Иссякли реки, высохли колодцы,
Полны озера не прохладой – пылью,
Вода ключом в источниках не бьется,
Деревья к небу тянутся бессильно.
В багровых бликах виделось мальчишке:
Сжигает солнце белую пустыню.
И было страшно, было больно слишком,
В горящей хате посреди Хатыни.
Толпы безумной малою частичкой
Он бился в бревна, пальцы обдирая,
Стучало сердце птичкой-невеличкой,
О будущем не ведая, не зная.
«Ведь ты все можешь, Боже Всевеликий!
Будь милосерден и останься с нами!».
Но равнодушно пожирало крики
Безжалостное, яростное пламя.
Пытаясь сбросить жаркую солому,
Стонали изувеченные стены,
На плечи саван плачущему дому
Набрасывало небо постепенно.
Но вдруг среди обуглившихся балок,
Мальчонка щуплый в полный рост поднялся.
Был обожжен и ранен, но не жалок:
В лицо он палачам своим смеялся!
Взметнулась обгорелая рубаха
От ветра, словно ангельские крылья,
И затряслись каратели от страха,
Всё больше свирепея от бессилья.
Под беспощадной очередью хлесткой
Мальчишка пал, захлебываясь кровью,
И виделись в последний миг березки,
Склонившиеся тихо к изголовью.
И адовым очищены горнилом,
Освободившись от земных страданий,
Сто сорок девять душ прощались с миром,
Великодушно этот мир прощая.
А сто пятидесятой срок не вышел –
Старик очнулся возле пепелища
И, ничего не видя и не слыша,
Пополз к своим на скорбное кострище.
И на холодном призрачном рассвете
Средь груды тел, растерзанных войною,
Нашел сынка - висели ручки-плети.
Отец упал тяжелой головою…
И, груз бесценный на руки поднявши,
Побрел, шатаясь, над ребенком воя.
Один живой среди безвинно павших,
Седой отец убитого героя.
Светлы весной рассветы над Хатынью.
И колокольный звон - слезой Господней.
Пред павшими, под бесконечной синью,
Колени преклоняю я сегодня...