Не смолкли те колокола,
не отрыдали скрипки те,
не прекратила в очи мгла
въедаться та, на том кресте,
вновь Иннокентий, Александр,
Марина, Анна, Владислав,
Борис и Осип - в немоте
моей - могильною к устам
землёю льнут, а в ней - простор:
и Лазарь жив и Святогор,
нагорный вереск к небесам,
былинной колыбельной льнёт
и по ковыльным, по степям,
и по горам, и по лесам -
одной землёй - идут Хайям,
Гомер, Овидий, Пахлаван
и Лермонтов, и Еврипид,
и Пушкин, и Ду Фу с Ли Бо,
у флейты - никаких обид
на лютню и зурне легко,
с тальянкой находить язык роднящий их,
вот так и стих -
его ветвленье далеко
простёрто силой корневых
переплетений вдохновений:
за Анненским - идёт Нерваль,
за Бродским - Элиот и Оден,
Хини и Марианна Мур,
переплетение культур,
эпох - поэтова свобода,
что начинается - с родных,
впервые узнанных, святых -
зегзицею рыдает слово*
на башнях сердца моего
и колокольным звоном снова,
и высью мутно-лунных струн,**
вершится мысли торжество,
сплочённой с чувством детской рани
и Аравийским ураганом,
трёх пальм касаясь на лету,
скалы Кавказской не минуя,
к которой Прометей прибит,
не чуждый миру вед и рун -
мой стиховой порыв летит,
века и страны обнимая,
к любви, что за Кедроном вновь,
в рассветный час - одна не спит -
молитвою весь мир спасает
и Богом с Богом говорит...
Поэзия - моя любовь,
сквозь боль юдоли - кругосветна,
в заветном свете - вечно
новь...
При жизни, мной
испита Лета
забвения
пустой,
мирскою суетой,
во мне, светящегося памятью нетленной
очеловеченной
Вселенной
стихотворения
и в этом -
весть,
не в бровь,
а в глаз:
я в слове - весь,
не глухотой паучьей
сказ
поэзии моей,
простой по сути,
не научной,
озвучен
будет -
да,
не здесь
и не сейчас,
он траекторией посыла
от поэта к собеседнику - не хилою
закручен,
так было,
есть,
так и всегда,
скорей всего пребудет,
чем больше
в слово вложено, тем дольше
тучей
обожания речей
нелучших
от большинства людей -
заслонена его звезда
и это -
вовсе
не беда
для дальнобойного аэда,
что милости у обречённого
на тлен,
слепого эталонного
суда -
голодным духом (Божьей милостью) не просит
и не пускает вышний дар
на развлекательный
размен
в том обществе, где мод
законодателем -
является базар...
Ну вот:
поэзия - во времени,
вне тления -
духовная победа...
___________________________________________________
*
Как зегзица стала кукушкой
Угощая из деревянного ковшика водой, хозяйка вчера жалобно вздохнула:
– Вечор зегичка плакала...
Оказывается, под Путивлем зегичкою зовут чибиса, украинскую чайку. В «Слове», помнится, сказано: “Полечу, рече, зегзицею по Дунаю...”, то есть речь идёт о полёте чайки над дунайскими волнами. Верно ли мы все переводим “зегзица” как “кукушка”?
Е.И. Осетров. Живая древняя Русь
Сомнения Е.Осетрова вполне справедливы, так как кукушка – птица лесная и над Дунаем (рекой) кукушки не летают. Учёные, изучая летописи, оторвались от природы, и это привело к ошибке.
О том, как зегзица стала кукушкой, в своих комментариях к «Слову» В.И. Стеллецкий поясняет следующим образом:
“Слово «зегзица» (из «зегъзица») с гласной «е» (а не «о»), с суффиксом -иц- не встречается в других древнерусских памятниках. Но слова, близкие этому слову по форме, в древнерусском языке, а также близкие формы этого слова, встречающиеся в ряде славянских и балтийских языков и в диалектах русского языка, с очевидностью свидетельствуют, что слово «зегзица» означает «кукушка»”. И.И. Срезневский отметил: “...«зегула» (Палея, XIV в.), «зогзуля» (Мерило праведное, XVI в.), «жегозуля» и, наконец, в «Задонщине»: «зогзици кокують»” (Слово о полку Игореве. Перевод и комментарии В.И. Стеллецкого. М.: Просвещение, 1965. С. 195).
Далее приводятся “подходящие” слова из славянских языков: белорусского, украинского, польского, чешского, сербского, балтийских языков и диалектов русского.
Хотя все эти слова, на мой взгляд, и отдалённо не похожи на “зегзицу”, учёные, не выходя из кабинетов, определили: быть “зегзице” кукушкой.
