Бес арабский - роман в стихах

БЕС – АРАБСКИЙ

   ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ  РОМАН  В  СТИХАХ


ПРОЛОГ

«На  днях  получил  я  письмо  от  Беса – Арабского  Пушкина».
                Князь  Вяземский. 30 апреля  1823 г.

«Заметят  мне, что есть  же  разность
Между  Державиным  и  мной,
Что  красота  и  безобразность
Разделены  чертой  одной».
                А. С. Пушкин  («Езерский»)


«Пусть  прослыву  я  старовером,
Мне  всё  равно – я  даже  рад:
Пишу  Онегина  размером;
Пою, друзья, на  старый  лад».
                М.Ю. Лермонтов  («Тамбовская  казначейша».)


             I
Ушёл  жилец, и  в  доме  пусто,
 Не  вьётся  из  трубы  дымок.
Любимец  муз, и  это  грустно,
Себе  отмерил  краткий  срок.
Давно  нет  лучшего  поэта -
Словно  цветок  в  потоках  света,
Он  светом  же  и  был  убит.
Брожу  среди  могильных  плит…
«Какое  низкое  коварство!...»
Как  этих  слов  не  повторить?
Вот  так  вот  запросто  убить
И, покидая  государство,
Гнать  лошадей  и  руку  греть,
И  ни  о  чём  не  сожалеть!

             II
Но  не  о  том  я  что-то, право.
Давно  все  страсти  улеглись.
Жизнь  не  стоит  на  месте. Браво!
Видать,  на  то  она  и  жизнь.
Поэт – легенда  и  загадка.
Жизнь, словно  миг, вся  без  остатка
Прошла  в  пылу  таких  страстей,
Что  позавидовал  бы  ей.
Но  мысль  моя  совсем  простая,
Тут  зависть  вовсе  не  при  чём -
Мы  ж  не  для  этого  живём.
Хочу  добавить к  пьедесталу
Нерукотворному  его
Хотя  бы  что-то, но  своё.

            III
Я  знаю, это  дерзкий  случай –
Онегинской  писать  строфой.
Как  тройкой  править  по-над  кручей,
Рискуя  буйной  головой.
Но  я  рискну – чем  чёрт  не  шутит.
«Онегин» хуже  вряд  ли  будет,
Коль  я  возьму  его  размер,
Как  за классический  пример.
Пародия? Нет, это  слишком!
Серьёзный  труд? Ни,  боже  мой!
И  кто  я, собственно, такой?
Я  слышу, кто-то  мне: «Мальчишка!
Даже  не  стоит  и  труда».
А  впрочем, это – ерунда.

             IV
Что  сам  бы  мог  сказать  мне  гений?
На  перекрёстке  двух  дорог,
Он  бы, как  Ленского -  Евгений
Меня  легко  бы  шлёпнуть  мог.
А  может,  пожурил  бы  просто.
Быть  может, обозвал  прохвостом.
Сказал  бы: «Слабый  ты  пиит.
Учился  бы – не  повредит».
Я  побороть  сумел  бы  робость,
Сказал  бы: «Вот  я  и  учусь.
Ведь  я  признаться  не  стыжусь,
Что  между  нами  просто  пропасть».
И  лучшее  из  всех  светил
Меня  б, наверное, простил.

             V
Он  вдохновляет, это  точно.
Он  что-то  вроде  божества.
Как  в  стену  кирпичи, и  точно
Ложатся  нужные  слова.
Но  что  задумал  я? Признаться
Мне  бы  пора  и, может  статься,
Исполнится  моя  мечта
И  покорится  высота?
А  я  хотел  бы  замахнуться,
Быть  может,  даже  на  роман.
Без  описаний  дальних  стран,
И  как  из  них  домой  вернуться.
О  Пушкине  самом, друзья,
Хотел  бы  рассказать  здесь  я.

             VI
Что  часто  видим  мы, уснувши?
Попробуй, вспомни  сон  опять.
По  Гоголю  ведь, «не  прилгнувши,
Истории  не  рассказать».
Так  это  будет  мне  наукой,
Не  то, со  скукою  и  мукой
Уснёт  читатель  за  столом,
Ударившись  о  книжку  лбом.
Немного  подолью  водицы
И  шутку  вставлю  где-нибудь.
Но, руку  положа  на  грудь,
Скажу, что  проще  застрелиться,
Чем  труд  сей  с  вечера  начать.
А  лягу- ка   я  лучше  спать.

             VII
Ну  вот, с  утра – другое  дело!
И  солнца  веселит  восход.
Теперь  уж  точно, можно  смело
Перекреститься  и – вперёд!
Мы  с  детства  Пушкина  все  знаем,
И  с  увлечением  читаем
Его  волшебные  стихи.
Кто  скажет, что  они   плохи?
Вы  вспомните, как  с  упоеньем
Его  читали  сказки  мы.
Под  Новый  год, среди  зимы,
Роскошным  увлекаясь  чтеньем,
Мы  забывали  всё  вокруг
Под  завыванье  зимних  вьюг.

            VIII
Ещё  читать  мы  не  умели,
А  сказки  знали  наизусть.
И  в  старости, на  самом  деле,
Нам  вспоминается  та  грусть.
И  тот  восторг  и  смех  и  слёзы
И  те  крещенские  морозы,
Когда  терзал  нас  страшно  грипп,
Боль  в  голове  и  в  горле  хрип.
Мы  пили  горькие  микстуры,
И  как  таблетки  по  часам,
Так  был  и  Пушкин  нужен  нам.
И  нет  полезней  процедуры,
Чем  принимать  стихи  на  грудь,
И  с  ними  на  устах  уснуть.

             IX
Ах, детство! Что  это  за  чудо!
Наивных  дум  полёт  в  ночи.
Как  в  никуда  из  ниоткуда,
На  лёгкий  огонёк  свечи.
Нам  памятны  все  годы  эти,
Когда  ещё  мы  были  дети,
Когда  из  прошлого  поэт
Послал  нам  пламенный  привет.
Всё  пролетело. Где  те  годы?
Их  след  лишь  в  глубине  души.
И  сколь  теперь  ты  не  греши
На  всемогущество  природы,
Тебе  остались  навсегда
На  память  юности  года.

             X
Так  Пушкин  слушал  сказки  няни
Под  вой  пурги  в  своей  глуши.
И  словно  на  киноэкране,
Он  видел  всё – садись, пиши!
Макай  перо  в  чернила  срочно,
И  сказки  в  тот  же  миг, построчно
На  лист  бумаги  лягут  тут,
И  строчки  вечность  обретут.
Мне  кажется, всё  так  и  было,
И  не  могло  иначе  быть.
Но  что  об  этом  говорить?
То, что  прошло, «то  было  мило».
И  хватит  воду  лить. Пора!
Всё  это  было, как  вчера…



ГЛАВА  ПЕРВАЯ

В  ЕКАТЕРИНОСЛАВ. НА  МАНДРЫКОВКУ.
Май  1820 г.

«Неутомимы  наши  тройки
И  вёрсты, теша  праздный  взор,
В  глазах  мелькают, как  забор»
                А.С. Пушкин

                I
Гранёный  шпиль  Адмиралтейства,
Нева, мосты  и  купола…
Столица  местом  лицедейства
Во  все  века  у  нас  была.
На  Невском  дребезжат  кареты,
Гарцуют  стройные  корнеты,
Делами  занятый  народ
Туда-сюда  везде  снуёт.
Лохматый  кучер  тянет  вожжи:
«Куда  под  лошадь, дуралей!
Куда  ты  лезешь, ротозей!?
Вот  нарожают, святый  Боже!
Кудрявый, да, видать, слепой!»
Слышны  проклятья  за  спиной.

                II
«Уж, видно, будет  наказанье!
Уж, по  головке  и  венец!
Чистосердечное  признанье
Не  потревожит  их  сердец.
Но  взять  пора  бы  себя  в  руки,
Уж  чую  близость  я  разлуки
С  тем, что  привычно  для  меня.
Сам  виноват, конечно, я».
«Тут, барин, люди  приходили,
Давали  пятьдесят  рублей.
Я, барин, их  не  взял, ей-ей!
Как  же  они  тут  наследили!
Один  тут  зыркал, словно  тать,
Просил  бумаги  почитать».

                III
«Не  дал? Ну, ты  же  молодчина!
В  огонь! Всё  помню  наизусть.
Вот  ведь  арабский  дурачина!
Ну  вот, теперь  поищут  пусть».
А  утром  граф  его  встречает,
За  столик  у  окна  сажает,
А  за  окном  бурлит  весна,
И  бьётся  о  гранит  Нева.
«Я, граф, стихи  все  уничтожил,
Но  кое-что  есть  в  голове.
Бумаги  бы  побольше  мне,
Чернильницу  с  пером, и  всё  же,
Я  Вам  подробно  изложу,
Что  в  голове  своей  ношу».

                IV
-Вот, государь, его  тетради,
Но  Вам  их  лучше  не  читать.
- А с  сочинителем  что, кстати?
На  Соловки  что  ли  сослать?
- Не  зная  Вашего  решенья,
Я  объявил  ему  прощенье!
- Не  рано? – оживился  царь.
- Как  Вам  угодно, государь.
- А коли  так, уж  не  погоны
Ему  за  это, и  медаль.
Зашлём  его  в  такую  даль…
В  дорогу! Денег  на  прогоны,
На  юг, чтобы  подальше  с  глаз,
И  где  Макар  телят  не  пас!»
               
                V
Вот  так  тогда,  начале  мая,
Отправлен  в  ссылку  был  поэт.
Царь  так  решил: «Повелеваю…»
И  тут  хоть  возражай, хоть  нет.
На  юг  опального  поэта
Уносит  пыльная  карета.
Да  не  карета – экипаж
(Ещё соврать, что  сзади  паж!)
Молве  людской  цена – целковый!
Ему  здесь  девятнадцать  лет,
А  заслужил  уже  поэт
Своею  головой  бедовой
За  «Вольность» колких  эпиграмм
И  гнев  царя  и  шёпот  дам.

                VI
Легко  прогневать  сильных  мира,
Ведь  слово-то  не  воробей.
Как  только  зазвучала  лира,
Поди,  поймай  его  скорей!
Обижены? Возите  воду!
Зачем  же  щедрую  Природу
Своей  особой  оскорблять,
Всё  близко  к  сердцу  принимать?
Вот  жил  бы  Пушкин  в  наше  время,
Не  остывал  бы  пистолет.
Хоть  каждый  день  бы  мог  поэт,
Как  говорится, ногу  в  стремя,
Чтоб  разобраться  кое  с  кем,
И  для  стихов  набраться  тем.

                VII
И  где-нибудь  у  речки  Белой
Или  у  Чёрной, всё  равно,
Какой-нибудь  подлец  за  дело
Был  продырявлен  бы  давно.
Какой-нибудь  сверхнаглый  малый,
Иль  жлоб, какой-нибудь  удалый
Был  нашпигован  бы  свинцом,
И  в  грязь  ударил  бы  лицом.
Какой-нибудь  противный  бездарь
У  гения  украв  сюжет,
Трясясь  бы  встал  под  пистолет,
И  поглотила  б  его  бездна.
Так  и  покорный  ваш  слуга
Мог  получить  бы  по  рогам.

                VIII
Ох, много  было  бы  работы!
А  журналисты! Своры  их!
Ведь  есть  такие  идиоты,
Хоть  выносите  всех  святых!
Какой-нибудь  журнал  бульварный,
Весь  жёлтый, дерзкий  и  нахальный,
Сейчас  бы  раструбил  вокруг:
За  что  так  Пушкина, на  юг?
Не  в  Магадан, не  на  Чукотку,
Где  бродит  лишь  один  медведь,
И  где  за  каждой  льдиной  смерть.
Где  можно  подхватить  чахотку
Так  же  легко, как  грипп  в  метро,
И  просто  застудить  нутро.

                IX
Так  нет – на  юг, где  малярия!
На  лошадях – удел  таков!
Вокруг – «немытая  Россия» –
Страна  чудес  и  чудаков.
Трясись  на  проклятых  ухабах,
(Дорога, честно, не  для  слабых)
На  станциях  клопов  дави,
Мечтай  о  бане, о  любви,
И, проклиная  неизвестность,
Смотри  в  окошко, щуря  глаз…
Нет, не  ссылают  нынче  нас
В  едва  освоенную  местность,
На  раскалённый, страшный  юг.
Не  просто  взять нас  на  испуг.

                X
Теперь  на  юг  мы  едем  сами.
За  свой,  не  за  казённый  счёт.
И  ссылки  эти  отпусками
Теперь  народ  уже  зовёт.
И,  долго  помня  о  курортах,
Не  вспоминаем, как  в  ботфортах
На  юге  мы  месили  грязь.
А  раньше, будь  ты  даже  князь,
Там  так  намаешься, что « Боже!» -
Воскликнешь, проклиная  юг.
Скорей  в  промозглый  Петербург,
Который  стал  ещё  дороже.
Где  «для  тебя  воскреснут  вновь
И  жизнь  и  слёзы  и  любовь». 

                XI
Но  Пушкин  молод. В  эти  годы
Мы  все  ещё  полны  огня.
Суровый  нрав  родной  природы
Он  перенёс  почти  шутя.
Явился  к  Инзову  и  вскоре
Уже  резвился  на  просторе.
Купался  и  бродил  окрест.
Короче, нёс  свой  тяжкий  крест.
Его  на  юге  уже  знали,
И  приглашали  на  обед.
Конечно, заходил  поэт.
Его  обеды  утомляли.
Он  уходил, но  его  смех
Ещё  звучал  в  ушах  у  всех.

                XII
Однажды, дело  было  летом,
Двое  поклонников  его,
Пришли,  застали  за  обедом –
Так  их  неловко  принесло.
«Что  вам  угодно?»- их  спросил  он.
Те, улыбаясь  через  силу:
«Мы, так  сказать,  имеем  честь,
Поэту  свой  визит  нанесть.
Мы  бы  хотели  сами,  лично
Поэта  видеть…» «Вот  так  дар!
Видали? Всё, аревуар!
Я  тоже  видел  вас  отлично».
И  начатый  бокал  вина
Поэт  тут  осушил  до  дна.

                XIII
Сказать, когда  же  он  работал,
Могла  бы  муза, но – облом.
Она  стирала  капли  пота,
Когда  ворочал  он  пером.
Она  чуть  свет  его  будила,
За  шиворот  к  столу  тащила,
Стояла  Буддой  над  душой.
Поэт  писал, и,  Боже  мой!
Что  за  стихи! Как  подбирал  он
За  словом  слово? Сколько  тем,
Рассказов, сказок  и  поэм
Теснились  в  голове, бывало,
Мешая  есть, мешая  спать.
И  страсть  одна  была – писать!

                XIV
Писать! Давно  ли  вы  сидели,
Ломая  «репу», над  письмом?
Две  или  три  назад  недели?
Прикиньте  собственным  умом.
Рекорды  все  побьём  мы  твёрдо
Не  только  по  одним  абортам.
По  неумению  писать
Нас  никому  не  перегнать.
Мне  друг  из  ФРГ – ни  строчки,
Только  недавно  позвонил.
«Я,- говорит, - язык  забыл!»
Но  это  лишь  пока  цветочки.
Так, если  за  границей  жить,
Разучишься  и  говорить!

