Сейчас подпитаюсь, разгонюсь –
и выгромозжу
Всех своих терзаний сердцевину, cоль,
Накину на шею твою
ожиревшим ужом
Свою извращенную,
невыжатую боль!
На корявых фундаментах любовь свою строили,
От отчаянья подкидывая её
над лезвием ножа,
Вот она, истерзанная, к концу этой истории
Безнадежно и сбросилась
с самого высокого этажа.
Валяется, искалеченная,
захлебываясь кровью, кашляет,
Кисти свои костлявые
тянет к солнцу, еле дыша,
А помнишь ее красивую,
А помнишь ее вчерашнюю?
Как мир ее выторжествовал!
Как радовалась душа!
А что мы? Мы что? –
плачем мы, больно нам,
Жмемся друг в друга
и друг друга хулим.
Слышишь:
весна пришла с теплом колоколенным,
А у нас со звоном начинается
сплин.
Ничего! Помучаюсь всласть
(да вгоресть скорее...)
И вырвусь,
покину эти адовы круги!
Буду в мерцанье вечерних фонарей я
Влюбленно целовать и целоваться с другим.
«Я тебя всегда буду любить» -
к чему эта условность?
Чтоб зализать
кровавые раны-края?
Знаешь, для меня стало бы хорошей новостью,
Если б ты долюбил
лишь до этого сентября.
Ты, может, с другой сейчас
мимолетно счастлив,
Жадно сжимаешь
жаркую смуглую плоть –
Не зажуй
от избытка взыгравшей страсти!
Праздничком тела
Огромное не перемолоть.
Не знаю, сколько еще, -
мы как цепью связаны,
Нас бьет одной свинцовой волной со спины.
И пускай на горизонте наши образы смазаны,
Ты же видишь: я пишу
(по привычке)
«мы».
Вместе с грязным снегом от ливня тает,
Промятая меж жизни тугих жерновов;
У каждого на груди, скуля, умирает
Та, вчера-счастливая,
изувеченная
любовь.