Уважаемая Мильда Гиртовна, пишу вам много лет спустя. Ну, если вы помните, конечно, эту Эвию, которая жила на Валкас 11, помните ее, конечно…
Все мои, конечно, умерли уже, и так получилось, что пишу я вам это письмо
в ненадежде получить ответ. Так вот, уважаемая Мильда Гиртовна, я понял, что главной находкой моей жизни стала та самая Сидорова коза, которая казалась всем абсолютно бесперспективным объектом исследования.
Ну, я, конечно, пьян в настоящий момент, как вы можете предполагать, зная меня, но, тем не менее, помните ли вы, тот дуб, который стоял в Стренчи на стадионе? И вы, верно, помните, козу Аусмы, которая грызла его кору, пока не выдергивала колышек на цепи у дуба того. В то время, я совершенно не понимал, как у Лукоморья может стоять совершенно другой дуб. А когда коза убегала, я не боялся к нему подойти и полюбопытствовать, не висит ли в ветвях его женщина, похожая на ту, что была изображена на банках, больших таких, с селедкой «Иваси». ( В четыре года, я уже имел представление о том, что такое «Коза»), но к тому моменту, когда у меня созрело данное произведение, я уже имел разное представление о том, что такое «Коза» и что такое коза «сидорова». Коза рисовалась мне как коза Аусмы. Она была вполне покладистой, ну, разве что, забиралась по дровам на крышу сарая, а Эвия, если вы помните ее, которая жила на Валкас 11, безуспешно пыталась спустить ее вниз. Ну, Даците вы помните. Которая работала в мясном магазине и всегда ругалась на эту козу. Она-то у меня с козой почему-то не ассоциировалась. Да и слова «сидорова коза» в отношении данной козы, которую я знал, я никогда не слышал. Так и возник вакуум между «козой» и «Сидором». До телепрограммы, мне кажется, это был «Голубой огонек», где, мир его праху, выступал Райкин, Аркадий. Райкин… Который произнес фразу, бесконечно близкую мне, о том, что «его Сидора младшего Сидор старший драл, как сидорову козу».
Уважаемая Мильда Гиртовна, ну не поймите неправильно. Данная реприза перевернула в моем сознании абсолютно весь мир. Я слышал слово «драть», я слышал слово «коза», а, слыша, «Сидорова коза», я соединял все это вместе. Картинка получалась не очень красивая. Я рос…
Сидор рисовался мне абсолютно деклассированным элементом, поправшим моральные и этические принципы строителей коммунизма, эдаким злым дремучим мужиком, вымещающим свое бессилие изменить ситуацию политическую, (даже, возможно, этого не осознавая), на бессловесном, ему одному принадлежащем животном.
Но я рос. Слово коза обрело для меня совершенно иной смысл. Причем, слово «драть» обрело для меня столько смыслов, что Сидор для меня стал вполне гуманным человеком. И, если помните вы Илуту Бунтэ с Валкас 1, то ее отец ассоциировался у меня исключительно с Сидором. Ну, как вы понимаете, слово «драть» по мере вырастания у меня стало ассоциироваться абсолютно с другими действиями. К чему я заключая весь свой творческий путь, могу сказать, сожгите все мои труды, уничтожьте все мои записи. А опубликуйте одно единственно повествование, достойное всех тех людей, которые все еще читают журнал «Даугава», как истинно мое автобиографическое повествование. И вот, собственно, оно, в стихотворной форме.
Помер Сидор утром в субботу.
Больше не встает на работу.
Жизнь свою провел в винных лавках,
А теперь лежит в белых тапках.
И никто по нем и не всхлипнет,
Лишь коза его громко плачет:
Мертвый Сидор больше не выпьет
И не будет драть ее, значит...
Уважаемая МГ, спешу сообщить вам, что вопреки ожиданиям Вайсберов, я-таки жив. Как сказала мне мама, умерла Велта Клейна. У Артиса дела – не хвала небесам. Янис Клейн пьет. Дочки выросли. Если вы помните, в 78 году, когда снималось кино в Стренчи, Эвия подружилась со «Смертью». Так вот, доложу я вам, со «Светой» мы узнакомились в Питере, спустя 20 лет. Я тогда сказал «Ну, ты коза!».
PS: НЕ знаю я, издается ли еще журнал Даугава, если издается, я думаю, что эти стихи необходимо срочно опубликовать. НЕ надеясь на ответ, Ваш Моня Грабовский.