Иногда бессердечнее всех хочет казаться тот человек, у которого самое открытое сердце...
Жил-был на свете Волшебник. Было это сто тысяч лет назад, как раз на прошлой неделе, в тридесятом государстве, на соседней с тобой улице.
Волшебник был самый, что ни на есть, настоящий. Это ведь только недалекие люди думают, что магией владеют те, кто побывали в дальних землях да выучили по толстым книгам колдовские заклинания, приводящие в ужас простых смертных. А те, кто помудрее – старики, с седыми, как снег волосами, и нездешним светом в глазах, да дети – знают, что настоящее волшебство – это там, где живет человек с душой, обнаженной, как младенец, вышедший из чрева матери в день своего рождения. А, может, и не так вовсе, ведь у младенческого тельца все же есть кожа, хотя и ранит ее поначалу каждое прикосновение. А какая кожа у чуткой души, у открытого настежь сердца?
Волшебник был добрым. Да и как иначе, ведь зло бывает там, где люди черствы и безжалостны, грубы и равнодушны, а мог ли он быть равнодушен? Ведь – куда ни пойди, к чему не притронься, все его ранило, все печалило, все тревожило…
Только однажды – спроси кто у него, он бы и сам не вспомнил, когда, а, пожалуй, и ответил, что всегда так было – он решил, что то ли мир слишком груб для него, то ли он не подходит для этого мира… И – ведь недаром он был волшебник – решил придумать себе взамен свой мир, собственный…
Волшебник был талантливым. Поэтому, в отличие от многих его собратьев, у него мир вышел не так уж прост и мал. Он был прекрасен и ярок, полон сверкающих красок и тонких звуков. А еще волшебник плел по-сказочному прекрасные, нежные и хрупкие кружева-заклинания из слов…
Волшебник был умным. Он знал, что свой мир нужно создавать из кусочков настоящего, чтобы он был похож на настоящий, и в его мире была и радость, и боль, и красота, и отчаяние… Ровно настолько, насколько он им это позволил.
Иногда он даже приглашал в свой мир гостей. Ну, не простых смертных, конечно. Как им было разглядеть все эти кружева, услышать все эти звуки?..
Особенно ему нравилось, когда к нему в гости приходили Феи. Вот уж кому было на что полюбоваться, чем восхититься в бесконечных комнатах и залах, улицах и переулках его мира…
Феям нравилось. Правда, чаще всего ненадолго. Феи были под впечатлением. Феям непременно хотелось пообщаться с хозяином этого гостеприимного, хотя – кто из них об этом не догадывался? – не совсем настоящего мира…
Но и это было для него слишком. Слишком больно, слишком странно, слишком невыносимо… То фея ненароком задевала его краем крыла, то другая невольно обдавала каким-то особым волшебным ароматом, а третья – совсем неуклюже наступала на ногу или слишком долго смотрела в лицо…
Волшебному миражу нужен был такой же ненастоящий хозяин. Вот это было бы уже совсем безопасно… И что стоило волшебнику создать еще один мираж – мираж себя… Вот он выходит к очередной незнакомке – милый, галантный, с печалью и отзвуком красоты в глазах – манекен, кукла, да только кому какое дело, в конце концов, ведь он так похож на него, что самому впору попутать?..
Теперь, когда за посетителей можно было не беспокоиться, волшебник задумался. Если касаться никого своей обнаженной душой больше не надо, и больно ему не будет, что же ему остается?
И тут волшебник вспомнил про Шкаф. Шкаф был, наверное, такой же ненастоящий, как и все остальное, ведь речь-то шла о придуманном им мире… Но волшебник почему-то упустил это из виду…
– Как замечательно будет там, если меня никто не увидит! А я… Я посмотрю в замочную скважину, что тут делается… Да нет, этот малый и без меня отлично справится, ведь он почти как я… Может, он и есть я? В любом случае, спрячусь-ка я в шкаф, и мне уж точно не будет по-настоящему больно…
Никто не знает, сколько он сидел в шкафу. Вот так всегда в сказках – то ли день прошел, то ли целая вечность… В его прекрасный сказочный мир забредали разные феи – и неизменно тепло и снисходительно их принимал двойник, не знавший ни настоящей боли, ни настоящей радости…
Да только волшебник понял, что что-то здесь было не так. Ведь там, в шкафу, по-прежнему был он, и душа его была столь же нага, как и прежде… И просила она, чтобы однажды пришла та Единственная Фея, которой не хватит двойника, которая придет к Нему – тому, что к в шкафу… И он жаждал этого и боялся – больше всего на свете.