                XV
Учили  нас, хоть  и  немного,
Учить  ещё  нас  и  учить.
Иные  запад  от  востока
Пока  не  могут  отличить.
Язык  наш, друг  наш  неизменный,
Хоть  иногда  и  враг  отменный,
А  хорошо  знать, ей  же  ей,
Врагов  бы  надо  и  друзей.
Есть  недоступные  вершины,
К  примеру, вот  как  Пушкин,  сам.
И  не  писать  так  сроду  нам.
Что  бы  от  этого  мужчины
К  нам  донеслось  через  года?
«Пишите  больше, господа!»

                XVI
Днём  были  разные  забавы:
Друзья  и  карты  и  вино.
Да, да, вы  абсолютно  правы,
Тогда  же  не  было  кино.
В  Днепре  купался, забавляясь,
Глазел  на  женщин, увлекаясь,
И  скуку  смертную  давил,
Мечтал  о  чём-то, в  общем, жил.
То  в  мух  стрелял  из  пистолета,
И  просто  время  убивал,
И  очень  часто  попадал.
Крепка  была  рука  поэта.
Как  пионер – всегда  готов
Для  ратных  и  иных  трудов.

                XVII
Не  козырял  своим  он  даром,
Не  каждый  знал, что  он  поэт.
Мечтал  служить  и  быть  гусаром
С  младых  ещё, лицейских  лет.
Эгоцентричные  поступки,
И  эпиграммы, прибаутки,
И  к  месту – меткое  словцо,
Улыбка, светлое  лицо.
Вот  облик  юного  поэта
И  ссыльного  «бунтовщика».
А  мы  задержимся  пока
У  речки  под  названьем  Лета,
Где  канет  всё  в  свой  час  и  срок,
И  прочь  всё  унесёт  поток.

                XVIII
Бежит  река  среди  дубравы,
И  что  только  не  видим  в  ней:
Среди  страстей  кипящей  лавы –
Стремлений  вороных  коней,
И  прах  своих  былых  усилий,
Обломки  рухнувших  идиллий,
Мечты  и  планы – всё  вода
От  нас  уносит  навсегда.
Так  думал  ли  когда-то  Пушкин?
Навряд  ли. Юность  такова –
Живи, спустивши  рукава.
А  свет  и  люди – всё  игрушки.
И  каждому, поди, позволь,
Играть, хоть  плохо, свою  роль.

                XIX
Что  бы  сейчас  о  нём  писали?
Наверное, что  он – звезда.
Ругали, слушали, читали.
Всё  так, как  было  и  тогда.
Однажды  на  обеде  званом,
Он  вёл  себя  довольно  странно:
Пришёл, был  весел, как  всегда.
Но  вот  какая  ерунда:
У  дам  он  вызывал  усмешки,
И  если  не  сказать, конфуз.
Всё  дело  в  том, любимец  муз
Нарочно, а  совсем  не  в  спешке
Исподнее  надеть  забыл,
И  этим  общество  смутил.

                XX
И  дамы  взоры  отводили,
И  фыркали, но  в  веера,
Мамаши  дочек  уводили,
Ведь  им  такие  номера
Не  каждый  день  случалось  видеть –
Поэт, почти  что,  в  голом  виде!
Княгиня  тискала  лорнет:
«Да, что  вы! Быть  не  может! Нет!
У панталон  же  цвет  телесный…
Он  не  посмел  бы  так  придти.
Ах, точно! Господи  прости!
Я  знала - озорник  известный!
Но  чтобы  к  нам  явиться  так!
Он, всё-таки, большой  чудак».

                XXI 
Что  делать? Выходка  поэта
Ему  сошла, конечно, с  рук.
«Восстал  он  против  мнений  света»,
Был  свету  далеко  не  друг.
Он  откровенно  забавлялся,
И  заразительно  смеялся,
Валял, по  правде, дурака,
Иль  не  совсем  ещё  пока.
Но  с  дамами  он  был  любезен.
Прелестниц  милые  черты,
И  ножек  дивные  следы
Он  замечал. И  был  полезен
Ему  ночной  покой  и  сон –
Он  был  почти  во  всех влюблён.

                XXII
Бессонница – подруга  музы.
Он  и  в  ту  ночь  сидел, писал.
Открылись  творческие  шлюзы –
Поток  стихов  не  иссякал.
В  окно  луна  ему  светила,
Свеча  проклятая  чадила,
И  в  свете  призрачном  луны
Видна  была  стена  тюрьмы.
Кому-то  в  голову  пришло  же:
Смотри, что  может  тебя  ждать,
Если  не  будешь  угождать.
Решай, что  же  тебе  дороже –
Свободы  радужные  сны
Или  глухой  забор  тюрьмы?

                XXIII
Но  что  он  видит?  В  лунном  свете
Иной  раз  видно, словно  днём.
Побег! Вот  двое, словно  дети,
Вниз, со  стены. Бегут  вдвоём.
Их  тени  на  стене  косые…
«Ай, да  ребята  удалые!
Ну  браво, браво! Молодцы!
Вам  путь  открыт  во  все  концы!
Куда  там  стены! Для  свободы
Преград, я  вижу, просто  нет!» -
Воскликнул  молодой  поэт.
Под  покровительством  Природы
Бежали  братья  из  тюрьмы,
Не  зная  за  собой  вины.

                XXIV
Отец  их  был  до  женщин  падкий,
Помещик  местный, самодур.
Юнцом  вообще  был  просто  гадкий.
Петух, видали, топчет  кур?
И  дворовых  своих  красавиц
Не  пропускал  этот  мерзавец.
То  редкий  бабник  был  и  хам.
Молился, посещая  храм,
А  двух  сынков  своих  случайных,
На  всякий  случай, так  сказать,
Со  сцены  предпочёл  убрать,
Во избежание  козней  тайных –
Не  дай  Бог  вред  какой  ему!
Двух  братьев  бросил  он  в  тюрьму.

                XXV
Обычный  случай – он  на  краже
Их  будто  бы  сумел  поймать.
Хозяин – барин, если  даже
Вину  их  нечем  доказать.
У  братьев  не  было  корысти,
Да  только, видимо  им  в  жизни
Не  жизнь  досталась  от  отца.
(Читай  иначе – подлеца.)
Ну  что  сказать? Тогда  бежали,
Вот  так  же  и  сейчас  бегут.
Гуманный  наш  и  скорый  суд…
Но  справедливый  он  всегда  ли?
Судебный, грозный  протокол,
Наверно, худшее  из  зол.

                XXVI
Свобода! Только  в  заключенье,
Пожалуй, до  конца  поймёшь
Её  великое  значенье,
Зачем  и  для  чего  живёшь.
Мы  родились  все  для  свободы,
Но  кто-то  месяцы  и  годы
И  без  вины  и  при  вине –
И  на  свободе, как  в  тюрьме.
Мы  всё  стараемся, стремимся
Освободиться  от  оков,
Только  тюремщик  наш  суров,
И  трудно  нам  освободиться,
И  слабый  свой  возвысить  глас.
Внутри  тюремщик  где-то - в  нас.

                XXVII
Мы  все  рабы  своих  желаний,
И  что-то  держит  нас  всегда.
И  тут  не  надо  оправданий.
Кто  виноват? Видать, среда.
Мы  все  рабы  своих  стремлений,
И, коль  дошло  до  откровений,
Кто  же  из  нас, ещё  вопрос,
Проблем  своих  не  тащит  воз?
Что  непосильными  трудами
Каждый  из  нас  сумел  нажить…
Да  что  об  этом  говорить!
Вы  знаете  всё  это  сами.
Как  якорь  держит  пароход,
Так  держит  нас  ярмо  забот.

                XXVIII
Мы  пребываем, как  в  темнице,
Нам  только  видится  во  сне,
Что  мы  свободные, как  птицы –
На  север  тянет  по  весне.
А  осенью – на  юг, обратно.
И  так  вот  в  жизни  многократно.
И  не  понятно, где  наш  дом?
Наверно  просто  под  крылом.
Только  проснувшись  спозаранку,
Впрягаемся  в  свои  дела,
Грызём, как  будто, удила:
Кто  за  соху, кто  за  баранку,
Кто  за  станок, кто  за  иглу,
Кто  за  ружьё, кто  за  пилу.

                XXIX
Колбасит  нас  в  круговороте,
Познать, увы, не  всё  дано.
В  противоречии   к  Природе,
Существовать  нам  суждено.
Нам  кажется, что  может  статься,
Сумеем  мы  ума  набраться.
И  вот  когда  уж  набрались,
Куда  девалась  наша  жизнь?
В  чём  смысл  жизни  понимаешь
Практически  уже  в  гробу.
Проклятую  свою  судьбу
Иной  раз  просто  проклинаешь,
Но  если  даже  смерть  в  глазах,
Твоя  судьба – в  твоих  руках.



ГЛАВА  ВТОРАЯ

КАВКАЗ  И  КРЫМ

«Приехав  в  Екатеринослав, я  соскучился, поехал  кататься  по  Днепру,
выкупался  и  схватил  горячку  по  своему  обыкновению».
                А.С. Пушкин – брату  Льву  24 сентября  1820 г.   



                I
Нас  случай  иногда  спасает.
Так  и  поэта  случай  спас.
В  то  время, на  исходе  мая,
Раевский  ехал  на  Кавказ.
На  южные  дивясь  красоты,
С  семейством  ехал  он  на  воды.
Поэта  он  застал  в  бреду,
И  смог  предотвратить  беду.
Замолвил  за  него  словечко,
И  Пушкин  отпуск  получил.
Да  он  там  и  не  нужен  был.
Сгорел  бы  просто, словно  свечка.
На  счастье, бравый  генерал
С  собой  в  дорогу  его  взял.

                II
В  те  времена  дороги  были
Совсем  не  те, что  есть  сейчас.
В  жару, конечно  же, пылили,
А  в  дождь, такая  была  грязь!
Да  и  сейчас  ещё  в  глубинке
Вот  так  же  ездят, по  старинке.
Но  худшая  из  всех  примет,
Коль  вообще  дороги  нет.
Пусть  даже  есть  она  на  карте,
Придя  к  какой-нибудь  реке,
Задумаешься  в  тупике,
Что  лучше  бы  ты  был  на  старте,
Или  вообще  в  кругу  семьи,
Чтоб  нервы  не  трепать  свои.

                III
Словно  пророчество  Мессии
Нам  бросил  Гоголь  две  строки,
Что  есть, мол, две  беды  в  России:
Дороги, мол, и  дураки.
И  как  заколдовал  навеки:
Мосты  шагнули  через  реки,
И  появились  поезда.
Машин  вонючие  стада
Несутся  с  рёвом  по  равнине,
И  трассы  вдоль  и  поперёк -
На  север, запад, юг, восток
По  трактам  пролегли  старинным…
Дороги, дураки,  как  встарь,
Когда  страною  правил  царь.

                IV
Но  путь  вдоль  моря – просто  сказка.
Пуста  дорога  и  легка,
Лишь  частая  на  кочках  тряска
Слегка  тревожит  седока.
Я  знаю, это  случай  редкий,
Но  можно  говорить  с  соседкой,
Немножечко  блеснуть  умом,
Беседуя  о  том, о  сём.
А  можно  в  спор  вступить  с  соседом,
Легко  и, в  общем, ни  о  чём:
Что, где, когда  и  что  почём?
И  кто  ещё там  едет  следом?
И  как  успехи  у  детей?
И  что  доехать  бы  скорей.

                V
Из-под  колёс  взлетают  пташки,
Под  солнцем  облака  плывут,
И  волн  весёлые  барашки
Стадами  к  берегу  бегут.
Глазея  из  окна  кареты,
Ищи  народные  приметы:
Дождю  ли  быть  или  грозе,
Или  же  утренней  росе?
Смотри  на  парус  одинокий,
На  утлый, непокорный  чёлн,
Который  пляшет  среди  волн,
На  берег  впереди  далёкий,
И  белых  чаек  над  водой,
И  на  утёс  вдали  седой.

                VI
То ли хорош был воздух свежий -
Бальзам для тела и души,
Которым дышим мы всё реже,
Разве что где-нибудь в глуши.
То ли любовь,волнуя сердце,
Закрыла для болезни дверцы,
Но Пушкин вскоре был здоров.
Бывает,и без докторов,
А часто просто вопреки им,
Мы выживаем,как назло,
Считая,что нам повезло.
Ведь есть,конечно,и такие,
Кому не повезло совсем.
А помер,так и нет проблем.

                VII
Он  был  влюблён, конечно, снова.
Марии  лишь  пятнадцать  лет.
Дочь  генерала, что  ж  такого!
Ведь  для  любви  преграды  нет.
Бывает  месяцы  и  годы
Нам  не  убить  «дитя  свободы».
Бывает, если  и  влюблён,
Всё  пролетает, словно  сон.
А  вспомните, как  вы-то  сами,
Завидуя  морским  волнам,
Стремящимся  к  Её  ногам,
«Коснуться  милых  ног  устами»
Хотели  в  жаркий, летний  день,
И  столбенели, словно  пень.

                VIII
Мы  все  болтали  вздор  банальный,
Несли, порой, такую  дичь,
Ловили  взор  Её  хрустальный,
Который  не  могли  постичь.
Понять  Её пытались  мысли,
На  зов  бежали, только  свистни,
И  нам  была  бы  похвала,
Когда  бы  нас  Она  звала.
Ну  а  от  девочки – подростка
Любовь, конечно, далека.
Резвись, пока  осталась  горстка
Весёлых, беззаботных  дней
В  беспечной  юности  твоей.

                IX
Кто  ещё  не  был  на  Кавказе,
Тому  ещё  там  точно быть.
Мы  все  подвержены  заразе,
Есть  что  у  каждого  лечить.
На  наше  счастье, у  Природы
В  достатке  грязи есть  и  воды,
Так  что, пожалуйста, изволь,
Коли   достала тебя  хворь.
Бери  путёвку  в  санаторий,
И  лучше  на  одно  лицо.
Второе  ты, в  конце  концов
Лицо  найдёшь  среди  магнолий,
И  свой  блистательный  роман
Начнёшь  возле  целебных  ванн.

                X
Пусть  он  не  долго  будет  длиться,
Пусть  две  недели, иль  одну,
Законный  брак, как  говорится,
Там  запросто  пойдёт  ко  дну.
И  будет  грустным  возвращенье,
Быть  может, даже  сожаленье
О  встреченном  втором  лице,
И  о  прощании  в  конце.
С  мелодией  знакомой  песни
Тебе  вдруг  вспомнится  не  раз
Она  и  воды  и  Кавказ,
Но  не  вернуться, хоть  ты  тресни,
Нам  никогда  уже  назад,
Где  каждый  побывать  бы  рад.

