
Полчеловека:
без рук и без ног.
Мне будто вновь слышен
его безутешный вой.
В герои не вышел
и еле живой...
Но война и есть война,
а что меня касательно,
я жизнь изведывал сполна
уже самостоятельно.
И всегда стоял на том,
чтобы жить без фальши…
– А потом?..
– А потом – суп с котом,
вот что было дальше!..
1993
««««««««« »»»»»»»»»
Более подробно ознакомиться с творчеством этого автора Вы можете
на его персональной странице – http://www.stihi.ru/avtor/suhrabnev
««««««««« »»»»»»»»»