Я раздавала сценарии режиссерам,
Я раздавала мясо собачьим сворам.
Я читала стихи на ночь детям Христа, чтобы они уснули,
И стихи падали на пол, так и не выстрелив, как холостые пули.
Я разряжала все свое огнестрельное,
Дуло направив в стопу. Я осталась жива, наверное.
Я осталась жива. Меня не учили стрелять в сердце.
Меня вообще не учили стрелять. Прости нас, Господь, мы не грешники, мы - иноверцы.
Полюби нас, Господь, закрой свои очи всевидящие и полюби без памяти.
Мы две тысячи лет стоим пред Тобой на паперти.
Впусти нам, Господь, чтобы поцеловать пороги.
Наши губы дотянутся лишь до них - нам оторвало ноги
В междоусобных сражениях за любовь,
Где знаменами вытирали со лбов кровь.
Видишь, Боже? На каждом флаге красная полоса.
Возьми на руки нас, Господь, и мы поцелуем Твои уста,
Как двери в Освенцим, стиснутые, подернутые судорогой.
Господи, сделай нас хоть на миг мудрыми.
Господи, успокой наши души, как детей проснувшихся от кошмара.
Мы живем постоянным предощущением катастрофы в ожидании кары, милости, царя, его пряника и удара.
Господи, дай нам утро под Аустерлицем,
Господи, дай же каждому ночь в Отрадном.
Каждому волку дай по любви к волчице.
В наших умах бунтуют по-русски - "бессмысленно, беспощадно".
В наших сердцах пусто, как ночью в церкви,
Как в счастливое время в храме.
Мир ахматовским почерком на газетных полосах пишет очередной реквием.
Трясущимися руками.
Боже, поговори с нами.