                XI
Другое  дело – само  место.
С  больным  якшаться  погоди.
Коль  разобраться, если  честно,
Здоровых  лиц – хоть  пруд  пруди.
Ведь  сколько  случаев  бывало,
Сколько  людей  заболевало
Вполне  здоровых - от  больных.
Ну, к  дьяволу! Забудем  их.
Один знакомый  старый  фельдшер
(Я  много  видел  чудаков)
Мне  говорил: «А  кто  здоров?
Поверьте  мне, здоровых -  меньше.
Мне  подсказала  жизнь  сама:
Недообследованных – тьма».

                XII
Но  санаторные  романы,
Как  и  гостиниц  корпуса –
Всё  это  в  будущем, и  рано
Ещё  таращить  нам  глаза.
Всё  было  просто, словно  в  бане:
Шатры  калмыков  на  поляне,
Ручьи,  стекающие  с  гор,
Кусты, тропинки  и  простор.
Карабкаясь  по  горным  кручам,
Как  дикая  коза, в  репьях,
(А коз  полно в  этих  горах),
И  по  кустам  бродя  колючим,
Ты  понимаешь: жизнь  легка,
Как  эти  в  небе  облака.

                XIII
Куда  несёт  их  нынче  ветер?
Куда  их  завтра  понесёт?
И  сколько  ещё  жить  на  свете?
Как  долог  будет  их  полёт?
Это  сейчас  мы  точно  знаем
И  с  сожаленьем  понимаем:
Всего  шестнадцать  лет  и  зим,
И  наша  Русь  простится  с  ним!
Но  только  с  купола  Бештау,
Будь  он  и  выше  в  десять  раз,
Увидишь  лишь  один  Кавказ,
Но  ни  судьбу  свою, ни  славу.
Знать  бы, где  точно  упадёшь,
Туда  уж  точно  не  пойдёшь.

                XIV
Два  месяца  на  водах  Пушкин.
Писал, что  очень  помогли.
Купался, воду  пил  из  кружки,
Черпал  здоровье  из  земли.
На  необжитых  ещё  склонах,
Бродил  он  днём  в  лесах  зелёных.
Среди  цветов  и среди  скал
Он  вдохновение  искал.
Пёк  ночью  на  углях  картошку,
С  калмыками, у  их  костра,
И  жизнь  вполне  была  проста.
Луна  по  небу, понемножку,
Катилась, словно  медный  грош.
Кончался  отпуск. Ну  так  что  ж!

                XV
Хорошее  недолговечно,
Но  впереди  ещё  был  Крым.
Простимся  с  водами  сердечно.
Огромное  спасибо  им!
Прощай, Машук, прощай  Бештау!
Целебных  вод  кавказских  славу
Даже  Эльбрусом  не  закрыть.
Мы  будем их всегда  любить.
И, покупая  в  магазине
Бутылочку  «Ессентуков»,
Мы  вспоминаем  гор  покров
В  благословенной  той  долине,
Гостеприимство  и  уют,
И  где  все  поголовно  пьют.

                XVI
Поэт  сюда  вернётся  позже,
Спустя  каких-то  девять  лет.
Отметит  с  грустью, что,  похоже,
Там  диких  мест  в  помине  нет.
Вздохнёт  о  том, что  раньше  было…
Вы  представляете, как  мило!
А  что  бы  он  сейчас  сказал?
«Это  куда  же  я  попал?»
На  месте  лишь  остались  горы.
И  у  подножья  Машука,
Что  будет  там  стоять  века,
Другой  поэт  погибнет  вскоре.
Ведь  принцип  негодяев  прост –
Им  свет  мешает  ярких  звёзд.

                XVII
Крым  государства  Украина
Когда-то  нашей  был  землёй.
Кого  там  русские  мужчины
Не  били  летом  ли, зимой.
И  турок  били  и  французов -
Уродов  вражеских  союзов.
В  гражданскую,  мы  в  Крыме  том
Друг  друга  ели  поедом.
Вгоняли  немцев  в  крымский  берег,
Который  украинским  стал.
И  хоть  тот  золотник  и  мал,
Я  даже  больше  чем  уверен,
Что  скажет  вам  любой  алкаш,
Что  Крым – он  был  и  будет  наш.

                XVIII
И  вражеских  костей  обломки,
Снаряды, гильзы  всех  веков
Наши  счастливые  потомки
Отыщут  в  глубине  песков.
Но  это  в  будущем, а  ныне
Фрегат  военный, холостыми
Стреляет, прибывая  в  порт,
И  дым  окутывает  борт.
Повисли  паруса  на  реях,
Звон  якорной  цепи  замолк,
И  заревом  горит  восток,
И  флаг  российский  гордо  реет,
И  хлюпает  о  борт  волна,
И  пробуждает  ото  сна.

                XIX
«Был  ли  я  счастлив? Что  ты, милый!
Да  так  живёт  не  всякий  князь!
И  даже  будучи  унылым,
Тавриду  вспомню  я, смеясь.
На  солнце  гроздья  винограда,
Блестят, как  радости  награда,
И  лёгкий  шелест  ветерка…
Марии  нежная  рука…
И  жизнь  беспечная  у  моря,
Среди  прекраснейших  людей…
Скажу: вернуться  бы  скорей
Туда, где  чайки  на  просторе,
Как  кипа  брошенных  листов,
И  чёрный  корабля  остов…

                XX
Был  ли  я  счастлив? Что  ты, шутишь?
Там  же  стихами  думал  я!
Раевский  мне  отцом, по  сути
Тогда  был, честно  говоря.
Со  старшим  сыном  мы  на  море
Гуляли  часто  на  просторе,
Вели  беспечный  разговор…
Ты  что! Я  помню  до  сих  пор!
А  дочери – они  прелестны!
Я  был  влюблён  во  всех  троих,
Но,  выбрать  чтоб  одну  из  них…
Они  все  очень  интересны!
Хитёр  султан - на  зависть  всем,
Придумал  для  себя  гарем!

                XXI
Учил  английский  с  Николаем,
Читал  Вольтера  по  утрам.
И  Байрон  был  неподражаем,
Люблю  его, ты  знаешь  сам…
Читал  Шенье  и  Вальтер  Скотта –
Мужей  высокого  полёта,
И, повторюсь  в  который  раз,
Вернулся  бы  туда  тотчас.
Бывало, спорил  с  Катериной,
Входя  в  литературный  раж,
И  спор  этот  горячий  наш,
Конечно, был  игрой  невинной.
Признаюсь  честно, что  она
Отнюдь  не  лишена  ума.

                XXII
Я  просыпался  среди  ночи,
Часами  слушал  моря  шум.
И  ночи  делались  короче
От  праздных  и  весёлых  дум.
Часами  я  бродил, пытливо,
Всё  замечая, что  красиво,
И  рифмы  лёгкие, толпой
Бежали  по  тропе  за  мной.
Я  объедался  виноградом,
Купался  в  море  и  шалил,
И  столько, братец, было  сил!
И  солнце, солнце  водопадом
Там  низвергалось  так  с  небес,
Что  если  б  умер, то  воскрес!

                XXIII
Я  с  сожалением  оставить
Был  должен  этот  дивный  край,
Чтобы  уже  в  стихах  прославить,
Ну, a propos  Бахчисарай.
Развалины  Пантикапеи
Не  тронули  меня  сильнее.
Дианы  храм  и  монастырь –
Всё  превращается  в  пустырь.
Нет, время, всё-таки  жестоко.
Лишь  время, братец, против  нас.
В  руины  всё, в  свой  день  и  час
Лишь  время  превратит, потоком
Смывая  нас, как  муравьёв.
Я  слышу  его  грозный  рёв.

                XXIV
Но  страшный  переход  по  скалам
Не  помню  я, мой  милый  друг.
И  лихорадка, вдруг  пристала –
Опять  свалил  меня  недуг.
И  сердце, сердце  больно  сжалось,               
Лишь  только-только  показалась
Берёзка  где-то  на  пути.
И  здесь, ты, брат  меня  прости.
Я  заскучал  о  наших  нивах,
О  нашем  милом  полудне.
Подумалось, признаться, мне,
Что  мы  в  местах  живём  красивых.
И  сколько  б  не  бродил  порой,
А  тянет  всё  равно  домой.


                XXV
Сколь  не  броди  по  дальним  странам,
И  как  они  ни  хороши,
А  тянет  всё  к  родным  бурьянам,
И  не  сдержать  полёт  души.
На  речку, где  есть  омут  тихий,
Где  рыбки – вечные  трусихи
Стремглав  уносятся  под  тень
Коряги, в  жаркий  летний  день.
Там – земляничные  поляны…
И  жизни  каждый  миг  хорош.
А  помнишь, как  волнами  рожь
От  ветра  ходит… Что  там  страны!
Я  вряд  ли, братец, утаю,
Что  Родину  свою  люблю».

                XXVI
Примерно  так  писал  он  брату.
Я  не  ручаюсь  лишь  за  слог.
Но  это  всё  из  писем  взято.
Я  изложил, как  только  мог.
Вот  так  в  те  годы  развлекались,
Так  капиталы  прожигались
Тех, кто  тогда  был  при  деньгах.
Все  остальные – в  дураках.
Таких  и  нынче  тоже  много.
Их  и  сейчас  ты  встретишь  сам
В  Бангкоке, в  Ницце, где-то  там…
Только  живут  они  убого,
Не  помышляя  о  Шенье.
В глазах  одни  только  у.е.

                XXVII
Ведь  были  ж  раньше  «сливки  света»!
Теперь  их  и  в  помине  нет.
И  свора  богатеев – это
Теперь  наш  самый  «высший  свет».
Им  же  известно, что  за  «баксы»
Всё  купится  и  всё  продастся.
Тебе  всучат  и  место  в  рай,
Ты  только  денег  больше  дай.
Где  та  культура  и  то  время,
И  наши  лучшие  умы?
Похоже, что  дичаем  мы,
И  вырождаемся,  как  племя.
Так  если  двигаться  вперёд,
Назад  придём, наоборот.



ГЛАВА  ТРЕТЬЯ

БЕССАРАБИЯ.  КИШИНЁВ.

«Vrai  demon  pour  l espieglerie,
      Vrai  singe  par  sa  mine,
Beaucoup  et  trop  d etourderie,
      Ma  foi, voila  Pouchkine».
                А. С. Пушкин  («Mon  portrait»)

Перевод:
«Сущий  бес  в проказах,
Сущая  обезьяна  лицом,
Много, слишком  много  ветрености –
Да, таков  Пушкин».
                («Мой  портрет»)



                I
Так  пролетело  это  лето,
Сгорело, просто  истекло.
Дождинки  бьют  в  окно  кареты,
Потеет  мокрое  стекло.
Поэт  уже  опять  в  дороге.
Пусть  помогают  ему  боги.
Он  жив, хоть  не  совсем  здоров,
И  едет  в  город  Кишинёв.
На  юге  осень, в  самом  деле,
Не  та, что  в  средней  полосе.
Берёзы  белые  не  все
Свой  золотой  наряд  одели.
И  птицам – тоже  благодать.
Да  лето  же! Ни  дать, ни  взять.

                II
Только  представишь  эти  годы,
Как  слюнки  сразу  потекут.
Тогда  проклятые  заводы
Ещё  не  встали  там  и  тут.
Светлы  и  чисты  были  воды,
И  в  благодарность  от  Природы
Все  блага  мира  человек
Имел  на  свой  короткий  век.
И  воздух  был  тогда  целебен,
И  конец  света  так  далёк.
И  если  выйдешь  за  порог,
Собравшись  в  церковь  на  молебен,
На  светофоре  идиот
Тебя  "Тойотой"  не  собьёт.

                III
Нет  никаких  машин  в  том  веке.
Что  делать, если  век  такой?
Трясись  хоть  целый  век  в  телеге,
Машин  не  встретишь  ни  одной.
Жизнь, просто сказочная  даже,
Но кто  же  нам  о  ней  расскажет?
И  я  бы  вряд  ли  здесь  сидел,
Если  б  попасть  туда  сумел.
Но  время  мы  не  выбираем,
Скорее  это  время – нас.
Всему  есть  свой  и  день  и  час.
И  как  бы  не  казался  раем
Тот нетаксомоторный  век,
Нам  пыль  глотать  своих  телег.

                IV
Но  вот  уже  он   в  Кишинёве,
Где  Инзов  с  ним  порою  строг.
Благодаря  арабской  крови,
Сидел  он  часто  без  сапог.
«Хлопот  с  ним  больше, чем  по  службе».-
Так  Инзов  извещал  по  дружбе,
Когда  садился  за  письмо.
Да  только  Пушкин  всё  равно,
Хоть  знал, что  вновь  наказан  будет,
Не  мог  сдержать  свой  буйный  нрав,
И  генерал  был, в  общем, прав,
Ведь  если  умный  честно  судит,
Достойно  это  лишь  похвал.
И  Пушкин  это  понимал.

                V
Хоть  случай  без  сапог  остаться
Происходил  не  каждый  день,
Он  мог  бы  каждый  день  стреляться,
На  честь  свою  завидев  тень.
И  к  женщинам  его  вниманье
Порой  встречало  пониманье,
Но  чаще  женщин  он  смущал –
Уж  слишком  смело  наступал.
Как  крепости  не  все  сдаются,
Так  же  и  с  женщиной – беда.
Иные – просто  никогда,
Другие  сразу  отдаются.
Понять - задача  не  проста:
Та  перед  вами, иль  не  та?

                VI
Я чувствую, что здесь бы  надо
Совет  полезный  юным  дать.
Иная  крепость  будет  рада
Всё  неприятелю  отдать.
Другая,  есть приём  коварный,
Заманит, и  конец  печальный
У  победителя  тогда –
Что  завоюет,  как  вода
Сквозь  пальцы  быстро  просочится.
Поймёшь,  что  лучше  бы  не  брал,
И  что  напрасно  наступал,
И  даже  может  так  случиться,
Воскликнешь: «Господи, прости!»
И  как  бы  ноги  унести.

                VII
Где  что  найдёшь, где потеряешь,
Никто  не  ведает, поверь.
И  сам,  как  следует,  не  знаешь,
В  какую  ты  стучишься  дверь.
И  что  получишь: в  лоб  ли  скалкой,
Иль  по  спине  тяжёлой  палкой.
И  никакая  ворожба
Ничто  не  сделает – судьба!
И  Пушкин – ветреный  повеса,
Каким  он  в  молодости  был,
Напрасно  часто  тратил  пыл.
Ему  бы  корабли  Кортеса,
Чтоб  силу  силой  подавить,
Иль  материк  какой  открыть.

                VIII
Завидев  милую  головку,
Верхом  он  въехал  на  крыльцо.
До  смерти  напугал  плутовку,
И  без  сапог  в  конце  концов
Опять  томился  под  арестом.
Да  не  томился, если  честно,
А  иногда  был  даже  рад,
На  строк  весёлых  глядя  ряд.
Ему  бы  хоть  клочок  бумаги,
Чернила, острое  перо,
И, генералам  всем  назло,
Шеренги, полные  отваги,
Бросал  он  в  рукопашный  бой,
И  строчки  лишь  ровняли  строй.

