ДИКТОВКИ АРТУРА РИМБО
Начало невероятным событиям положила зима 2003 года, когда за три месяца я написал две повести, три пьесы и более ста стихотворений. И всё это было написано как бы не мной, а под диктовку свыше. Я не мучился над словом, не пытался сказать красиво, а просто записывал строки, падающие с неба. Все это было так просто и буднично, что даже самые восхитительные стихотворения не волновали и не радовали меня. Казалось, что я записываю то, что когда-то очень хорошо знал, но потом отчего-то забыл. Но самое удивительное принесла весна. Что-то случилось в оттаявшем небе и вместо близких, узнаваемых строк, моя рука стала выписывать нечто совсем странное. Это тоже были стихи, но стихи, несомненно, чужие и даже неприятные мне. Несколько раз я пытался отключиться от неба, пытался заниматься другими делами, но все усилия были напрасными. Дрожащий, наполненный волнением голос, продолжал доставать меня везде, где бы я ни был. Я снова садился к компьютеру и покорно записывал слова, властно и непреклонно входящие в меня. И только в начале февраля, когда на бумаге заволновалось, заштормило стихотворение под названием «Пьяный корабль» я понял, что получаю диктовку от знаменитого французского поэта Артура Римбо! Конечно, это может показаться странным, но я, профессиональный поэт, никогда не увлекался европейской поэзией. Еще со времен вздорной литературной молодости, я был убежден, что любой заурядный русский стихотворец неизмеримо значительнее самого известного западного поэта. Такое своеобразное невежество я пронес через всю жизнь, но «Пьяный корабль» слишком известное стихотворение, чтобы пройти мимо него. Я не знаю – леность или усталость, но что-то помешало мне сполна воспользоваться чудесным случаем. О да, после некоторого замешательства я попытался поговорить с Артуром по душам. Он откликнулся, но времени у него практически уже не было. Говорил он быстро и путано. Я не все понимал и не все слышал, но все-таки догадался, что он недоволен переводами своих стихотворений на русский язык. К тому же, утверждал Римбо, почти все его стихотворения были исковерканы многочисленными друзьями, редакторами и издателями, некоторые стихи украдены друзьями; во всяком случае, утверждал поэт, «Пьяный корабль» никогда не был напечатан в авторской редакции. И вот теперь, получив возможность, он делает попытку восстановить истинный текст. Конечно же, в течение всего разговора меня разбирало любопытство: почему Римбо выбрал для контакта именно меня, никому неизвестного русского поэта? Артур ответил, что ему очень близка русская поэзия, в том числе и моя.
– Что именно? – спросил я. – Можешь назвать несколько моих стихотворений?
– Разумеется! – и голос, льющийся с небес, стал перечислять: «Я очи знал, – о эти очи!..», Последняя любовь, «Она сидела на полу...», «Весь день она лежала в забытьи...».
Я обомлел. Это были гениальные стихотворения. Но, увы, принадлежали они не мне.
– Ты шутишь, Артур, – горько засмеялся я. – Ведь это не я. Это Тютчев.
– Разве вы не одно? - как-то очень просто, по-детски, спросил Римбо.
– Ты шутишь, Артур! – сказал я уже сердито.
– Жаль, но ты еще не проснулся... – послышалось с неба. И на этом контакт оборвался.
Несколько последующих ночей я еще пытался прислушиваться к небесному гулу, звал, задавал вопросы, но ответа не было.
Прошло время. Я не знаю французского языка, я не хочу сверять диктовки Римбо с его подстрочниками. Принимаю всё, как есть. Вот они – стихи. Его? Мои? Какая разница! Они есть и этим всё сказано. Остаётся добавить, что кроме своих стихотворений, Артур Римбо почему-то продиктовал мне несколько неизвестных стихотворений Поля Верлена, Уильяма Блейка, Симоны Вейль и Вильяма Шекспира.
Вот и всё
Предлагаю познакомиться с некоторыми стихотворениями, упавшими с неба.
ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ
По мертвой реке я все ниже спускался,
Канаты и путы, оставив рабу.
Шаман краснокожий кричал и ругался,
Вчерашний мой труп, пригвождая к столбу.
Я выбросил за борт матросскую смуту,
Зерно воскресенья и пряжу надежд.
Я сжег паруса, расстояния спутал,
Мне больше не надо еды и одежд.
Вокруг океан расходился, как рана,
Борта пробивали седые быки.
По горло залитые лавой вулкана,
Кричали от боли мои маяки.
Я проклял причалы далекого мира,
Я проклял таверны и все якоря.
Блеснула комета, прошлась, как секира,
Отрублено все, что напрасно и зря.
Мне ветер натягивал нервы и скулы,
Но между кипящих оскаленных скал.
Мой нос, как плавник леденящей акулы,
Пространство и время легко рассекал.
Теперь я не мог ни уснуть, ни забыться,
Как чьи-то мечты, от зари до зари,
Летели во мне небывалые птицы
И рвали на части меня изнутри.
Летела душа моя. Птицы летели.
Пылала, как спирт, заповедная кровь.
Под богом, под небом, в разодранном теле
Любовь умирала. Рождалась любовь.
На дне, в темноте, на волне, без обмана,
Уже никуда от себя не спеша,
Я понял, что небо и ширь океана,
Все это и есть человечья душа.
Во мне умещались все бездны и дали,
Сливались все реки и все времена
Во мне африканских рабов бичевали,
Во мне загоралась и гасла луна.
Дожди и туманы, пески бездорожья,
Цари Византии и хан на коне,
И божья роса, и трясина безбожья -
Все это живёт и страдает во мне.
Могу я коснуться коленок Флориды,
Могу, как пантера, валяться в цветах,
Где дождь изливает былые обиды
И радугу держит на влажных губах.
В печали забытого Левиафана
Я вижу рожденье бездонных болот
Где травы полны семенами дурмана,
Где жертв завлекает к себе бергамот.
Я вижу кораллы и сон перламутра,
Я вижу могилы неведомых слов,
Где черные змеи, как всякая мудрость,
Становятся пищей для черных клопов.
Я вижу, как ищут родителей дети,
Как нищий калека глядит в небеса,
Как лунные судьбы плывут через сети,
Как в землю врастают босые леса.
Я принял в себя – и страданья и горе,
Открыта душа, как последний приют.
И все моряки, утонувшие в море,
Во мне оживают и песни поют.
Ветра, небеса, осьминоги и дети,
Душа без конца и простор вековой.
Я вижу себя. Только где-то на свете
Слепую погоню готовят за мной.
Пускай по волнам мельхиоровой Леты,
Плывут, им не скоро добраться сюда,
Где белые перья макают поэты
В чернильное море людского суда.
Пускай между звезд и задумчивых гадов
Плывет монитор очумелой Ганзы.
Под светом больших электрических скатов
Пишите, поэты, гомеры мои!
О буйстве весеннего гелиотропа,
О грезах Мольстрема на розовом дне,
Наверное, скоро узнает Европа,
Чтоб раз навсегда позабыть обо мне.
В ночи догорает мой компас сожженный,
Над сушею пепел разносят ветра.
Оттуда, оттуда, как тать прокаженный,
На вечные веки я изгнан вчера.
Ну что же, проклятья и злоба холопа,
И пламя любви – это все от меня.
В моем указательном пальце, Европа,
Живи, ненавидя меня и кляня.
Другие мальчишки пускай у причала
Стоят, бескозырки свои теребя,
Пускай они ищут концы и начала,
Которых давно уже нет у тебя.