Пару раз он даже пытался было выбраться из шкафа, да только понял, что дверь за ним захлопнулась. Оставалось ждать, смотреть и томиться…
Однажды, сидя все в том же положении в своем тесном шкафу, он увидел ЕЕ. Трудно сказать, как она выглядела – в одно мгновение она показалась ему маленькой старушкой, а уже через секунду в замочной скважине мелькнула юная фигура… Так иногда случается с феями, долго странствующими по свету. И вообще, разве у бессмертных бывает возраст?
Волшебник следил за Феей внимательно. Она умело находила тропинки в его, надо сказать, порядком запутанном мире, печалилась ровно в тех местах, где предполагалось печалиться, и улыбалась там, где предусмотрены были улыбки.
– Как здесь красиво, – шептала Фея, и до него долетали обрывки ее голоса. – И как печально!
Потом Фея встретилась с двойником. Раньше Волшебника бы это вполне устроило. Он бы понаблюдал из шкафа за не лишенной изящности и легкого волшебства игрой, наделил двойника парой-тройкой особенно эффектных заклинаний – и успокоился. Отчего же сегодня ему хотелось – о, как хотелось! – чтобы случилось что-то иное?
Фея, казалось, было вполне довольна. Она мило болтала с двойником, не менее его искусно сплетала магические нити, была весела и печальна в меру… В общем, все шло по задуманному им плану… Все, как он хотел? Или – не так уж хотел?
И вдруг, потянувшись в кармашек своего изящного платья (еще одно магическое творение, конечно), Фея остановилась и вскрикнула. И если бы она не была от него слишком далеко, то он бы увидел, каким бледным и совсем не волшебным стало ее лицо…
А случилось вот что.
Сначала Фея и сама толком не поняла, что привело ее в этот мир. Она и раньше бывала в подобных иллюзорных мирах, все они были разные и по-своему интересные, но тут было как-то особенно красиво и печально. Когда-то и у нее было обнаженное сердце и хрупкая душа, но и она предпочла, поскитавшись по свету, защитить себя от всего слишком яркого, хрупкого и настоящего. Когда-то и она искала Единственного, но все оказалось слишком больно, и теперь ее вполне устраивали двойники. Порой, чтобы выстроить стены, не нужно ни мира, ни шкафа. Фея тоже была талантлива. Ей достаточно было просто забыть.
А теперь у нее в руках был ключ. Маленький, золотой, филигранный. А еще – он жег ей руку, жег так больно, что от этой боли мир перед ней предстал тем, чем был – ошеломляющей, пронзительной, воздушной, но все же иллюзией… Она посмотрела на двойника, таявшего в неуловимой туманной дымке, и вздрогнула…
– Где же я? Что я ищу? – растерянно, как смертная, произнесла она и смутилась, потому что ее волшебный ореол растаял вместе со всеми остальными наваждениями. Теперь ее, пожалуй, нельзя было больше принять ни за старуху, ни за девочку. А еще одна была абсолютно нага. И это смутило ее больше всего остального.
Однако кое-что у нее осталось. Ключ по-прежнему жег нестерпимо. И тогда она поняла, что он обязательно должен что-то открывать. И поняла, что ей очень-очень хочется, чтобы это случилось…
Волшебник был растерян и испуган не меньше ее. Во-первых, на его глазах таял и расплывался столь искусно создаваемый им мир. Во-вторых, куда-то пропал и совсем не собирался возвращаться из небытия, чтобы отвлечь и околдовать незнакомку, его двойник. Но, что самое главное, Фея стояла перед ним уже в нескольких шагах, словно ее вела неведомая сила, и в свою замочную скважину он мог разглядеть ее вблизи – и весь потянулся к ней, и почти протянул руку, но рука коснулась лишь шершавой дверцы шкафа. Теперь в ней было еще одной занозой больше.