                IX
Гусары  время  проводили
Между  пирами  и  игрой,
И  за  игрой  происходили
У  них  сражения, порой.
И времени препровожденье
Взрывалось, и  в  одно  мгновенье
Друзья, посредством  лишних  слов,
Вдруг  превращались  во  врагов.
Игра  тогда  сопровождалась
Шампанским, жжёнкой  иль  вином,
И  над  зелёным, над  сукном
Такие  грозы  разражались!
И  шёл  в  ход  кий, и  шли  шары,
Меняя  смысл  всей  игры.

                X
И  ладно, чаша  круговая
Была  б  на  всех  всего  одна –
За  первой  спрошена  другая,
И  снова  полная  вина.
Шары  летят  замысловато –
Не  лезут  в  лузы, чертенята!
Тот, кто  играл, тот  знает  сам,
Как  они  бьются  по  бортам.
Но  весело! Смеётся  Пушкин,
Совет  спешит  гусарам  дать,
Что, может, кий  отрихтовать?
И,  в  заключение  пирушки,
Как  ниже  пояса  удар –
Орлов  назвал  его  «школяр»!

                XI
Ругал  поэт  себя  позднее,
Как  только  выветрился  хмель.
Орлов, и  следом – Алексеев –
Обоих  вызвал  на  дуэль!
Была  сначала  потасовка.
Орлов  поэта  очень  ловко
Схватил  в  охапку, и – в  окно!
Не  зря  так  горячит  вино!
Дверь  нараспашку – он  вернулся,
И ладно – не  второй  этаж!
Игра  в  другой  вошла  вираж.
Вот  Алексеев  увернулся,
Но  шар  попал  ему  в  плечо.
В бильярдной  стало  горячо.

                XII
 Гусар  к  нему  с  поднятым  кием,
Словно  со  шпагою,  в  бою –
«Ведь  были  ж  схватки  боевые!»
Но  видит  пистолет: «Убью!»
И  бились  бы  ещё, как  звери,
Но  все  наутро  протрезвели,
Липранди  помирил  друзей,
И  долго  слышалось: «Налей!»
Уже  на  дружеской  пирушке -
Мир  полагалось  закрепить,
И  снова  круговую  пить,
Чтоб  не  стреляли  больше  пушки.
Как  повелось  в  России, пир
Венчает  наступивший  мир.

                XIII
А  на  проказника  Эрота
Поэт  нисколько  не  пенял.
Влюблялся  каждый  день,  без  счёта
И  тут  же  сразу  изменял.
«Жить  не  могу  без  этих  глазок!
Что  лучше  есть, не  надо  сказок!
Ведь  лучше  Вари  не  найти».
Но  только, Бог  его  прости!
Встречает  он  красотку  краше,
И  снова  кругом  голова.
И  снова  шепчет  он  слова
Уже  не  Варе  и  не  Маше,
А  Ольге, тёплым  вечерком,
Хоть  с  нею  он  едва  знаком.

                XIV
Кому  он  там  рога  наставил,
Уже, конечно, не  узнать.
Он  трость  себе  завёл  из  стали,
Чтоб  защищаться, так  сказать.
Или  не  трость, а  ствол  ружейный,
Чтобы  какой-нибудь  семейный
Бодаться  с  ним  бы  не  полез,
А  в  трости  был  приличный  вес.
О  нём  распространяли  слухи,
И  слышалось  со  всех  сторон
Как  будто  карканье  ворон.
О  нём  судачили  старухи,
Что  сочтены, мол, его  дни.
Видать,  накаркали  они.

                XV
Ну, то  что  мысль  материальна,
Теперь-то  нам  известно  всем.
Сбывается  не  моментально,
Но  неизменно, между  тем.
Цыганок  всем  известны  бредни,
Но  «не  испортят  нам  обедни»
Их  предсказания  ничуть.
Уж  нас-то  им  не  обмануть!
Но  Пушкин  как-то  сам  признался:
Гадалка старая  ему
Не  напророчила  тюрьму,
А  чтобы  только  он  боялся
Жены  ли, белого  коня,
Блондинов -  также, как  огня.

                XVI
И  Пушкин  иногда  нарочно
Судьбу  испытывал  свою.
Так  он, я  думаю, возможно,
И  без  войны  был, как  в  бою.
Любил  он  звон  мечей  и  битвы,
И  остриё  холодной  бритвы.
«И  смерти  мысль» - его  слова,-
Мила  душе  его  была.
Не  мог  он  в  стороне  остаться,
Смотреть  на  бой  со  стороны,
И  в  этом  нет  его  вины.
И  случай  от  души  подраться,
И  смерти  увидать  оскал,
Он, просто-напросто  искал.



ГЛАВА  ЧЕТВЁРТАЯ

НА  ГРАНИ

"Мне бой знаком -люблю я звук мечей
От  первых лет поклонник бранной славы.
Люблю войны кровавые забавы
И смерти мысль мила душе моей".
                А. С. Пушкин
               
               
                I
Портрет  поэта  в  эту  пору,
Как  уверяют, был  таков:
Влюблялся,  знаем,  без  разбору,
И  тут  не  надо  лишних  слов.
Был  ветрен  и  умён,  как  прежде,
Насмешлив, не  педант  в  одежде;
Экспромтом  массу  эпиграмм
Мог  выдать  под  восторги  дам;
Хотел  «блистать», по  их  словам  же,
Был  дерзок  и  любил  шалить,
Играл, да  что  и  говорить,
Был  наголо  побрит, и  даже
Носил  ермолку  с  неких  пор.
Везде  производя  фурор.

                II
И  не  одними  лишь  стихами
По  всей  России  он  гремел.
Друзья  распространяли  сами,
Каких  он  наворочал  дел.
История  любви  к  Людмиле –
Жене  Инглези, говорили –
Это  ещё  одна  дуэль,
Как  выясняется  теперь,
Что  если  бы  она  случилась,
Кто  знает, как  бы  всё  прошло.
Что  же  тогда  произошло?
Не  сразу  истина  открылась.
А  ведь  могла  пролиться  кровь!
Что  с  нами  делает  любовь!

                III
Людмила  мужа  не  любила.
За  деньги, а  не  по  любви,
Одна  она  ли  выходила,
Все  чувства  подавив  свои?
Жить  с  нелюбимым, гадким  мужем –
Тут  редкостный  характер  нужен.
Душе  хотелось  перемен –
Вот  вам  и  почва  для  измен.
И  пылкая  любовь  поэта
Была  воспринята, как  дар.
Он  к  ней  пробрался  в  будуар,
И  с  этого  момента  лето
Теплее  стало  и  светлей.
Да  только  муж  следил  за  ней.

                IV
Ждать  от  меня  постельной  сцены,
Пожалуй,  что – напрасный  труд.
Любой  подробности  измены,
Хоть  маслом  дорисует  тут.
Кто  не  любил, тому  напрасно,
А, может  даже  и  опасно,
Подробности  живописать.
Ты  им  картинку  должен  дать,
А  лучше – видеокассету,
Ещё  вернее – DVD.
Заманчиво, как  ни  крути,
Нам  в  скважину  дверную  эту,
Хоть  мельком  глянуть, знаю  я,
Лишь  бы  смотреть  не  на  себя.

                V
Была  ли  у  супругов  сцена,
Или  же  просто  мордобой,
Никто  не  знает, но  измена
Была, и  к  Пушкину  домой
Явился  секундант  Инглези,
Поручик, не  лишённый  спеси,
Высокомерно  дал  понять,
Что  барин  хочет  пострелять,
Чтоб  проучить  молокососа.
За  честь  задетую  свою,
Сказал: в  гранит  его  вобью!
Поэт  ответил: «Нет  вопроса,-
Он  от  природы  был  не  трус,-
Я  с  ним  отлично  подерусь!»

                VI
Но  кто-то  известил  начальство.
На  две  недели,  под  арест
Закрыли! Экое  канальство!
Но  снёс  поэт  и  этот  крест.
Спасли  его, что  тут  лукавить.
Был  Инзов  вынужден  отправить
Чету  Инглези  за  кордон
На  целый  год, чтоб  Купидон
Немного  поберёг  бы  стрелы,
Словесности  российской  для.
Поэт  не  тратил  время  зря.
И  вырывался  за  пределы
Засовов, ставней  и  замков
Волшебный  луч  его  стихов.

                VII
Оправдывать  его  не  будем,
Мол, юности  беспечный  пыл.
Он  христианин  был, по  сути,
А  заповеди  все  забыл.
Но  обвинять  не  будем  тоже,
Ведь, как-никак,  он  гений, всё  же,
Но, не  отметишь  этих  черт,
Другим окажется  портрет.
Да  искажать  разве  пристало
Черты  знакомого  лица?
И  мне  личина  хитреца,
Я  думаю, подходит  мало.
Изобразить  сочту  за  честь,
Его  таким, каков  он  есть.

                VIII
Бывало, утром  возвращался,
И  до  обеда  просто  спал.
Кутил  всю  ночь, а  просыпался
И  долго  сам  себя  ругал.
Казалось, самобичеванье
Приносит  лишь  одно  страданье,
И  в  задушевности  бесед
Притворства  никакого  нет.
Он  предавался  тихой  грусти,
Но  долго  не  умел  грустить,
И  вскоре  начинал  шутить,
Что, дескать, чёрт  его  отпустит,
И  перестанет  с  ним  играть.
А то - садился  вдруг  писать.

                IX
Писал  подолгу, увлекаясь,
Иной  раз  просто  до  утра.
Своей  работой  забавляясь,
Как  будто  то  была  игра.
И  на  страницах, очень  ловко,
Вдруг  выйдет  чья-нибудь  головка,
И  чей-то  стройный  силуэт.
С  листом  бумаги  tete  a  tete,
С  пером  в  руке,  он  за  столом  же,
Бывало,  крепко  засыпал,
А  то, что  за  ночь  накропал,
Нередко, забывал,  и  позже
Не  вспоминал, и  все  дела.
Возможно, мысль  не  та  была.

                X
Но  холостяцкие  пирушки,
Балы  и  карты – чепуха!
Можно  считать, что  грешен  Пушкин,
Но  кто  из  нас-то  без  греха?
Взять  хоть  бы  страсть  к  азартным  играм.
Смотреть  на  карты  можно  тигром,
Только  тут  надобно  учесть:
Сейчас-то  телевизор  есть,
Зависнуть  можно  в  Интернете,
Торчать  в  нём  чуть  не  целый  день,
Или  футбол  смотреть, как  пень,
И  то, что  карты  есть  на  свете,
Как страшный сон,совсем  забыть,
И  времени  вагон  убить.

                XI
Какие  будут  развлеченья
В  дальнейшем, не  могу  сказать.
И  не  имеет  здесь  значенья,
Во  что  потом  будут  играть.
Но, несомненно, что  конечно,
Вино  и  карты  будут  вечно,
Как  и  улыбки  милых  дам,
И  солнце  в  окна  по  утрам.
И  в  вихре  вальса  будут  пары
Кружиться, как  и  век  назад.
И  выйдут, словно  на  парад,
Пусть  не  усатые  гусары –
Безусые  холостяки,
И  умные  и  простаки.

                XII
Что  развивается  успешно,
Так  индустрия  пустоты.
Шажками   мелкими  поспешно
Уводит  нас  от  красоты.
Иной  раз  телевизор  включишь,
Напрасно  лишь  себя  измучишь.
Продать  пытаются, смешно,
То, что  нам  даром  не  нужно.
Хоть  прыгай  ты  на  подоконник,
Зачем, скажите, надо  знать,
Как  свою  собственную  мать,
Какой-то  пьяный  уголовник
Зарезал  из-за  трёх  рублей?
А  может, так  и  надо  ей?

                XIII
Простите, иногда  заносит.
Уж  лучше  книжку  с  полки  взять.
Чего  душа  безмолвно  просит,
Сесть  у  камина, почитать.
Что  там  упало? Что  сгорело?
До  этого  мне  нету  дела.
Да  пусть  весь  мир  пойдёт  ко  дну!
Я  верю  в  истину  одну,
Что  есть  бесценные  богатства,
И  все  они  в  твоей  душе.
Рай  может  быть  и  в  шалаше.
А  если  за  работу  браться,
То  где-то  должен  быть  конец –
Для  дела  славного  венец.

                XIV
Но  до  конца  ещё  прилично.
Вино  и  карты – всё  одно!
Вы  сами  знаете  отлично,
Как  они  тянут  нас  на  дно.
В  пылу  проклятого  азарта,
Когда  побита  ваша  карта,
Когда  кругом – одни  враги,
И  зачесались  кулаки,
Тогда  уж  - не  до  рассуждений,
Себя не просто в руки  взять,
И  хочется  уж  в  морду  дать.
И  кто  ты – недоступный  гений,
Иль  вовсе  человек  простой?
Велик – владеющий  собой.

                XV
За  картами  и  вышло  дело.
От  скуки, или  по  нужде,
Но  Пушкин  в  «штосс»  пускался  смело,
И  в  «банк»  и  просто  в  «экарте».
Писал  он  много, но  стихами
Попробуйте  прожить  вы  сами.
Всё  расходилось  по  рукам,
В  альбомы  любопытных  дам.
И  удивительно, при  этом –
Он  был  известен  далеко,
По  всей  России, и  легко
Богатым  мог  бы  стать  поэтом,
Но  деньги, что  ни  говори,
С  поэтом – полюса  Земли.

                XVI
Играли  в  «штосс», и  некто  Зубов
Взял  банк  и  Пушкин  проиграл.
Поэт  со  смехом, а  не  грубо,
Шутя,  заметил, что  нахал
Играл  наверняка  и  значит,
Платить  по  счёту – не  задача,
И  только  полный  идиот
Такой  ему  оплатит  счёт.
Они  отправились  в  «Малину»,
Где  и  устроен  был  барьер,
Ведь  только  на  такой  манер
Тогда  решали  спор  мужчины.
И  многие  и  без  вины
Тогда  наделали  в  штаны.

                XVII
Да, Пушкин  был  горяч  порою,
Но, попадая  в  переплёт,
Как  и  положено  герою,
Он  становился  словно  лёд.
По  утвержденью  очевидца,
На  ту  дуэль  поэт  явиться
Не  опоздал, серьёзен  был –
Прошёл  первоначальный  пыл.
Признал  ли  Зубов, что  виновен,
Или  случайно  промах  дал,
Но  он  такого  не  видал:
Поэт  не  шевельнул  и  бровью –
 С черешней  спелою  картуз
В руках  держал  любимец  муз.

                XVIII
И, завтракая, равнодушно
На  землю  косточки  плевал.
Он  улыбнулся  как-то  грустно,
Но  пистолет  не  поднимал.
Он  знал, что  может  очень  просто
Навеки  уложить  прохвоста,
Что  жизнь  его  в  его  руках.
Он  видел  страх  в  его  глазах!
И  разве  это – не  победа?
Тут  и  не  нужен  пистолет.
Убит  противник – его  нет!
Сошёл  в  могилу  до  обеда.
Грешно  в  покойного  стрелять.
А  тот  бежит  его  обнять!

