Лобасты и широкобровы,
рассвет ореховый хваля,
идут тропинкою кедровой,
её обочины пылят...
На сапогах прозрачны росы,
несут заветное в душе,
в зубах мусоля папиросы,
давно угасшие уже.
А по земле, где только можно
расквартировывая синь,
над ними в просеке таёжной
плывет медовая теплынь.
Светясь работой в ранней рани,
не скрыв волнение своё,
они, как будто на свиданье,
идут, сияя, на неё.
И, как родных, по-братски просто,
склоняясь ловко у тропы,
их кедрачовые подростки
любя хватают за чубы.
И рад, должно быть, новой встрече,
не погодя, а в тот же миг
едва очнувшийся кузнечик
затренькал песенку о них.
Заря, взойдя волною алой
и обретя земную власть,
им в лица трепетно дышала,
в цветенье радуг, не скупясь.
Вставало утро высшей пробы,
и лишь в заулочках полян,
забившись к лешему в чащобы,
последний прятался туман.
Рассвет искрился, чувством добрым
лучась с камчатской стороны,
и танцевал на звонких рёбрах
сургутских вышек нефтяных.