По весне припомнишь мой
Облик облетающий…
Алексей Давыденков
За час до того, как книгу взяла
в руки, посмертной выделки,
тело как замотавшийся флаг
вкруг тонкого древка – привиделось.
Думала – тает за годом год
тело такою долькой,
которую Бог на язык кладет,
миг подержав в ладони.
Думала – бренное тело не в счет,
а голос во всех обертонах
будет течь, до сих пор течет,
слух возмущая сонный.
Но в полном молчанье, на саван похож,
шелк, обмотавший острый флагшток,
среди деревьев весны без кож
дико стекает на корешок.
Коснувшись дерева, остановись,
хрустящая свежим валежником мысль.
Может, лишь с этой башни снялись
голуби и устремились ввысь.
Ведь, несвидетельница пяти
лет надмогильных осыпи,
может, одна я, кому «прости»,
«жаль» и «прощай» не посланы,
кто не увидит в мертвецком сне,
как он, изреяв, виснет,
как на клюке, от весны к весне,
жмутся лохмотья жизни,
но лишь замотавшийся в свиток шелк,
древко запеленавший…
Послышалось: «Много пишу…» - и смешок:
«Думаю в рифму, знаешь ли…»
12-14 апреля 012
P. S.
Из изданной посмертно книги стихов петербургского поэта Алексея Давыденкова (14 июня 1952 – 12 июня 2011) «Коснувшись дерева»:
* * *
Коснувшись дерева,
пошел в свое гнездо.
Лифт не работал. Лестничное эхо,
Столь благодарное за всякий звук простой,
За невзначай подаренное слово,
Трудилось кропотливо над шагами,
Столь поздними. По клеткам этажей
Летали голуби. Их крыльев я не слышал,
И, впрочем, свет пробился не везде.
А впрочем – был бы свет в моем гнезде:
Он за окном рассеивает мрак
Недалеко, но виден издалека…
Взойдя на свой этаж, я видел, как
Сгустилась тьма в расщелине пролета.
Я закурил под дверью.
Тишина
Был прозрачна: голоса за дверью,
Мешаясь с голосами за окном,
Перекликались – внутренний и внешний.
И фон струился музыки небрежной
(Должно быть, радио). Потом все эти звуки
Угасли постепенно, чувства все,
Обследовав «материю», вернулись
С единым ощущеньем пустоты.
И было слышно, как из-за черты
Охвата чувств вздохнула нимфа Эхо.
* * *
Ветер играет обрывками слов.
Фразы родятся, чтоб реять и таять.
Жди, чтобы к берегу принесло
Вдох – в утешение, льдинку – на память.
Ныне твой город тебя отпоет
Стоном трамваев на том повороте,
Да под пролетами ладожский лед
Спросит про эхо ночных подворотен.
Ныне все то, что рождало не раз,
Долгие ночи, дразня именами,
Трудную силу не помнить о нас
В память всего, позабытого нами, -
Сгинет, мелькая лохмотьями чувств.
Сколько мелодий у нашей капели!..
Будет ли лето?... – Не поручусь:
Все отзовется, в стихе ли, в толпе ли.
* * *
Теряя листья, обретаешь гордость.
Стоишь, где прежде, наг и независим, -
И можешь не смотреть, как там, по листьям,
Гуляют люди. Обретаешь силу
Сказать дождю: «Ты никому не нужен, -
Пора быть снегу, бедный мой собрат:
Ты что, не понял, что пора быть снегу?
Ну что ж - приди на землю, если так,
И надо мной пролейся напоследок».
Узор ветвей на свет сквозящий редок.
Теряя листья, обретаешь слабость
К последнему – затем, что он один,
И потому, что он один, как ты:
Вон там, чернеется на фоне неба…
Дождь перестал. Прозрачные жгуты
Последних слов, запутавшихся в кроне, -
Я все обрел, и было бы нескромно
Все вновь беречь… Но громоздятся корни,
Последний лист срывается во тьму, -
Стоишь один, покорствуя всему,
Покуда свет озимых горних смол
Омоет ствол, не задевая веток.
+
+++++++++++++++++++++++++++