                XIX
Он  отстранился: «Это  лишне».
Так  был  закончен  этот  спор.
Вот  если  б  косточкою  вишни
Все  так  стреляли  бы  в  упор.
Но, павшие  от  пуль  свинцовых,
Давно  уж  спят  в  гробах  дубовых.
Дано ли нам понять  успеть,
Как  жертвы  выбирает  смерть?
И  кто  там  первый, или  крайний?
Короток  путь  твой  или  нет?
От  мыслей  этих  только  вред.
Тот  лучший  мир  и  берег  дальний
Не  так  далёк  перед  тобой,
Ведь  смерть-то  вечно  за  спиной.


 
ГЛАВА  ПЯТАЯ
 
ТАЙНОЕ  ОБЩЕСТВО. КАМЕНКА.

«Время  моё  протекает  между  аристократическими  обедами
и  демократическими  спорами».
                А. С. Пушкин – Н. И. Гнедичу  4  декабря  1820 г.


     I
На  берегах  реки  Тясмина,
В  селе  Давыдовых, зимой,
За  пуншем  собрались  мужчины,
И  разговор  там  шёл  такой:
«Что,  если   стало  бы  известно,
Скажите  господа  мне  честно,
О  Тайном  Обществе  сейчас,
Кто  бы  вступил  в  него  из  вас?»
«Я  бы  вступил! – глаза  блестели,
Поэт  смотрел  в  глаза  друзей,-
Достаточно  ли  жизни  всей?
Я  всю  отдам!» Все  обомлели –
Так  был  его прекрасен  пыл.
Все  знали – искренен  он  был.

       II
Конечно, нужен  был  друзьям  он,
Но  понимали  же  друзья:
Всё  тайное  вдруг  станет  явным –
Поэтом  рисковать  нельзя.
Свели  всё  к  безобидной  шутке.
Поэт  расстроился: «Нет, дудки!
Я  думал, что  уж  жизнь  моя
Облагорожена  и  я
К  манящей  и  заветной  цели
Стремиться  буду  с  этих  пор.
Выходит, что  всё  это  вздор!»
Опомниться  все  не  успели,
Скрывая  слёзы  и  лицо,
За  шапку  он, и – на  крыльцо.

        III
«Что  ж, господа, вы  приуныли?
Придвинемся  к  столу  тесней.
О  чём  вчера  мы  говорили…»
Но  разговор  занятный  сей
Тут  пропустить  гораздо  проще –
Мы  знаем, приведёт  на  площадь
Мужей  тех  тайный  разговор.
Нам  ни  к  чему  его  разбор.
И  что  они  все -  декабристы,
Им  тоже  было  невдомёк.
Год  двадцать  пятый  не  далёк.
Их  мысли  и  просты,  и  чисты.
Судьба  России, знаем  мы,
Волнует  лучшие  умы.

       IV
И, забегая  чуть  подальше,
Напомню  только  эпизод –
Какой  ответ  царю, без  фальши,
Поэт  впоследствии  даёт:
«А  сам  бы  вышел  ты  на  площадь?»
Сказать  бы  «нет», казалось, проще.
Ответ  поэта  и  сейчас
Не  робким  кажется  для  нас:
«Конечно, я  бы  точно  вышел,
И  больше, чем  уверен  я.
Там  были  все  мои  друзья.
Но  не  было  угодно  свыше,
Чтоб  я  на  площадь  не  попал,
О  заговоре   не  узнал».

        V
Тогда  лишь  по  веленью  сердца
Его  тянуло  в  Петербург,
Да  только  разные  коленца
Судьба  выкидывает  вдруг.
И  как, скажите, жить  на  свете,
Если  не  верите  примете?
Ну, а  с  приметой – всё  легко,
Если  вам  ехать  далеко.
Допустим,  есть  какое  дело,
Да  только  поп  вас  задержал,
Иль  заяц  путь  перебежал.
Тогда  уж  возвращайтесь  смело,
Сидите  дома  без  забот,
Хотя  забот  и  полон  рот.

        VI
И  царь  доволен  был  ответом:
«Ну, хорошо, что  хоть  не  врёт».
Однако, слежка  за  поэтом
Потом  всю  жизнь  его  идёт.
И, что  с  поэтом  на  свободе –
Всё  в  голове  у  Нессельроде.
Депеш  и  донесений – тьма.
Вот  ведь, где  «горе  от  ума!»
Буквально  всё – о  каждом  шаге.
Всё – в  Петербург, со  всех  сторон.
И  так – до  самых  похорон.
Чья  ещё  жизнь  так – на  бумаге,
Подробно  изображена?
И  в  чём  была  его  вина?

      VII
Село  Давыдовых – большое.
Круты  Тясмина  берега.
Простор  и  небо  голубое,
И  вдаль  бегущая  река.
Шикарно  жили – с  певчим  хором,
Церквушка  там -  над  косогором,
По  праздникам -  оркестра  медь
Сверкала – просто  одуреть.
Дом  был  большой, и  сад  тенистый,
Библиотека  и  бильярд…
Ну, словом, каждый  был  бы  рад
Пожить  в местах, где  декабристы
Лелеяли  свои  мечты,
И  спорили  до  хрипоты.

     VIII
Рассказывают: над  рекою
Был  небольшой, тенистый  грот,
Где  после, летнею  порою
Хранили  масло  и  компот.
При  Пушкине  он  был  столовой.
Теперь-то  он  побелен  снова,
А  на  тех  стенах, говорят,
Стихи  выстраивались  в  ряд.
Тут «смесь  умов  оригинальных»
Бродила  весело, порой.
Шампанское  лилось  рекой.
Казалось, что  и  дней  печальных
Уже  не  будет  никогда,
Но  быстро  пронеслись  года.

       IX
Писал он как-то  на  бильярде –
На  животе  на  нём  лежал.
В  каком-то  творческом  азарте
«Кавказский  пленник» завершал.
Уже  к  обеду  приглашали,
Только  напрасно  его  ждали.
Лакей  принёс  рубашку  зря –
Ждал, ничего  не  говоря.
Так  и  стоял  с  рубашкой  этой.
Молчанье – золото. Он  знал,
Что  очень  зол  поэт  бывал.
Молниеносною  кометой
Бросался  к  тем, кто портил вдруг
Воображения  игру.

        X
Увы!  В  бильярд  играл  он  скверно,
Наездник  никудышный  был,
И  грохался  с  коня, но  верно –
То  и  другое  он  любил.
Шутили  про  него, порою:
Он  увлекается  игрою,
И  так  же  плохо  говорит,
Как  пишет  хорошо, пиит.
Да, речь  его  была  бессвязной,
И  бестолковою, порой;
Но  плюс  в  нём  был, конечно, свой:
В  литературе  он  прекрасно,
Как  рыба,  был  в  своей  среде.
С  ним  и  не  спорили  нигде.

         XI
Не  всё, что  создал  он  в  ту  пору
Мы  нынче  можем  прочитать.
И, спору  нет,  что  много  сору
За  ним  устали  выметать.
Вот, разве  «Гавриилиада»
Дошла  до  нас, сказать  бы  надо,
Но  это,  как  сейчас  кино –
Хоть  неприличное  оно,
Всегда  ценители  найдутся –
Она  по  спискам  разошлась,
Как  фильм  с  эротикой  у  нас.
Он  на  друзей  мог  долго  дуться,
Но  «что  написано  пером,
Не  вырубишь  и  топором».

       XII
Теперь? Теперь -  другое  дело.
Как  хорошо  известно  нам,
Поэму  ту  причислим  смело
Почти  к  детсадовским  стишкам.
Теперь  такое  прочитаешь!
И  столько  нового  узнаешь!
Гоморра, словом, и  Содом,
А  если  коротко – «дурдом».
А  что  увидишь – это  мраки!
Уж  лучше  цирк  бы  посмотрел:
Какое-то  сплетенье  тел...
И, вроде, люди – не  макаки…
Короче, будете  их  бить,
То  не  забудьте  пригласить.

                XIII
А  дело  получилось  громким –
Дошло, аж  до  государя,
Но  провалилось,  и  потомки
Гадают,  честно  говоря.
Ведь,  по  его  словам  выходит:
Не  при  делах  он  этих,  вроде.
И  что  вообще  писал  не  он,
Морали  нанеся  урон.
«Кто  эту  мерзость  нацарапал,-
Признался  он  тогда  царю,-
Я, сир,  Вам  честно  говорю,
То – курица  писала  лапой.
И  слог  не  мой,  как  ни  крути.
Не  знаю,  кто  писал,  прости».

       XIV
Но  это  будет  много  позже,
Когда  приедет  в  град  Петра.
Давно,  кто  вышел  на  ту  площадь,
Развеяны,  как  снег  с  утра.
«Иных  уж  нет,  а  те – далече».
То  утро,  судьбы  искалечив,
Уже  в  небытие  ушло,
И  былью  поросло  быльё.
И  он  напишет  посвященье
Своим  друзьям,  жалея  их,
Всем  нам  известен  этот  стих:
«Храните  гордое  терпенье…»
Там – «в  глубине  сибирских  руд»,
Где  «братья  меч  вам  отдадут».



ГЛАВА  ШЕСТАЯ

ЦЫГАНЕ

«Цыганы  шумною  толпой
По  Бессарабии  кочуют.
Они  сегодня  над  рекой
В  шатрах  изодранных  ночуют».
                А. С. Пушкин


          I
На  Пасху  танцы  под  волынку
Происходили  тут  и  там.
Народ  спешил, конечно, к  рынку.
Весна – вокруг  и  шум  и  гам.
Так  повелось  уже  в  народе,
Что  все  плясали  в  хороводе.
И  пусть  в  кармане  лишь  гроши,
Все  веселились  от  души.
В  весёлом  этом  вихре  танца
И  Пушкин  тоже  танцевал –
Его  уже там всякий  знал.
Смотреть, как  приходил «ломаться»
Поэт  на  танцах – это  смех!
Он  там  смешил, конечно, всех.

          II
Однажды  к  Инзову  явился
Один  почтенный, местный  дьяк.
«Христос воскрес!»,- и  удивился –
Ему, вдруг, грубо: «Сам  дур-р-рак!»
И  попугай  ещё,  заправски,
Послал  пришельца  по-молдавски.
И  дьяк, конечно, ошалел,
И  где  стоял, так там  и  сел.
Наместник  понял, чья  проказа.
«Способный,- только  и  сказал, -
И  чётко  говорит, хоть  мал».
И  Пушкин  снова  был  наказан,
А  попугай  тот  на  балкон
Был  вынесен, конечно, вон.

          III
Мы  все  мужаем, это  скверно,
И  лезет  седина  в  виски.
Я  буду  сам  мужать, наверно,
До  самой  гробовой  доски.
И  сколько  бы  ни  жил  на  свете,
В душе  мы  все – конечно, дети.
И  чем  быть  в  детстве  стариком,
Лучше  уж  в  старости – дитём.
В  виду  я  не  имею  глупость,
Или  же  старческий  маразм,
Нет, много  есть  других  проказ.
Избави  бог  нас, если  тупость
Придёт  к  нам  раз  и  навсегда,
И  станут  бременем  года.

          
                IV
«Чредою  всем  даётся  радость»,
И  горесть – тоже  в  свой  черёд.
С хорошим, где-то  рядом  гадость
Бок  о  бок, как  всегда  живёт.
А может  даже  и  прекрасно,
Что  жизнь  не  так  однообразна,
Ведь  без  плохого, как понять,
Что  надо  лучшего  желать?
Счастливый, как поймёт, опять  же,
Что  и  несчастным  можно  быть,
И  ненавидеть, и  любить –
Не  знаем  мы, что  будет  дальше,
Ведь  только  крайности  одни
Сопровождают  наши  дни.

         V
Цыганский  табор  над  рекою.
Шатры, кибитки  и  ковры.
Коней  мальчишки   к  водопою
Ведут  среди  густой  травы.
Цыганская  душа  поэта
Его  будила  до  рассвета.
К  трескучим  приходя  кострам,
Он  долго  оставался  там.
Сидел  и, слушая  их  речи,
Смотрел  он  на  огонь  костра.
«Их  кочевая  жизнь  проста,
Но  как  моя – ничуть  не  легче,-
Так  думал  он,- лишь  жар  огня
Их  согревает, как меня».

        VI
Но  также  душу  его  грели
Глаза  цыганки  молодой.
Монисты  на  груди  звенели:
Серебряный  и  золотой –
Сверкали  будто  бы  медали.
Найти  бы  можно, но  едва  ли,
Подобную  ей  красоту.
Мужчин  к  ней  просто за  версту
Всегда  тянуло, как  магнитом.
Сейчас  её  «эмансипэ»
Наверно  называли  б  все.
И  по  устам  и  по  ланитам,
И  даже  по  длине  ресниц,
Она  затмила б  светских  львиц.

        VII
Курила  трубку, хриплый  голос,
И  говорит  что – не  понять.
Но  косы  чёрные  по  пояс,
И, боже  мой, какая  стать!
Она  носила  шаровары,
Верхом  скакала, как  татары,
Огромных  глаз  живой  огонь
Вам  молча  говорил: не  тронь!
Конечно, красота  Земфиры
Разила  просто  наповал.
Поэт  раздумывать  не  стал –
Дух  ловеласа  и  задиры
В  нём  был, увы, сильней  всего.
Земфира  быть  должна  его!

         VIII
Отсутствовал  он  две  недели;
Их  часто  видели  вдвоём,
Как  они  рядышком  сидели,
О  чём-то  говоря  своём.
За  ручку  взявшись, над  рекою,
Когда  вечернею  порою
Мерцали  звёзды  в  вышине,
Они  бродили  в  тишине.
«В  шатрах  изодранных» ночуя,
Порою  просто  на  земле,
Лишь  травку  подстелив  себе,
Он  даже  думал: «Жить, кочуя,
Не  так  уж  плохо, видит  бог».
Какой  же  был  всему  итог?

          IX
Однажды  он  проснулся  рано.
Земфиры  не  было, она
Исчезла, как  клочок  тумана
Из  его  радужного  сна.
Она  сбежала  в  Варзарешты.
Поэт, не  потеряв  надежды,
За  нею  следом, но  она
Другим  была  увлечена.
Умнее  ли  была  цыганка,
Или  хорош  был  так  цыган,
Только  закончен  был  роман.
Судьба, порою – иностранка,
И  не  понять  её  язык,
Хоть  даже  перейдёт  на  крик.

           X
Но  всё, что  пережил – подарок!
Там, где  такой  накал  страстей,
Где  каждый  день  и  свеж, и  ярок,
Энергии  испить  успей.
И, утренней  подобно  влаге,
Слова  осядут  на  бумаге.
Как  солнце  раннее – восток,
Нас  осенит  сиянье  строк.
В  цветах  душистые  поляны,
Горячий  табунок  коней,
Речушка  и  костры  над  ней,
И  развесёлые  цыганы,
Земфира  с  трубкою  в  руках –
Всё  мы  увидим  в  тех  строках.

