Извлечение опыта собственными силами из недружественных зарослей непознанного, древнее и исстари славное занятие сильных людей.
Извлечение опыта, - это искусство, требующее от ловца, присутствия трёх основных качеств: горящего сердца, дарующего страстное стремление к постижению окружающего мира, способности, как это не странно, некоторое время превозмогать тупую, ноющую боль и, наконец, столь ценного качества ума, позволяющего, ему верно истолковывать для себя, происходящее с ним в данный момент.
Опыт, сам по себе, имеет природу мистического свойства. Поэтому, неопытному ловцу бывает трудно распознать истинное место его поиска.
Непосвящённого вводит в заблуждение, главным образом то, что согласно рассказам очевидцев, имевших опыт, последний встречается повсюду и повсеместно. Некоторые, на этом основании, позволяют себе возможным сделать скорый и опрометчивый вывод о том, что свой опыт они могут постигнуть в любом месте, при любых обстоятельствах, и без приложения особых усилий.
Как ни странно, в таких суждениях, и правда и ложь присутствуют одновременно.
Потому, что опыт существует только тогда и том месте, где есть охотник его постижения. И только ему он способен открыть себя.
Рассуждая, таким образом, и приходя к умозаключению о том, что опыт может даться им достаточно легко, многие совершают серьёзную ошибку. Это объясняется тем, что даже хотя, на самом деле, ценность представляет собой каждый приобретённый опыт, однако, гораздо ценнее, тратить свои силы на извлечение крупного жизненного опыта, так как всегда будет правильным расходовать свою энергию на приобретение достойной добычи.
Опыт, это очень необычный охотничий трофей.
Тот, кто извлёк его, в самые первые мгновения способен испытать невероятно сильные, неописуемые, и ранее, не с чем не сравнимые, не ведомые его сердцу ощущения. Однако, это величайшая иллюзия, так как всё, что мы постигаем чувственно, - иллюзорно.
Пусть это известие не обескуражит пылкого, но неопытного ловца. Действительно, всё, что мы ощущаем, к чему прикасаемся, обоняем, или пробуем на вкус, - это иллюзия.
- А, что же настоящее!?
- Опыт…
…ну, и ещё, хочется верить, что это любовь.
Правда, настоящая любовь встречается людям ещё гораздо реже.
Очень важный и полезный совет!
С самых первых минут обладания собственным опытом, постигающему его ловцу, необходимо сразу же, немедленно, отнести его на кухню и там вручить опытному кулинару. Из опыта обязательно надо приготовить сложное блюдо!
Должен предупредить каждого, дерзнувшего на этот поступок, что практически любой свежеприобретённый опыт содержит в себе сильнейший нейротоксин.
И употребление его в сыром виде может убить ловца.
Однако, опыт будет гораздо более ценен если приготовлением из него блюда займётся не кто-нибудь, а сам ловец.
Надо сказать, что обработка и употребление опыта, а часто, это один и тот же процесс, занимает много, иногда очень много времени. Вкушающий должен быть к этому внутренне готов.
Мы помним и никогда не забываем о том, что сама сущность опыта, есть тайна, а способ его постижения, - метафизика. А значит, приобретение опыта, это великое таинство. Поэтому, никто никогда не в праве входить на кухню вслед за ловцом, пытающимся постичь собственный опыт. Однако, имей вы даже самое изощрённое воображение, или невероятно могучий дар ясновидца вы всё равно бы не смогли поверить своим глазам или, тому, кто скажет вам правду о том, что же на самом деле немедленно совершит ловец с опытом, как только уединится.
- Он его тут же, незамедлительно вкусит.
Но, не смотря на все наше благоразумное недоумение, он совершает тем самым единственно верный, хотя и нелогичный поступок.
В методике постижения своего опыта, вообще, очень много разного нелогичного.
Как только неофит вкусит свой опыт, мистерия, стремясь к апофеозу, вскоре достигнет своей внутренней кульминации, потому как отныне всё происходящее в дальнейшем делается предопределённым. Никто ещё не может сказать с полной на то уверенностью, принесёт ли данный опыт герою пользу или же всё закончится для него печально, но с того самого мгновения, как сознание вкусившего накрывает сладостная волна эйфории, всё происходящее становится для него необратимым.
Яд уже проник в каждую клетку его мозга и тела. И хотя, под сводом его сознания еще вспыхивают медленно затухающие всполохи от недавно, столь грандиозно бушевавшего пожара, губительное присутствие отравы уже во всём обнаруживает себя. Едва слышимой, вкрадчивой кошачьей поступью, издали, его обступают неясные тревожные тени.
Так начинается боль.
Первые аккорды её неистовой оглушающей какофонии прозвучат внезапно резко и бескомпромиссно, даруя отрезвляющий эффект, но и одновременно ввергая слушателя в полное оцепенение, исполненное горького отчаяния.
Подобное чувство, наверняка, испытывал тот, кому случалось зимой, ночью, замерзать в лесу в мороз на сильном ветру.
Ты только что ещё долго боролся с проникающим в тебя холодом. Трясся, подпрыгивал и колотил себя ладонями по онемевшим бокам, не допуская внутрь даже мысли о прекращении сопротивления. Но вот, невинная усталость уже слегка отяготила твои веки и ласковое безразличие ко всему происходящему доверчиво зовёт тебя присесть.
