Шелестят берега лесами:
"Истуканами фьорд завален!
Вы бы мир постигали сами!
Вы бы шли от родных завалин!
Вам не боги ума не дали,
и не боги ума лишили -
вас безумные манят дали,
сумасшедшие манят шири."
Дерзкий лес ожидает кара -
прост закон, и решает конунг:
"Пусть растет на носу драккара
смоляной головой дракона."
Но роскошные ветви скинув,
наш дракон из упрямых сосен
изгибать не желает спину,
стал характер его несносен -
то возносится над кормою,
наливную луну срывая,
то солёную морду моет,
и плевать, что волна живая,
что любого дракона злее.
Стоит только на нас упасть ей,
и не станет ни нас, ни змея,
ведь ее пеннозубой пасти
не минует и береженый,
коль решит отобедать нами.
Но выходят на берег жены
с позабытыми именами
и не висы из них слагают,
но смиряют стихию песней.
Песня хрупкая и нагая -
не тягаться простой волне с ней,
и покорное море стынет,
принимая драконьи стаи...
Так в барханах его пустыни
не один караван истаял.
Сколько, берег родной, ни плачь ты,
не тобой обрастает днище -
мы, во сне обнимая мачты,
неизведанный берег ищем.
За кормой, где зарю качает
пенный след, где иначе жили,
растворяются в криках чаек
наших жен имена чужие.