Однако нашёлся учёный, который не поленился съездить на родину автора «Слова».
Далее в тех же примечаниях В.И. Стеллецкий упоминает: “Н.В. Шарлемань отмечает наименование чайки (пигалицы, чибиса) под Новгородом-Северским «гигичкой» или «зигичкой» и даже «зигзичкой»” (см.: реальный комментарий к «Слову о полку Игореве» // Труды отдела древнерусской литературы, 1948. Т. VI. С. 115).
Очень хорошо, что Н.В. Шарлемань не поленился побывать в земле Новгород-Северской, но жаль, что результаты этого визита были преданы забвению.
Если название “зегзица” существует, переводить его не требуется. Надо только принять к сведению, что это ещё одно чисто местное название птицы, известной в других местах как пигалица или чибис. Она из рода куликов и живёт около воды (возле прудов, озёр, рек). Поскольку “зегзица” – название местное, в других древнерусских памятниках литературы оно не упоминается.
К этому можно добавить, что автор «Слова» был жителем земли Новгород-Северской и назвал птицу так, как было принято в тех местах. Авторы других памятников древнерусской литературы жили в других местах и этого названия не знали, так же как переводчики «Слова» на современный язык. (Бывают названия разные, а смысл один. Например, любимого в разных местах называют по-разному: где милёнок, где зазноба, где матаня, а где дроля.)
Правильное толкование слов способствует и правильному пониманию «Слова». Рассмотрим одно предложение из плача Ярославны: “...зегзицею незнаема рано кыRчеть”. В.И. Стеллецкий переводит следующим образом: “...безвестною кукушкой рано кличет”. Так переводят и другие переводчики. Но это не соответствует мыслям автора «Слова». А это предложение – ключевое.
В предложении временно опустим слово “незнаема”. Остаётся “...зегзицею рано кычеть...” Первые два слова понятны. “Подобно зегзице рано”. Но что же значит “кычеть”? Это слово поразительно точно (можно восхищаться талантом и наблюдательностью автора) передаёт крик встревоженной птицы зегзицы-чибиса-пигалицы. Крик, поразительно напоминающий женский плач с причитаниями и всхлипываниями, громкий после вздоха и постепенно потухающий на выходе: “Кыиии... кыиии... кыиии...”
Автор очень уместно использует звукопись. Голуби воркуют, гуси гогочут, журавли курлычут. Кошки могут мяукать, а могут и мурлыкать. Но зегзица – кычет. Кычет! Не кукует, а кычет! Кычет! Значит, зегзица – не кукушка!
Вполне может быть, что слово “кычеть”, как и слово “зегзица”, из местного диалекта. Людям, никогда не слыхавшим крика птицы, было трудно его понять.
Если вам доведётся весной или в начале лета побывать в местах, где водятся эти птицы, и вы, пройдя мимо гнезда, потревожите их, то услышите “плач Ярославны”. Вспомните о ней. Тогда ей было 16 лет! В наше время она была бы ещё школьницей.
“Зегзицею незнаема” нельзя переводить как “неизвестною кукушкой”. Автор «Слова» был человек грамотный! Он не пишет: “зегзицею незнаемой”. В тексте эти слова не сопрягаются! Следовательно, слово “незнаема” относится не к “зегзицею”. Оно относится к Ярославне, характеризуя её положение. Ярославна, молоденькая княгиня, рано поднялась и, никому не давши знать (!), ушла на крепостную стену мыкать своё горе. Вот и стала она незнаема! Одна... Никто не мешает ей лить горькие слёзы, потому что она незнаема! Никто не знает, где она!
Может быть, не надо переводить эти слова, а дать пояснения?
1. Зегзица – птица из семейства куликов, то же, что пигалица, чибис. Местное название.
2. Незнаема – скрывшись ото всех; никому не дав знать.
3. Кычет – плачет-причитает, подобно встревоженной птице, издающей звуки “кыиии... кыиии...”.
«Слово» было обнаружено в начале 90-х годов XVIII века, то есть 200 лет назад. Все эти 200 лет кукушка летает над Дунаем. Стоило бы исправить. Правда, это очень сложно и неприятно... Однако, как говорится, Платон мне друг, но...
Один из исследователей «Слова» писал во вступлении к своей книге: “Задача настоящего труда – внести исправления в существующие переводы «Слова о полку Игореве», а также осветить тёмные места, которые до сих пор не разгаданы или объяснены неправильно”. Вот я и хочу, чтобы автора поняли правильно.
**
Иннокентий Анненский
Смычок и струны
Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
"О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?"
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
"Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?.."
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.