Талантливое художественное произведение распаляет творческое начало в читателе, гениальное – гасит.
Козьма Прутков (впрочем, может, он этого и не говорил)
Сжигает солнце тучный частокол,
метая стрелы по всея Руси.
А я глаза прищурил как монгол
и наблюдаю, молча, из такси:
как чёрный снег цепляется за ель,
свалив себя в отчаянный поклон,
и как на бреге горсточка Емель
не щук тягает, а смешит ворон,
как зеленью, доставленной извне,
местами накрошил апрель-варяг.
А я скачу на «волжском» табуне
среди колдобин вечных и коряг.
Спешу собрать положенный оброк.
Как копья заточил карандаши.
Отдаст мне поле два десятка строк,
разъезд – добавит. В принципе якши.
Но я завяз дорогой «никакой»
(то русский крест иль божия рука?),
и срезан был я Лешека строкой
из Игорева славного полка.
Раскрыл недбук – и на-ка, получи!
Роскошный литератор, молодой,
хвататься за чужое отучил,
взрастив талант с шикарной бородой.
Он там – в окне – всю душу обнажал:
татаро-русское по-по-ище!
Его б любой монгол зауважал –
не то, что я – неграмотный ваще.
Упёрлась в грунт в поклоне голова:
Осталися Алёши на Руси!..
Первач глотаю. Жмурюсь в рукава,
и невпопад вставляю «гой еси».