Так случается: во сне проживаешь чью-то чужую жизнь так остро, что проснувшись, долго не можешь отойти от ощущения полной реальности пережитого.
Я из сонной всплыла глубины,
Может, смерти своей избежав,
В перекрестье жестокой войны
Двух великих держав…
……………………………………..
Там зиял, как голодный оскал,
Бабий Яр у меня за спиной.
Мой сыночек, прижавшись, защиты искал,
(Успокойся, родной, ты со мной)
Жизнь другая, затеплясь едва,
Первый раз шевельнулась во мне,
И притихла она, чуть жива,
Где-то там, у меня в глубине...
Хавой, Сарой, Рахилью –
Кем была я в ту ночь?-
Той, что сделалась пылью
Я не в силах помочь!
И на свете, на белом
Как осталась цела?
В перекрестье прицела
Я мишенью была.
Вы людьми быть могли бы,
Но «Майн Кампф» - ваш закон,
И фальцетом «Майн либе»
Голосит патефон,
детский плач заглушая.
...В этом памятном дне
Я стояла чужая
Той проклятой войне.
Где-то в памяти билась
Знанья красная нить:
«Это только приснилось,
Им меня не убить»
Но, мальчишка обычный,
Белобрыс, конопат,
Заряжает привычно
Смертью свой автомат.
(Ждёт берлинская муттер
От сыночка письма,
И посылка с вещами
будет кстати весьма)
В миг, когда мы с обрыва сорвались в темноту…
Я проснулась…в две тысячи-мирном году
Новый день просыпался
С кучей будничных дел.
В сорок первом остался
тот далёкий расстрел.
Но, сквозь сон, на излёте,
Как послание зла,
Взрыв тепло моей плоти,
Пуля в сердце вошла.
От тревоги и боли
стало просто невмочь…
Важно было одно лишь –
живы сын мой и дочь.
Что с тем Гансом иль Куртом,
дождалась его мать?
Иль остался под Курском
безымянным лежать?
Да какое мне дело – жив он или убит!
С этой ночи во мне его пуля болит.