Нику "Рики" Папшеву
1
Горечь пьянящая - в стынущем воздухе взвесь,
Медленный яд кружит в танцующем снеге.
Чёрные косы мёртвой возлюбленной здесь
Обовьют моё тело, словно чёрные реки.
Синие губы шёлково холодят,
Острые ногти трепетный пульс поймали.
Долгий, как ночь, твой тихий, погасший взгляд
Полон посмертной загадки, любви и печали.
Полночному сердцу уже не надобно слов,
Жаркая кровь всё, что надо, сама докажет.
Свадебно-белоснежным расстелется лоно снегов,
С мёртвым живой послушною тенью ляжет.
То ли собственной жизни раскаянный шёпот: прости,
Только песни живых в невозвратной дали умолкают.
Словно мёртвое тело с привязанным камнем к груди,
Воспоминание в тёмном омуте тает.
2
Так и тысяча лет, как листва, пролетят, шелестя,
Снова кружит и кружит метель в лихорадочном танце.
Это мать-королева степенно целует в глаза,
Это снежные волки игриво кусают за пальцы.
Кто-то снежным платком отирает пылающий лоб,
И встревоженно смотрит в лицо безнадёжно больному.
Белоснежной постелью давно уж расстелен сугроб,
Отдыхай, никуда не спеши, моя радость, ты дома.
И закрытые веки погладит с любовью рука темноты,
Будет вечно торжественно петь вьюга над головою.
Будут вечными сны про объятья заветной мечты,
Никогда, никогда над тобой не повеет весною.
3
Краткий миг проясненья сознанья -
Потолок в иероглифах трещин
Обрывает свой ласковый шёпот
И на миг прекращает круженье.
Я обычно держу своё слово -
Моё сердце не смотрит на женщин,
И по трубочкам капельниц в сердце -
Бесполезное утешенье.
И казённая белоснежность,
Безупречнее белой бумаги,
Пеленает меня, как младенца,
И баюкает в ласковом пенье.
И живёт в колыбельной наркоза
Безупречная белая правда,
И из кубиков морфия строит
Вавилонскую башню видений.
И подходят почти как к могиле
Запредельно-скорбящие лица,
Проплывают, навеки прощаясь,
Выпускают прозрачную руку.
Ни одно электронное сердце
Не расскажет им, что же мне снится,
И вокруг выжидательно ходят
Отлучённые временно муки.
И никто не услышит, что шепчут
Эти страшные синие губы
Как молитву, последнюю просьбу,
Или может быть - завещанье.
Потолок понимает - он в курсе,
Соглашаются мониторы,
Змеи капельниц вместо рук твоих
Обовьют меня на прощанье.
4
Никогда по пустыне такой не брели онемевшие ноги,
Никогда под беззвездьем таким в снег не падали на колени.
Никогда у небес так отчаянно не просили всего лишь забвенья,
Раз уж счастья просить - это слишком и дерзко, и много.
В эту белую степь уходить - легкомысленно не опасаясь,
Что следы заметёт до небес разгоревшейся вьюгой,
И что снежный курган на рассвете заметен не будет,
А быть может - и вовсе не втайне - того и желая.
И в горячечном бреде, пугающем снег своим жаром,
Сердцу белого смерча опять исступлённо шепчу я:
"Успокоюсь, клянусь, успокоюсь, позабуду, клянусь, позабуду,
То, за что был готов умереть, кому-то досталось задаром".
Сколько ядов извёл понапрасну - не действуют, боже!
И на грани рассудка шатаясь,и с богом, и с дьяволом спорил.
Что я, жалости жду? Разве мало подобных историй?
Не бывать! Никогда не бывать! Не смириться - а может быть, всё же?
И в отчаянье пальцы впиваются в снежную простынь,
В безнадёжно далёких огнях мне мерещится эта улыбка.
Больше нечего ждать. Мысль родиться - должно быть, ошибка,
И на землю с небес с тихим щорохом падают звёзды...
5
Белые простыни, чёрные реки вен.
Письма на волю – в иную реальность.
Бисером фонарей вышита за окном темень,
Бисером капельниц вышита моя данность.
Вот это приговор – в двадцать-то с лишним лет,
Бьётся внутри – живёт по иным законам.
Огненной вспышкой памяти твоё «привет»,
Схоже бессилие с самым крепким бетоном.
Что для тебя это – только лишь эпизод,
Жизнь ведь длинна, толпы людей в ней, толпы.
А моё «завтра» с тех самых дней живёт
Где-то на дне лабораторной колбы.