По улице под вечер брёл старик,
согнувшись в три погибели, качаясь,
шёл по сугробам рыхлым напрямик,
дороги во хмелю не замечая.
То сам с собой о чём-то говорил,
то поправлял спадавшие калоши,
бурча под нос: «Когда бы я не пил…»,
и гнулся под невидимою ношей.
Ругал и век, и этот мир не зло,
но вдруг, как вкопанный,
застыл, глазам не веря:
«Глядикося, как деду повезло,
да это ж – кукла!
Редкая потеря…
И кто ж красу такую обронил?
Румянец… Кудри врозь из-под платочка!»
Старик куда и шёл, видать, забыл.
Не довелось ему понянчить дочки…
Не дал Господь, да и сынка не дал.
«Гляди! Гляди! У ней открылись глазки!»
Он отряхнул её, к груди прижал
и обомлел от жалости и ласки.
Пошёл…
Вернулся, словно что забыл,
посуше место, что ли, выбирая…
На снег свою находку положил
и отвернулся, щёки вытирая.