Не то чтобы такого раньше не случалось. Иногда особенно сообразительные подходили довольно близко. Некоторые даже заглядывали в скважину, но, увидев его неясный силуэт в полумраке – силуэт то ли большой птицы, то ли раненого зверя – отшатывались в испуге и скрывались в направлении, которое ему не очень хотелось выяснять.
Но теперь перед ним стояла она. Она смотрела тревожно и горько, но и не думала уходить. Она чего-то ждала. Прошло мгновение – что-то блеснуло и погасло, послышался резкий скрип и скрежет. И звук удара чего-то маленького и звонкого о землю. Он понял, что это был ключ. А потом он понял, что в шкафу их стало двое. И вдруг забыл все свои заклинания. Она даже не задела его рукой, но и эта боль была леденящей и обжигающей одновременно. Да и боль ли была то? Или он просто слишком отвык от радости, и теперь она жгла его, как огонь, и была остра, как лед?
– Будь со мной! – хотел сказать он, но с губ сорвалось лишь «Уходи».
– Только не это! – хотело крикнуть ее сердце, но она ответила отрешенно: «Непременно».
– Только как, ведь мы теперь, кажется, заперты… – вздохнул он.
– Что же делать? – медленно произнесла она…
А потом они подумали о ключе. Он выпал, когда дверь захлопывалась, и теперь совсем немного торчал из-под двери. Они вспомнили про него одновременно и одновременно протянули руку. И коснулись друг друга. И дернулись, как осужденный на казнь преступник в предсмертной агонии, но было уже поздно… Ведь в шкафу было тесно, и, чтобы не упасть, им оставалось лишь удержать друг друга в объятиях.
Боль вспыхнула нестерпимо. Так вспыхивает окончившая свой век звезда, навсегда погружаясь в небытие. Так кричит ребенок, появляясь из утробы матери в царство яркого света и обжигающих звуков. Так в муках рождает его мать, мгновение за мгновением чувствуя все нарастающую пульсацию боли. Так пробивается сквозь камень маленький росток. Так израненный зверь выбирается из капкана, окрашивая свой след кровью… Настоящая боль.
Но вместе с ней пришла и радость – радость рождения новой галактики, радость первого вдоха и крика, радость прикосновения детской ладошки к материнской руке, радость цветка, распахнувшего лепестки солнцу, радость зверя, спасшегося бегством… Трудная, но настоящая радость.
Если даже смертные порой, грубо и неумело обнажая друг другу лишь тела в своей горькой и страстной жажде, чувствуют ту же радость и боль, что рассказать о том, что происходило в этот момент в старом шкафу, дверца которого захлопнулась?… Что можно рассказать о Любви?..
А потом все замерло. И так же одновременно они сделали первый спокойный вдох и открыли глаза. Им показалось, что они все еще не могут оторвать их от ключа, потому что в ресницах билось какое-то неведомое, яркое и радостное тепло…
Но ключа не было. Впрочем, это было уже не важно. Потому что шкафа тоже не было.
Перед ними, словно радуга, переливались и сияли в солнечных лучах остатки их волшебных иллюзий…
– Мы туда еще вернемся? – спросила она, заранее зная ответ.
– Конечно, – спокойно ответил он. – Что нам мешает? Ведь, в конце концов, там красиво. Только не сейчас. Позже.
– И снова сотворим себе маски и иллюзии, и захотим обмануть друг друга и обмануться?
– Пожалуй, что так, – вздохнул он.
– И будем подсылать друг к другу своих двойников, и прятаться за дверями шкафов, и подглядывать в замочные скважины?
– Такова жизнь. Это непременно случится, - пожал плечами волшебник. – Отличие лишь в том, что теперь нам никогда не удастся вполне обмануться. Достаточно будет лишь снова протянуть руку.
Что-то заставило их обернуться.
Впереди, за тонкой кромкой песка, стократ прекраснее и ярче, чем все их иллюзии, плескалось бескрайнее море.
А на горизонте тысячей новых лучей-ключиков всходило рассветное солнце...