          XI
Земфиры  той  не  стало  рано.
Любила  она страстно, но.
Ей  от  руки  того  цыгана
Погибнуть  было  суждено.
То  ли  ей  Пушкин  напророчил,
То  ли  любил  он  её  очень,
Знал  он  об  этом, иль  не  знал,-
Он  всё  в  поэме  описал.
Бояться  ли  нам  совершенства,
Я  точно  не  могу  сказать.
И  что  нам  можно  ожидать?
Что  нам  от  этого  соседства?
От  красоты, что  проку  нам?
Подумай  на  досуге  сам.

         XII
О  красоте  писали  много,
Что  сила  страшная  она,
Что  уноси  скорее  ноги,
А  не  унёс – твоя  вина.
Быть  может, буду  зря  стараться,
Но  хочется  с  ней  разобраться:
Что  это  всё  ж  за  высота –
Эта  дурная  красота?
Мы  все  для  красоты  открыты,
И  беззащитны  перед  ней,
Ведь  даже  хворый  дуралей,
Горбатый, лысый  и  небритый –
Туда  же – в  петлю, к  красоте,
К наивной, розовой  мечте.

          XIII
Просто  уму  непостижимо,
Что  нас  так  тянет  к  красоте?
Нет  бы,  пройти  скорее  мимо,
Забыть  бы  прелести  все  те.
Забыть, как  страшный  сон, навеки,
Но, боже  мой, смыкаешь  веки,
И  сна  приятная  волна
Приходит, и  опять  она –
Эта  красивая  химера
Приходит  к  нам, как  наяву,
И  на  зелёную  траву
Садится  рядом, и…- галера!
Опять – галера, звон  цепей,
И  жалкий  раб  ты  перед  ней.

         XIV
Конечно, разум  тихо  шепчет,
Что  красоту  ищи  в  душе,
Но  нам  от  этого  не  легче –
Душа  всегда, как  в  парандже.
И  не  уйти, как  от  аркана.
В  сетях  печального  романа
Пропали  многие  уже,
Красот  не  отыскав  в  душе.
И  разрисованною  маской
Спадёт  однажды  пелена,
Вы  пробудитесь  ото  сна,
И  то, что  представлялось  сказкой,
Таким  окажется  дерьмом…
И  вы  по  горло  уже   в  нём.

         XV
Конечно, нас  не  переделать.
Хоть  и  умнеем  с  каждым  днём,
Да  только  вот  какое  дело –
Похоже, глупыми  помрём.
Как  к  свечке  мотылёк  довольный
Летит, так  человек  влюблённый
Бывает  к  разуму  глухим,
И  бог, как  говорится  с  ним,
Ведь  всё  равно, на  те  же  грабли,
Из  года  в  год, из  века  в  век,
Наступит  каждый  человек.
И, хоть  и  точат  камень  капли,
Им  никогда  не  перебить
С  прекрасным  тоненькую  нить.

          XVI
Красоты  же  другого  рода
Не  стану  я  упоминать,
Ведь  всё, что  захотим, природа
В  избытке  нам способна  дать.
Скорей  гораздо  поседеешь,
Если  богатствами  владеешь.
Смотреть  на  них  со  стороны
Нам  безопаснее, увы.
В  музее, глядя  на  полотна
Бессмертных, старых  мастеров,
Мы  понимаем  и  без  слов,
Что  есть  пленительное  что-то
В  запечатленной  красоте,
Что  красота – она  везде.



ГЛАВА  СЕДЬМАЯ

ОТРЫВКИ  ИЗ  ПИСЕМ


                I
«Ах, он  дитя, такая  душка!
Вчера  в  саду, где  чудный  вид,
Глядим, идёт  навстречу  Пушкин,
Одетый, как  заправский  жид.
И  говорит-то  по-жидовски!
В  другой  раз  видим:  франт  московский,
И  балагур, такой  шутник…
А  носит  феску, не  парик!
А  нынче, батюшки  святые –
В  турецких  шароварах  он…
Он, говорят, опять  влюблён.
А  шаровары  расписные
Он  где-то  выпросил  на  час,
Чтоб, видно, позабавить  нас».

               II
«Он  сочиняет  эпиграммы,
Заносчив  и  весьма  шутлив,
И  от  него  в  восторге  дамы,
А  я, ты  знаешь  ли, ревнив.
Он  хочет  быть  повсюду  первым,
И  всем  тут  действует  на  нервы.
Стрелялся, да, но  не  попал…
Боярину  тут  в  рожу  дал.
О  «Чёрной  шали», да  я  слышал,
Но  не  в  восторге  от  неё.
Письмо  кончаю  я  своё.
О  том, что  написал  я  выше,
При  встрече  мы  поговорим.
Наутро  я  стреляюсь  с  ним».

               III
«За  многими  он  увивался,
И  ни  одной  не  пропустил.
Я  даже  слышала,  он  дрался,
И  лишь  по  счастью  не  убил.
С  кем-то  из  местной  молодёжи
Опять  повздорил  он, похоже.
За  картами! Да  сапогом!
О  ходе  слышала  таком?
С  ним  сесть  играть, так проиграешь,
Хоть  и  имеешь  пять  тузов –
Так  на  расправу  он  суров.
И  в  разговорах  замечаешь,
Что  в  эпиграммах, хоть  о  ком,
Больнее  бьёт, чем  сапогом».

                IV
«Вчера  тут  танцы  состоялись.
Был  у  Стамати  шумный  бал.
Потом  на  эспадронах  дрались.
Он  бьётся  лучше, я  признал.
Как  в  танцах, он  весьма  подвижен.
В  бою  не  подпускает  ближе,
И,  хоть  бывалый  я  гусар,
Хороший  получил  удар.
Потом  в  саду  у  Симфераки
Мы  говорили  tete  a  tete.
Я  слышал, он  большой  поэт.
Его  конёк, похоже, драки.
Он  словно  хочет, я  смекнул,
Чтоб  кто-нибудь  его  проткнул».

                V
«За  «Вольность», как  тут  ходят  слухи,
Он  мог  бы  и  в  Сибирь  попасть.
Ох, эти  слухи, словно  мухи –
Им  лишь  бы  нажужжаться  всласть!
Две  странности:  большие  ногти,
Как  будто  дьявольские  когти,
И  череп  бритый  наголо –
Вот  что  вниманье  привлекло.
Живёт  он  там  же, где  и  Инзов,
Уходит  рано  поутру,
Гуляет  в  поле  и  в  бору,
И, если  верить  моим  линзам,
Приходит  с  ворохом  бумаг,
Исписанных, не  знаю  как».

                VI
«Ты пишешь, что  стихи  плохие,
И  не  приемлемы  никак.
Я  знаю, и  пришлю  другие –
Шаховского  смешить  чердак.
А  эти  выпады  Толстого…
Пусть  бесится, ну  что ж  такого.
«Глупец- философ  в  прошлы  лета
Развратом  изумил  полсвета».
Пусть  я  веду  себя  опасно,
Пусть  пишет  дальше. Видит  бог,
Пусть  время  подведёт  итог.
Не  упрекай  меня  напрасно –
Литературная  война
И  мне  нисколько  не  нужна».

              VII
«Как  человек, он  не  приятен.
Охотник  уколоть, бретёр.
Костюм  его  всегда  опрятен,
А  на  язык  всегда  остёр.
Кто  знал его, те  говорили:
«Как  его  раньше  не  убили?»
С  такой  горячей  головой
Опасно  в  мире, милый  мой.
Он, говорят, погряз  в  разврате,
Уже стрелялся  раза  два.
Играет  жизнью, как  в  слова,
Не  помышляя  о  расплате.
По  молодости, видно, лет
Хватается  за  пистолет».

              VIII
«Ах, как  звучало  фортепиано!
Мазурки, вальсы, экосез.
Жаль, всё  закончилось  так  рано;
Был  чуден  этот  вечер  весь.
А  эта  странная  Калипсо
Такие  нацепила  клипсы!
Тут  слышу  я  со  всех  сторон,
Что  Байрон  был  в  неё  влюблён.
Возле  неё  всё  Пушкин  вился.
Что  привлекает  его? Нос?
Или  глаза? Ещё  вопрос.
Только, похоже, он  влюбился.
Но, милочка, прошу  учесть,
Что  лучше  экземпляры  есть».

               IX
«Оденется  то  важным  греком,
А  то, вдруг, смотришь – он  цыган,
То  украинским  «чоловиком» -
Ему талант актёра  дан.
Вчера  одну давали  пьесу.
Я  видел  этого  повесу.
Играли  плохо. Он  шутил:
«Смотреть  на  это  нету  сил.
Я  только  время  зря  потратил.
Эх, лучше  бы – за  бильярд,
А лучше – за  колоду  карт.
Но, ты  смотри, какое  платье!
Пульхерия! Она  моя!
Я  покидаю  вас, друзья».

                X
«Поднявшись  рано, на  рассвете,
В  постели  сидя  нагишом,
Мысль  первая – о  пистолете –
Стреляет  в  стену  воском  он.
Когда  мешают, очень  злится,
Особенно, когда  садится,
И  начинает  сочинять.
И  не  заправлена  кровать;
В  халат  и  тапочки  одетый,
По  комнате  туда – сюда
Он  долго  ходит  иногда –
Это  является  приметой:
Даже  не  думай  и  входить –
Свиреп  он,  может  и  побить».

                XI
«Раз  он  свидание  назначил,
И  с  дамой  встретился  в  саду.
Но  тут  случилась  незадача –
Другая  дама, на  беду,
Как  говорят, цыганской  крови,
Их  прервала  на  полуслове –
Набросилась, и  ну – лупить
Ту  даму! Ведь  могла  убить!
Вмешался  Пушкин. Разнимая,
Цыганку  длинной  жердью  бил.
Ту  даму  унесли  без  сил.
Вот ведь, история  какая!
Ухаживал  бы  за  одной.
Да, только  нет, он  не  такой!»

                XII
«На  днях  был  случай  на  обеде.
Чиновник Ланов уверял:
Вино,мол,лечит всё на свете,
Он средства лучше не встречал.
«Поднять бокалы есть причина -
Здоровье наше  только в  винах!».
Что, якобы, и  от  чумы
Одним  вином спасёмся  мы.
Тут  Пушкин: «Я  бы  усомнился.
Вино  нас, явно, не  спасёт,
Когда  костлявая  придёт».
Чиновник  очень  разозлился,
Побагровел: «Молокосос!»
«А  вы, я  вижу, виносос!»

               XIII
«Ведёт  себя  вполне  примерно,
Мне  его  не  в  чем  упрекнуть.
А ветер  в  голове, наверно,
И  в  старости  у  всех  чуть-чуть.
Прекрасно  ладит  он  с  народом,
Я  его  занял  переводом.
Французский  знает  он, как  свой,
И, в  общем, малый  с  головой.
Своим считаю тоже  долгом
Напомнить: здесь  он  не  в  тюрьме.
Кормить  его не  трудно  мне,
Но, чтобы  было  больше  толка,
Ему  бы  в  год  рублей  семьсот
Вполне  хватило  бы  на  всё».

               XIV
«Что  он  любил  эту  гречанку,
Это  ещё  большой  вопрос.
Все  знают,  эту  иностранку
Уродовал  огромный  нос.
Но  смех, как  говорится, смехом,
А с  нею  в  обществе, успехом
Похвастаться  никто  не  мог.
Ни  ростом, ни  длиною  ног,
Она, увы, не  отличалась,
Не  красовалась  на  балах,
Легко  на  разных  языках
Она, при  случае  общалась,
И  странно  пела  как-то – в  нос.
Что  он  нашёл  в  ней? Вот  вопрос».

                XV
«Правительство  ругает  часто,-
Секретный  сообщал  агент,-
Ругает, также, и  начальство,
И  никому  почтенья  нет».
«Со  всеми  он  всегда  на  равных –
И  с  тем, кто  в  панталонах  рваных,
И  кто  при  чине, при  звезде,
Не  церемонится  нигде».
«Обычно  рано  утром  пишет,
Но  так, что  леший  разберёт.
Потом  до  вечера  уйдёт.
В  кофейне  часто  его  слышим.
Бывает  временами  строг,
И  что  ни  слово, то – острог!»

               XVI
«Мы  Пушкина  здесь  часто  видим.
Его  конёк – аббат  Сен-Пьер.
Для  подражанья  в  чистом  виде,
Этот  аббат  для  нас  пример.
О  том,  что  вечный  мир  наступит,
Толчёт  он  словно  воду  в  ступе.
Кого  великими  зовём,
Те  будут  лишь  хулиганьём.
Лишь  предприимчивые  люди,
Герои  славные,  в  бою
Кровь  беспокойную  свою
Прольют, и  их  не  позабудет
Для  мира  созданный  народ.
Такой  здесь  спор  у  нас  идёт».

             XVII
«Вчера  упал  с  коня, и -  оземь!
Но  крепок, нечего  сказать.
(Сегодня  вечером  попросим
Его  «Людмилу» почитать).
Настырная  его  кобыла
Так  неудачно  приземлила!
Но  вижу – он  в  седле  уже!
Хоть  потешался  я  в  душе,
Но  промолчал  благоразумно.
Чуть  не  сказал  ему  тотчас:
Мол, это, братец, не  Пегас!
Он  иногда  смешит  безумно.
Жена  моя  стихи  в  тетрадь
Его  просила  написать».

           XVIII
И  писем  этих  было  много.
И  кто-то  за  него  краснел,
А  кто-то, осуждая  строго,
Ещё  с  ним  встретиться  хотел.
Был  и  такой, кто  ненавидел,
Кого  он  невзначай  обидел.
Кто-то  заботился  о  нём,
Как  бы  о  чаде, о  своём.
С любовью  рядом – равнодушье,
Со  смехом  где-то  рядом – плач.
Где  жертва – там  же  и  палач,
Со  свежим  воздухом – удушье.
Как  порох  рядом  со  свинцом,
Так  жизнь  и  смерть – к  лицу  лицом.



ГЛАВА  ВОСЬМАЯ

ДУЭЛЬ   И   МИР

                Я  жив
                Старов
                Здоров
                Дуэль  не  кончен.
                А. С. Пушкин


I
Тлетворно  Запада  влиянье.
Как  и  тогда, так  и  теперь.
Это  оттуда  наказанье
Пришло  такое, как  дуэль.
Мы  обходились  мордобоем,
Как  говорится, ближним  боем.
Все  споры  глупые  в  веках
Шли, в  основном, на  кулаках.
Видать, всё  началось  со  шпаги,
Потом  процесс  был  упрощён –
Дошёл  до  пистолетов  он,
И резко упростились  драки:
Спустил  курок, и  все  дела –
Такая  вот  была  игра.

II
Но  если  сам  ты  не  участник,
И  нет  ни  в  чём  твоей  вины,
То  для  тебя, конечно, праздник –
Смотреть  на  бой  со  стороны.
Дуэли  те  остались  в  спорте,
На  ринге  или  же  на  корте,
И  глупым  кажется  вопрос:
Хотел  бы  ты  увидеть  бокс?
И можно обойти  полсвета,
Кого  ты  только не спроси,
Тебе  ответят  на  Руси,
Что  каждому  нужна победа.
Кумир, упавший  с  высоты,
По  своей сути – это ты.

