Поддувал ветерок, облака плыли гордо и важно.
За рекой притаился лесок, шевелюрой шурша.
Временами шёл дождь, и вокруг было сыро и влажно.
И стонала протяжно танкиста немая душа.
И терзали солдаты холмистую пленную немку,
Как терзала славянские земли фашистская мразь.
А танкист Коваленко, он немку держал за коленку.
А танкист Коваленко сидел и стеснялся, держась.
Со слезой вспоминал Коваленко родимую хату
И колхоз под забавным названием «Юный Ильич».
Коваленко как будто бы знал, что чуть-чуть виноватый,
Только в чём, почему и как долго – не мог он постичь.
Коваленко сжимал всё сильнее коленку у немки,
Как сжимали фашистов в кольцо возле Курской дуги.
Вкруг коленки у немки невзрачные синие венки
Всё сильнее виднелись на бархатной коже ноги.
Вспоминал Коваленко голодное, нищее детство
И хромую козу, что пришлось за копейки продать,
И девчонку Наташку, что гордо жила по соседству.
И рука начала на коленке у немки дрожать.
И поднял Коваленко глаза к облакастому небу,
И подумал: «Красиво же всё-таки… Хрен, что война…
Щас бы только достать чё пожрать, хоть немного бы хлеба –
Целый день из еды лишь трава, да своя же слюна».
Ну а немка не дёргалась, веки сомкнула, смирилась.
Коваленко взглянул на неё и глаза опустил.
«Не сердись, битте фрау, так просто… так просто сложилось…» –
Прошептал паренёк и коленку тотчас отпустил.
И пошёл Коваленко к реке, и отбросил одежду.
Окунулся в холодную воду как немцы в мороз.
Понимал паренёк, что не будет уже так как прежде,
Что не только снаружи – ещё изнутри он замёрз.
И над этим над всем где-то там вдалеке было солнце,
Но оно так ничтожно – размерами с грецкий орех.
И сперва это солнце светило суровым японцам,
А потом уже грело советский военный успех.
Хоть какое, но солнце, оно всё же как-то, но грело.
Облака шли размеренно будто военный парад.
Только немка на это уже всё равно не смотрела…
Коваленко оделся и молча вернулся в отряд.