БЕРЁЗОВЫЙ РАЙ
Вероятно, как многим поэтам, мне случается сочинять стихи во сне. К утру или заспишь их, или, поднявшись, сразу же забудешь. А те, которые запомнишь, наяву тут же поблекнут, обесформятся, как медузы на солнце. Между тем во сне они волновали, казались настоящими. Только однажды я проснулся с чётко звучащей строфой туманного смысла:
Только солнце,
Только свет,
Только свет и слово!..
Я — божественный скелет
Голоса земного.
Другие строчки не запомнились, даже начало той строфы вернулось на место усилиями памяти, а вот «скелет голоса» оказался устойчивым. Всё-таки в нём есть какой-то намёк. Это лишь доказывает, что для закрепления эмоции недостаточно работы одного подсознания, нужно активное участие разума. Впрочем, до сих пор мною владеет чувство омерзения от песни, которую я когда-то услышал во сне. Её пел какой-то трухлявый старик пропитым голосом. Но последнее сказано к слову.
Лично мне сны помогают в работе. Бывает, пишешь – и вдруг наталкиваешься на мёртвое пространство. За ним уже что-то брезжит, но перескочить через пустоту нельзя, нужно построить нечто вроде моста, а материала для него нет, то есть об этом я раньше не думал. Мёртвое пространство в стихотворении — белое пятно в душе поэта, построить через него мост — значит осветить в себе какой-то тёмный уголок. Мне нравятся такие моменты, воистину творческие, всегда что-то прибавляющие.
В таких случаях, если это ночью, я ложусь спать и заказываю своему сознанию или подсознанию — сами разберутся кому, — чтобы они поработали над трудным местом.
Я себе спокойно сплю, а в клеточках мозга идёт активнейший, как теперь говорят, сбор информации по вопросу преодоления тупика. Что-то прочитанное, что-то услышанное, что-то увиденное — всё собирается в одно рабочее место. Моему сну это нисколько по мешает. Работают как раз те клетки, которые всё время спали, работают старательно, как люди, долго бывшие в тени, а потом выдвинутые на общественную работу. После этого трудное место, как правило, даётся уже не труднее, чем всё предыдущее. Так мне далась поэтическая формула в поэме «Проданная Венера»:
За красоту времён грядущих
Мы заплатили красотой.
Кроме того, многие сны послужили мне материалом для стихов. В отличие от строчек, которые утром забываются, картины снов долго сохраняют эмоциональную свежесть, почти телесное их ощущение. Однажды по свежим следам я написал стихотворение о небывалом саде:
В том,
Моём саду,
Как ты хотела,
Как хотел и я,
Берясь за труд,
Понимаешь,
На берёзах белых
Золотые яблоки растут.
Берёзы, белые-белые, притихшие, стояли рядами, как стоят яблони в садах. Только приствольных кругов не было. Вся земля изумрудилась плотной муравкой, в которой не виделось ни одного отвлекающего цветка, отчего белые стволы берёз и белые ветви светились по-вечернему мягко, и на тех белых ветвях небесно висели золотые яблоки в крапинках невесть когда прошедшего дождя.
Сколько чистоты
И сколько света
Пролилось на голову мою!
Ничего не знал,
Но знал, что это
Был мой рай
И ты — в моём раю.
Любимая женщина, войдя в мой сад, вела себя робко. С немым восхищением она смотрела на белые-белые стволы, на золотые яблоки, но прикоснуться к ним боялась. Для смелости Евы ей недоставало невинности. Она боялась даже спросить меня: «Ты сотворил это чудо?» Глядела тихо и вопросительно. Я лишь кивнул, и тогда она робко улыбнулась...
Мне хотелось рассказать ей, как много-много лет я бился над тайной рождения такого сада. И вот тайна мне делась. Но рассказать об этом я почему-то не мог. Должно быть, тоже смущала тишина. Не дрожали и не шелестели мелкие листья — мельче, чем у обыкновенных берёз,— с ветки на ветку порхали какие-то странные тихие птицы, избегавшие близости золотых плодов. Мне хотелось сорвать хоть один, но я, как и птицы, боялся их тронуть. А женщине хотелось, чтобы и их тронул...
И я сорвал. Сорвал плод и почувствовал в руке его невероятную тяжесть, хотя я знал, что он не был золотым в буквальном смысле. У него была плоть яблока, только просто очень тяжёлого. Тогда я решил его надкусить. И надкусил. Вдруг, обжигая рот, гортань, по крови моей стала разливаться густая теплота, наполнять меня лёгкой тяжестью молодости и силы. Глаза женщины смотрели на меня изумлённо. Со мной что-то происходило, и то, что происходило, непоправимо отдаляло её от меня.
Утром я написал «Берёзовый рай». Он напомнил мне о моём вишнёво-яблоневом саде, который я вырастил на пустыре. Незадолго до этого к молодым веткам поздних сортов яблонь я сделал прививки «на почку» более ранних. Тут же вышел проверить, прижились ли? Увы, Мичурина из меня не получилось. Все почки, кроме одной-единственной, присохли. Видимо, она-то, единственная, и породила чудеса моего берёзового рая.
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