III
Какие  же  тогда  причины
Могли  к  барьеру  привести?
Стрелялись,  в  основном, мужчины
Затем, чтоб честь  свою  спасти.
И  редкие  случались  драмы,
Когда  за  честь  беспечной  дамы
К  барьеру  подходил  юнец,
И  в  сердце  получал  свинец.
И  ветреной  кокетке,  метко
Стрелявшей  глазками  вокруг,
Не  вспомнить, кто  был  этот  друг?
Он  к  ней  и  так  являлся  редко.
Ах, его  нет  среди живых!
Ну  что  ж, есть  много  и  других.

IV
Бывают  пагубные  страсти.
К дуэлям  страсть – одна  из  них.
У  Пушкина она, к  несчастью,
Была  сильней, чем  у  других.
Мгновенно  следуя  азарту,
Поставить  жизнь  свою  на  карту.
Где  здесь  в  конце  тоннеля  свет?
Что  в  этом  находил  поэт?
Что  его  в  драке  привлекало? 
И  в  чём  он  жизни  видел  суть?
Узнаем  ли  когда-нибудь?
Что  он  сказал  бы  с  пьедестала?
Мол, это  не  моя  вина –
Такие  были  времена?

V
Судьба  играет  с  нами  в  жмурки,
И  тут  возможен  перегиб.
Из-за  кадрили  и  мазурки
Поэт  чуть  было  не  погиб.
Был  в  казино  обычный  вечер,
Почти  уж  догорали  свечи;
Метель  жестокая  притом
Тоскливо  выла  за  окном.
Звучали  скрипки  и  кларнеты,
Мелькали  тени  на  стене.
Словно  в  каком-то  полусне,
Перед  глазами – эполеты,
И  декольте  роскошных  дам –
Всё  далеко  от  всяких  драм.

VI
Здесь  собирались  игроманы,
И  деньги, как  и  должно  им,
Покинув  чьи-нибудь  карманы
Распределялись  по  другим.
Здесь  проявить  могли  таланты,
И  заработать – музыканты –
Играли  на  заказ  всегда,
Что  пожелают  господа.
Здесь  был  Старов. Его  награды
Не  умещались  на  груди.
На  боевом  его  пути
Случались  всякие  преграды.
Со  смертью  встретиться, подчас,
Ему  случалось, и  не  раз.

VII
Своей пролив немало  крови,
Да  и  порядочно – чужой,
Не  думал  он, что  в  Кишинёве
Принять  ему придётся  бой.
Кадриль  он  заказал, в  надежде
Что звуки  музыки, как  прежде,
Чуть  время  вспять  поворотят,
На  время  юность  возвратят.
Но  видит  он:  какой-то  малый
В  ладоши  хлопает, кричит,
И  вот  мазурка  уж  звучит!
Кто  же  наглец  этот  кудрявый?
Полковник  объяснений  ждёт,
И, не  дождавшись, сам  идёт.

VIII
Вот, собственно, завязка  ссоры –
Казалось, из-за  ерунды.
Но  иногда  смешные  споры
Нас  и  доводят  до  беды.
И, если  вспомнить  нашу  юность,
Там  так  и  выпирает  дурость.
В  пылу  мальчишеских  забав
Не  замечаешь, что  не  прав:
Вот  вызов  брошен, и  получен.
Для  примиренья  шансов  нет.
И  занимается  рассвет,
Но  мир, что  был  благополучен,
Рассыпался  колодой  карт,
И  есть  только  один  азарт.

IX
Головки  спичек – это  порох,
А  пуля – просто  из  гвоздя,
И, кажется, малейший  шорох
Сейчас  доходит  до  тебя.
Суёшь  «оружие» за  пояс,
Входной  двери  скрипучий  голос…
По  лестнице  бежишь  во  двор,
Где  солнце  по  глазам – в  упор.
Идёшь  в  условленное  место –
Мимо  карьера, и – в  овраг,
Где  ждёт  тебя  заклятый  враг.
Чем  всё  закончится – известно –
Кто-то  один  получит  гвоздь.
Любой  на  этом  свете – гость.

X
Придя  на  место, остываешь,
Пусть  даже  враг  перед  тобой.
Стреляет  он, и  ты  стреляешь –
Лишь  пули  свист  над  головой.
Потом  все  прежние  обиды
Уже  практически  забыты –
Такое  превращенье, вдруг –
Недавний  враг - уже твой  друг!
Тут  пояснить, наверно, нужно,
Чтоб  разночтений  избежать:
С  чего-то  надо  начинать;
Дуэль, порой -  начало  дружбы,
Которая -  вражде  взамен.
Такой  вот  странный  феномен.

XI
Вернёмся  к  пушкинской  дуэли.
Была  ужасная  пурга.
Сквозь  снег  и  ветер  еле-еле
Был  виден  силуэт  врага.
С  шестнадцати  шагов, и – промах!
Не  отсырел  ли, кстати, порох?
А  может,  пули  нет  в  стволе?
Беда – стреляться  в  январе!
Но  сатисфакция  возможна –
Барьер – на  дюжину  шагов.
Два  выстрела, итог  таков:
Хоть  в  это  и  поверить  сложно,
Две  пули – снова  в  «молоко».
Двенадцать – это  далеко.

XII
«Так  сдвинем  же  барьеры  ближе!»
«Полковник, я  отвечу: да!»
Но  голос  секундантов  слышен:
«Пока  закончим, господа!»
Уж  как  там  было? Кто  же  скажет?
Итог  нам  этой  встречи  важен,
Ведь  было  решено  дуэль
Продолжить, как  пройдёт  метель.
Благоразумное  решенье!
Тут  больше  нечего  сказать.
Осталось  только  описать,
Как  состоялось  примиренье.
Как  можно  победить  врага,
И  другом  сделать  навсегда.

XIII
Слух  же  по  городу  носился,
Что извинился, мол, Старов.
«Да  нет, же – Пушкин  извинился.
Старов – он  вовсе  не  таков».
Но  прекратились  слухи  эти –
Они  сошлись  у  Николетти,
И  было  сказано  тотчас:
«Полковник,  уважаю  Вас.
И, чтоб  Вас  только  не  обидеть…
Не  мог  я  вызов  не  принять».
«Позвольте  же  мне  Вас  обнять,
Мой  юный  друг, я  рад  Вас  видеть!
Стоять  под  пулями, как  Вы,
Не  каждому  дано, увы».

XIV
Те  пистолеты  мы  в  музее
Увидеть  можем  и  теперь.
Чем  же  тогда, на  самом  деле,
Была  проклятая  дуэль?
Игрой  со  смертью? Несомненно,
Ведь  спор  решался, и  мгновенно.
Ещё  она  была, порой,
Психологической  игрой.
«Вот  из  подобных  пистолетов,-
Мне  с  возмущеньем  говорят,-
У  нас, практически  подряд,
Убили  лучших  двух  поэтов».
Убили, что  и  говорить.
Значит, хотелось  так  убить.

XV
Так  почему  же  жизни  ценность
Мы  ощущаем  лишь  в  бою?
Зачем  сияет  драгоценность
Сильнее  где-то  на  балу?
Зачем  не  так  она  сияет
В  шкатулке  или  же  в  сарае?
И  что  ж  её, как  будто,  нет,
Пока  её  не  тронет  свет?
И  если  луч  не  заиграет
На  камне, будь  он  в  сто  карат,
То  камень  и  не  бриллиант?
Наверно  так, ведь  каждый  знает:
Пока  алмаз  не  освещён,
Во  тьме – булыжник  просто  он.

XVI
Довольно  драться  по  старинке.
Нам  пережитки  не  нужны.
Кровавые  те  поединки
Лишь  для  истории  важны.
Бесценным  рисковать  опасно,
Вот  только  слышу  ежечасно:
Опять  какой-нибудь  кумир,
Чтоб  подвигом  потешить  мир,
Погиб  на  стенах  Эвереста,
Замёрз  у  полюса  вблизи.
Зачем  полез? Его  спроси.
Не  красит  человека  место,
Пусть  даже  первое  оно.
Но  человеку  всё  равно.

XVII
Уж  такова  его  природа.
Природу  же – не  победить.
Так  что  герои  из  народа
Ещё  нас  смогут  удивить.
И  ты, поднявшись  на  вершину,
Или  пройдя  морей  пучину,
Живым  вернувшись, может  быть,
Поймёшь, что  это  значит – жить?
В  помине  нет  благоразумья.
Рискнуть, чтоб  только  доказать,
Что  ты  не  создан  отступать?
И если  ты  ещё  в  раздумье:
Готов  ты  или  не  готов?
Стреляй  тогда  поверх  голов.



ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ

ОДЕССА

«Летом – песочница, зимой – чернильница».
                А.С.Пушкин

«Здоровье  моё  давно  требовало  морских  ванн,
я, наконец, уломал  Инзова, чтобы  он  отпустил  меня 
в  Одессу – я  оставил  мою  Молдавию  и  явился  в  Европу».
                А.С. Пушкин


I
Роса  осела  на  лафетах,
На  длинных  бронзовых  стволах…
Возле  Одессы  было  это,
На  её  ближних  рубежах.
С утра  у  батарейной  роты
Хватает, кажется, работы.
«Но, кто  там  ходит  на  виду?
Я  что-то, братцы, не  пойму.
Зачем  заглядывает  в  пушки?»
И  офицер  к  нему – бегом,
И  спрашивает, с  холодком:
«Вы, сударь, кто?» И  слышит: «Пушкин».
«Ребята! Пушкин  здесь! Пали!»
И  грянул  залп  в  лучах  зари!

II
Сбежались  все. Что  же  случилось?
Что  за  пальба  в  столь  ранний  час?
«Неси  бутылки, сделай  милость!
Ведь  Пушкин  же  в  гостях  у  нас!
Когда  ещё  он  с  нами  будет?!
Он  этот  день  не  позабудет,
Как  не  забудем  его  мы.
И  разве   я  не  прав, орлы!?»
«Орлы» в  шатёр  ведут поэта,
Где  он, в  пирах  неутомим,
Свои  стихи  читает  им.
И  пьют  за  то, и  пьют  за  это,
Как  бриллиантами – роса,
Всех  радостью  горят  глаза.

III
«У  Воронцова  я  на  службе.
Живу  в  Одессе, милый  друг.
У  Цезаря, скажу  по  дружбе,
Я  коротаю  свой  досуг.
В  театре, в  основном, бываю,
По  Дерибасовской  гуляю,
Да  сиживал  и  в  казино.
Ещё не проигрался, но
С  деньгами – вечная  проблема.
Как  арестант – колодник  я
Сейчас  живу, душа  моя.
Одна  для  размышлений  тема:
Как  растянуть  на  целый  год
Мои  законные  семьсот?

IV
А  что  же  до  моих  занятий,
То  я  с  Онегиным  дружу.
Онегин – новый  мой  приятель,
И  я  роман  о  нём  пишу.
Мараю  много  я, конечно,
И  дело  движется  неспешно –
Конца  работе  не  видать,
Но  упоительно  писать.
Сам  понимаешь, между  делом,
Я  кое-кем  тут  увлечён,
И  из  друзей  не  исключён.
Но  что  же  об  Одессе  в  целом
Ещё  могу  я  рассказать?
Устал  я  скуку  разгонять».

V
Особенность  его – со  страстью
К  любому  делу  подходить,
Казалась  сущею  напастью,
Когда  он  начинал  кутить.
На  что  кутил? Бог  его  знает.
Он  временами  пропадает
На  три  или  четыре  дня.
Где  пропадал? На  кораблях!
Любитель  анекдотов  сальных –
И  это, несомненно, он.
Не  счесть  в  душе  его  сторон.
Он  же – участник  сцен  скандальных,
Но  всё  же  ум  его  живой
Парил  над  серою  толпой.

VI
Язык  врагом, порой, бывает,
И  расходилось  по  умам
То, что  и  вслух  он  прочитает
Чуть  ли  не  в  ушки  милых  дам.
За  эпиграммы  и  экспромты,
 За  его  едкие  остроты,
У  многих  зуб  был  на  него.
И  у  начальника  его.
Граф  Воронцов  чем  был  известен?
Он  юность  в  Лондоне  прожил,
С  тех  пор  сквозь  зубы  говорил,
Был  с  неугодными  любезен,
А  также, был  ещё  рогат,
Как  о  нём  люди  говорят.

VII
Его  холодные  приёмы,
Безукоризненность  во  всём,
Коварство  сына  Альбиона –
Всё  это  уживалось  в  нём.
Чем  человек  был  ненавистней,
Чем  больше  насолил  он  в  жизни,
Тем  ласковее  был  он  с  ним,
Чтобы  прибить  щелчком  одним.
Как  и  жена, имел  он  связи.
Но  как  ещё  убить  досуг?
И  это  общий  был  недуг.
Копытом  конь  у  коновязи,
Бывает, тоже  резво  бьёт,
А  отвяжи, куда  пойдёт?

VIII
Графиня  же  была  прелестна,
Очаровательна  во  всём.
Хозяйка  золотого  перстня,
Что  до  кончины  был  при  нём.
Поэт  с  восторгом  ею  встречен.
Её  божественные  плечи,
А также стройный, гибкий  стан –
Нигде  намёка  на  изъян.
Умна,  и  молода  душою –
Ей  чуть  за  тридцать, и  она
Так  обходительна, мила!
Конечно, Пушкин  с  головою 
Опять -  в  этот  пустой  обман.
Он  свято  верил  в  талисман.

IX
Но  он  был  только  жалкой  пешкой,
И  светских  игр  не  понимал.
Раевский, с  хитрою  усмешкой,
Им  просто-напросто  играл.
Как  бык, бросаясь  на  мулету,
И  граф  в  игру  ввязался  эту.
Раевский  по  стволу  стучал,
А  Пушкин  шишки  получал.
Дружить  с  начальником  полезно,
Чтоб  не  остаться  не  у  дел.
Терпеть  всем  нам  и  бог  велел,
Только  терпеть  не  интересно.
И  надо  Пушкина  знать  пыл.
Вот  граф  его  и  невзлюбил.

X
Опять  он  целый  день  в  дороге –
За  сотни  вёрст  спешит  на  бал,
А  получается  в  итоге,
Что  он  и  не  потанцевал.
Бывают  всякие  загвоздки –
Сломалась  ось  его  повозки,
Но  если  ждёт  предмет  любви,
То  силы  множатся  твои.
Без  шапки, по  жаре  бежит  он,
И  успевает, время  есть –
Как  тут  понтировать  не  сесть?
И  вот  любимая  забыта,
И  он  играет  до  утра –
Беда, когда  идёт  игра!

XI
«У  нас  здесь  холодно  и  грязно,
А  весело – как  пир  идёт.
И  ты  поймёшь  меня  прекрасно,
Что  пью  я, как  содомский  Лот.
Вчера  катались  мы  на  тройке,
Был  президентом  я  попойки.
Ну, а  как  все  перепились,
Так  по  борделям  разбрелись.
Вот, думаю, не  взять  ли  шляпу
Тихонечко, да  в  руку  трость…
В  Константинополе, небось,
Не  так  уныло. Дать  бы  драпу!
Да, милый  мой, я  на  мели.
Одна  забава – Морали!»

XII
А  этот  рослый  египтянин
Был  просто  вылитый  пират!
Был  вид  его  довольно  странен,
И  грозен  был  свирепый  взгляд.
Пират – вы  будете  смеяться,
Откуда  же  богатствам  взяться?
На  что  бы, не  жалея  сил,
Он  в  ресторациях  кутил?
За  поясом  два  пистолета –
Пират! Никак  ни  дать, ни  взять!
И  чёрт, когда  начнёт  играть.
Он  был  находкой  для  поэта,
Воображение  его,
Не  упускало  ничего.

XIII
Проходит  время  развлечений,
И  пусть  египетский  колосс
Был  лишь  искатель  приключений,
Он  же  легендами  оброс!
Куда  тот  Морали  девался?
Как  уверяют, проигрался,
А  знать  бы  всем  давно  пора,
Что  значит  русская  игра!
Пустили  по  миру  пирата…
А  может, грозный  Морали
Опять  штурмует  корабли?
«На  абордаж! Вперёд, ребята!»
И  залп, и  дым  пороховой,
Шрапнель, и  рукопашный  бой!

XIV
Романтика. Что  нас  так  тянет
За  горизонт, под  паруса?
Что  этот  горизонт  так манит,
И  что  найдут  за  ним  глаза?
Зачем, когда  нам  крепко  спится,
Нам  дивный  край  далёкий  снится?
Зачем  стремимся  всякий  раз
Туда, где  нет  пока  что  нас?
Когда  «обыденка»  заела,
И  опротивел  страшно  быт,
Когда  покой  уже  забыт,
Тогда  уж  точно, можно  смело –
Вдаль  по  волнам – за  горизонт,
Где  нас  неведомое  ждёт.

XV
Действительность  противна  грёзам,
Как  бесам – крест  или  свеча.
К  сухим  приморским этим  грозам –
Другая  напасть – саранча.
В  Херсоне  и  Александрии
Дела  совсем  уже  плохие,
И,  штат  сотрудников  собрав,
Туда  их  направляет  граф:
«Узнать,как много расплодилось,
И  обозреть  эти  поля,
Как сильно высохла земля?
В деталях,цифрах - что случилось,
Как  можно  урожай  спасти –
Мне всё  подробно  донести».

XVI
В  числе  других – чиновник  Пушкин,
Чтоб  эпиграммы  не  строчил,
И  не  играл бы  здесь  в  игрушки,
Был  брошен  против  саранчи.
Вернулся  через  две  недели.
В  нём  самолюбие  задели,
И  граф-развратник  Воронцов
Был  где-то  между  подлецов.
Снести  такое  оскорбленье
Душа  поэта  не  могла.
Сгущалась  потихоньку  мгла,
И  он  подал  наверх  прошенье:
Мол, стихотворство  мой  удел.
Намерен  отойти  от  дел.

XVII
Княгиня  Вяземская – мужу:
«Здесь  нынче  все  против  него.
Он  усадил, похоже, в  лужу
И  Воронцова  самого.
Его  отчитываю  часто,
Что  он  ведёт  себя  ужасно,
И  что  в  ребячествах  его
Хорошего  нет  ничего.
Он  так  свернёт  себе  и  шею,
И  думаю, что  я  права.
Его  дурная  голова…
Какой-то  хаос  правит  ею!
Вообрази, опять  влюблён!
Смешит ужасно,всё же, он».

XVIII
Что  тянет  так  к  замужним  дамам?
Ужели  и  свободных  нет?
К  этим  бессмысленным  романам
Был  склонен  не  один  поэт.
Своим  восторгам  потакая,
Напрасно  чувствами  играя,
Он  то  к  одной, а  то – к  другой.
Всегда, как  в  омут  с  головой,
Надеясь  слепо  на  взаимность,
И, получив  хотя  бы  взгляд,
Он  этому  по-детски  рад.
Такая  светская  «интимность»
Была  в  порядке  всех  вещей –
Забава  и  ему,  и  ей.

                XIX
«Внимание» – вот  это  слово!
Его  приятно  замечать.
Мы  каждый  день  готовы  снова
Вниманья  знаки  получать.
Приятно  каждой  вертихвостке,
Чтобы  погладили  по  шёрстке,
И  женской  половине  всей
Внимание  всего  нужней.
Внимание  для  них – как  воздух,
Как  кислород  на  глубине,
Вода  в  безжизненной  земле.
Для  них  вниманье – это  отдых.
Отрадою  служа  для  глаз,
Они  ушами  любят  нас.

XX
Он  ждал  её  в  прохладном  гроте,
И  вот  она  затмила  свет.
«Я  думал, Вы  уж  не  придёте»,-
Целует  ручки  ей  поэт.
«Я  еле  ускользнула, Саша!
Пусть  мимолётна  встреча  наша,
Но  снова  рада  видеть  Вас.
А  завтра  будет  бал  у  нас.
Придёте? Ах, я  буду  рада!»
«Ну, только  если  смерть  сама
Придёт  за  мной  во  время  сна!
Мне  Вас  почаще  видеть  надо.
Позвольте?» «Нет, только  не  здесь!»
«Хотите, чтоб  сгорел  я  весь?»

XXI
Шумело  море, чаек  крики,
Солёный  привкус  на  губах,
И  солнца  радостные  блики
Легко  плясали  на  волнах.
Вдали  от  взглядов  посторонних
Оставим  этих  двух  влюблённых.
Как  легкомысленна  была
Эта  опасная  игра!
Два  способа  есть, как  известно,
Чтоб  женщиною  управлять.
Их  бы  не  худо  было  знать.
Нам  бы  жилось  тогда  чудесно.
Два  способа  хранят  века.
Никто  не  знает  их  пока.

                XXII
Но  планы  разлетелись  прахом –
Уже  не  до  любовных  дел.
Граф  жил  и  мстил  всегда  с  размахом,
И  сделал  так, как  он  хотел.
«Он  здесь  работой  не  загружен,
И  как  чиновник  мне  не  нужен.
Он  может  и  большой  поэт,
Но  для  него  здесь  места  нет.
Избавить вас прошу покорно
Меня  от  общества  его.
Так  будет  лучше  для  него».
Но  рвали  барышни  проворно
Стихи поэта  на  клочки –
Хоть  строчка, но  Его  руки!



ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ

ОТЪЕЗД  В  МИХАЙЛОВСКОЕ

«Я  устал  зависеть  от  хорошего  или  дурного  пищеварения
того  или  другого  начальника. Мне  надоело, что  со  мной 
в  моём  отечестве  обращаются  с  меньшим  уважением, чем
с  первым  английским  шалопаем, который  слоняется  среди
нас  со  своею  пошлостью  и  своим  бормотанием».
                А.С. Пушкин – А.И. Казначееву
                в  начале  июня  1824 г. (черновик, фр.)

I
Бежать? Но  где  взять  столько  денег?
А  где-то  здесь, не  далеко
Заманчивый  турецкий  берег.
Где  всё  и  просто  и  легко.
Вокруг  снуют  соглядатаи,
И  хоть  княгиня  помогает,
И  корабли  на  рейде  есть,
Приходит  из  столицы  весть:
Уволить  вовсе, мол, со  службы
Коллежского  секретаря.
По  повелению  царя,
Чтоб  не  водил  опасной  дружбы,
В  дорогу, и  без  лишних  слов –
К  отцу, в  имение, под  Псков.

II
В столице  слух  распространился,
В свидетели  хоть  всех  святых,
О  том, что  Пушкин  застрелился,
И  нет  его  среди  живых.
Откуда  слухи  были  эти?
И  кто  же  был  за  них  в  ответе?
Кто  разносил  их  по  умам?
Об  этом  не  известно  нам.
Но  долго  ли  ему  собраться?
Так  ли  велик  его  багаж?
К  княгине  на  второй  этаж
Он  забегает  попрощаться,
Целует  руки, крепко  жмёт…
Княгиня  у  окна  встаёт,

III
И  видит, как  поэт  садится
В  коляску, и  его  коней,
И  вот  уж  пыль  вдали  клубится.
Он  только  что  был  рядом  с  ней.
Уехал. Может, слава  Богу?
Нам  всем, порой, пора  в  дорогу,
Когда  здесь  нечего  ловить,
И  как-то  неуютно  жить.
К  вам  охладели  на  приёмах?
Начальство  разозлили  вы?
Беда  нам  всем  от  головы.
Уж  если  не  загладить  промах,
Хоть  даже  денег  много  дай,
Тогда  уж  вещи  собирай.

IV
Лишь  в  памяти  остался  вечер:
Театр, ложи  и  партер.
Амалии  прекрасной  плечи,
Особый  шарм  её  манер,
Руки  ли  лёгкое  пожатье?
Но  муж, он  рядом! О, проклятье!
Дрожание  густых  ресниц…
О, сладкий  щебет  райских  птиц!
Эта  последняя  записка:
«Простите, уезжаю  я.
Мне  больно, честно  говоря.
Я  не  увижу  Вас. Из  списка
Знакомых  Ваших  я  пропал,,,»
Но  скомкал, и  не  передал.

V
Амалия  уедет  вскоре -
Приморский  климат  вреден  ей
Погаснет  огонёк  во  взоре,
Назад – в  Италию  скорей!
Судьба  такая  сумасбродка!
Кто  знал, что  женщину  чахотка
Погубит, и  она  умрёт
Буквально, где-то,  через  год.
Так  красота  мелькнёт  пред  нами,
Вниманье  наше  привлечёт.
Потешится, наверно, чёрт!
Проводим  мы  её  глазами,
Пройдёт  неслышно  мимо  нас,
Исчезнув  навсегда  тотчас.

VI
Его  поэмы  запрещались,
Его  стихи  читать  нельзя,
Но  лицеисты  ухищрялись,
И  их  читали  втихаря.
Запретный  плод, как  прежде, сладок.
Ужель, какой-то  недостаток,
Какой-то  дьявольский  изъян
Таил  и  пушкинский  Руслан?
И  лишь  с  признанием  народным
Чиновникам  не  совладать.
Откуда  же  им  было  знать,
Что  он  не  будет  мимолётным
Видением, и  их  запрет
Способен  пережить  поэт.

VII
Но  дорожил  ли  он  признаньем?
Он  чувствовал, признанье – дым.
Как  крыльев  пташки  трепетанье,
Сквозняк  по  комнатам  пустым.
Никто, конечно, не  заплачет,
Как  голова  его  заскачет
По  лестнице – к  ногам  толпы.
Кумир – он  же  не  Бог, увы!
Толпа  глуха, кто  же  не  знает?
Тогда, скажите, для  чего
Стихи, да  и  вся  жизнь  его?
Поэт  рождён, он  понимает,
«Не  для  корысти, не  для  битв…
Для  звуков  сладких  и  молитв».

VIII
«В гостинице  ко  мне  подходит,
Даже  не  знаю, кто  такой,
И  смело  разговор  заводит.
По  виду, вроде, половой:
В  помятых  шароварах  жёлтых,
В  туфлях, изрядно  пообтёртых,
Рубаха  русская,  притом,
Перепоясана  платком.
«Вы  с  моим  братом  не  учились?
Сюртук  ваш  выдаёт  лицей…»
И  кто  же  неизвестный  сей?
С  кем  так  пути  перекрестились?
Кого  я, зная, не  узнал?
«Я – Пушкин»,- только  и  сказал.

IX
«Так  Вы  отсюда  точно  в  Киев?
Там, значит, вся  Ваша  родня…
А  у  меня  дела  такие –
В  деревню  направляюсь  я.
Меня  пока  не  усмирили,
И, что  бы  Вам  не  говорили,
Толпе  не  верьте, милый  друг.
Её  недолговечен  круг.
Сейчас  я  еду  по  этапам.
Вот  подорожная  моя.
Бежал  бы, честно  говоря,
Не  будь  свободным  я  арапом,-
Он  рассмеялся, словно  шут,-
Это  невольники  бегут».

X
«А в  Могилёве  кучерёнок
Привлёк  внимание  моё.
В  повадках, вроде  как, чертёнок,
Одет, как  будто, не  в  своё.
Длинноволосый, кучерявый,
Был  не  высок  тот  странный  малый,
В  ермолке, вижу  как  теперь,
Рубаха, на  плечах – шинель.
Читаю  в  книге  подорожной,
Кто  он  на  самом  деле  есть.
Вот  это  да! Такая  честь!
Да  это – Пушкин! Невозможно!
Непостижимо  же  уму!
Бегу  представиться  ему.

XI
Зову  его  откушать  чаю,
Послушать  наш  солдатский  трёп.
Все  за  обедом, замечаю,
Его  цитируют  взахлёб.
Шампанское  лилось  рекою;
Чай – лишь  причина, я  не  скрою.
Проездом,  Пушкин! Вот  так  да!
Но, что  проездом, то  беда.
Я  видел  Пушкина, представьте!
Сколь  не  пришлось  ещё бы  жить,
Уж  этого  мне  не  забыть.
Поэт- изгнанник…  Ах, оставьте!
Пророка  мы  везде  найдём,
Но  не  в  Отечестве  своём.

XII
О, это  был  весёлый  вечер!
За  всё, что  не  придёт  на  мысль,
Пока  ещё  горели  свечи,
Не  раз  бокалы  поднялись.
Размах  той  памятной  гулянки,
За все,конечно,вышел  рамки.
Тут  стали  шумно  предлагать
В  шампанском  гостя  искупать.
«Наполним  ванну  для  кумира!»
А  Пушкин  вдруг  вскочил  на  стол,
Откинув  голову, прочёл
Экспромт  забавный  в  пользу  пира.
И  мы,  при  гаснущих  свечах,
Его  качали  на  руках.

XIII
«Благодарю  душевно, братцы!
Конечно, был  бы  я  не  прочь
Сейчас  в  шампанском  искупаться,
Да  только  на  исходе  ночь.
Хоть  видеть  вас – одна  отрада,
Скажу, однако, ехать  надо.
Вас  не  забуду  никогда.
За  сим, прощайте, господа!»
Пошли  на  почту  всей  гурьбою.
На  посошок – ещё  чуть-чуть
Добавили. Счастливый  путь!
Бог  в  помощь, и  Господь  с  тобою!
Вот  так  мы  и  простились  с  ним,
С  кумиром  нашим  дорогим».

XIV
Пора  и  нам  проститься  тоже,
Какой-то  подвести  итог.
Ты  любишь  Пушкина, похоже,
Коль  дочитал  до  этих  строк.
Прости, читатель  терпеливый,
Коль  слог  мой, иногда  унылый,
Тебя  не  в  силах  был  развлечь.
Не  Пушкин  я, о  чём  и  речь.
Но  я  закончил. Подытожим.
Уж  как? О  том  не  мне  судить.
Несовершенство  отличить
От  совершенства  все  мы  можем.
А совершенен  лишь  Творец.
Поэтому  пишу:

                КОНЕЦ

Октябрь 2011-04.03.12, Игорь Прицко

http://stihi.ru/avtor/pritsko