Вот здесь,… прислониться к корневищу ели, невдалеке от потухшего костра. Ведь ты так устал. Ты же посидишь так совсем не долго. Наберёшься сил,… и… продолжишь,… после продолжишь свою борьбу…
Но что это, что!? Вдали, сквозь налившиеся тяжестью веки, из-за заснеженных, заиндевевших хвойных стволов ты видишь, как мечутся отблески фонарей. Ты различаешь приглушённые крики людей сквозь завывание ветра. Какие странные галлюцинации, - думаешь ты. Внезапно, чьи то сильные руки схватывают, трясут тебя. Как грубо они это делают, - мнится тебе. А в это время, с тебя уже не расстегивая, срывают одежду, трут тело колючим, злобным снегом.
- Зачем они это совершают!? Ведь, мне же было так хорошо!
Хочется крикнуть сдавленным одеревеневшим ртом.
- Что вы делаете!?
- Мне же больно!
- Вы, доставляете мне боль.
Но в следующее мгновение не кричать, не мыслить, ни делать чего-либо ты уже не в состоянии, потому что тело твоё пронизывает адская, ни с чем ранее не сравнимая боль, и только слёзы, горячие слёзы беззвучно текут по твоим щекам.
Когда сознанию твоему на крошечное мгновение возвращается способность мыслить, и кто-то, сидящий на верху скупо выдает лимит на одну единственную маленькую мысль. То первое, что приходит тебе на ум, что эту лютую, нечеловеческую боль вытерпеть будет невозможно.
Вторая мысль, пришедшая в твоё, потерявшее возможность шевелиться тело такова. Она, непременно, поразит тебя своей лаконичной сутью.
- Уж если мне и суждено вытерпеть это, то больше никогда, в возможной последующей жизни уже ничто не будет способно вывести меня из внутреннего равновесия.
И так, ты, испытав боль, вновь подумал о жизни. Но к жизни, ты вернулся совсем не прежним человеком…
Теперь, по прошествии некоторого времени, ты, продолжающий постигать свой опыт, сидя в этом холодном базальтовом кресле, можешь, несколько расслабившись, принять более удобное положение тела. В самом деле, ведь острая боль прошла и больше уже не вернётся к тебе. Однако, действие этой постановки ещё не завершилось.
С этого момента, неведомая звучащая вокруг тебя музыка изменит свою мелодию и силу. Отныне, чья то недобрая партитура будет долго, невообразимо долго терзать через слух твоё сознание непередаваемо заунывным, бесконечно повторяющимся пиброксом шотландской волынки.
Что ж, попытайся и здесь, под этим немыслимым бескрайним простором ледяного звёздного неба отстраниться, на сколько это возможно, от всего происходящего вокруг тебя для того, что бы, в самом деле, получить если и не притупление боли, то хотя бы толику наслаждение от действа.
Поверь, это действительно ценный совет. Потому, что тебе, попавшему столь странным образом, на такой грандиозный концерт и в самом деле никто не потрудился объяснить, сколь долго он будет ещё продолжаться. И сменит ли, когда-нибудь, усталого волынщика дирижёр во фраке, из-под взмаха волшебной палочки которого тут же заструятся волшебные звуки Аппассионаты, или же, хотя бы, сдержанно торжественной Калинки. Ты этого тоже, увы, не знаешь определённо.
Но, ты не мог не заметить, что отныне, с некоторых пор, уже обладаешь гораздо большей, чем прежде свободой. Каким то образом, приноровившись, ты приобрёл не с чем не сравнимый опыт ускользать мыслями из-под неосязаемых сводов своей межгалактической филармонии. И в этом бесплотном обличье, но зато, с определённо человеческими мыслями и желаниями блуждать в таких далях, где быть тебе, никто запретить, не властен. Правда, эта твоя новая степень свободы не сделала тебя более счастливым, скорее наоборот, но ты, уже, отныне, способен чувствовать себя вполне по-человечески.
Когда тоска и апатия, вызванная ощущением сиротской потерянности и неполноценности собственного бытия, станут болезненно непреодолимыми, ты можешь, силой мысли позволить себе банально напиваться. Да, да, абсолютно тривиально пьянствовать.
При этом, тебе вовсе не потребуется, остервенело, с механическим постоянством вливать в себя невесть что, влекущее за собой цирроз и энцефалию. Но только силой собственного воображения и недюжинным волевым усилием подавлять импульсы своей мозговой деятельности. Когда же, по прошествии, какого то времени, изрядно истосковавшись по интеллектуальной стороне бытия, ты, наконец, обнаружишь нехватку мыслей в голове, а вернее, полное их отсутствие, тебе не составит никакого труда диаметрально обратить ранее запущенный процесс. Теперь, как и прежде, он, плавно влившись в старое русло, через какое то время позволит ощутить в твоем собственном сознании (о, чудо!) прилив свежих, ничем не замутнённых мыслей. И это будет чем-то сродни перезагрузки.
К стати о перезагрузке.
От скуки, наверное, я стал чаще думать. Ну, не смейтесь, в моей ситуации приходится искать возможность любых развлечений. Поэтому, мне нисколько не стыдно сейчас перед вами в этом признаться. К тому же, меня никто не принуждал работать. Ни кто, в самом деле, ничего не требовал от меня. Тело моё казалось мне бесплотным и не нуждалось, практически ни в чём, в чём обычно нуждается тело. Если у меня и возникало какое-нибудь безобидное плотское желание, ну, например, ощутив почти забытый солоновато свежий вкус, испить прохладной влаги бодрящего Совиньона, произведённого, ну, скажем, хотя бы на берегах Тавриды. То, я и с этим легко справлялся силой собственного воображения. Мне это, вообще, здесь очень здорово помогало.
И пока лёгкий хмель от золотисто соломенного сухого вина играл в моей голове, я, находясь под флёром нежных иллюзий, был способен ещё в качестве приятного дополнения вообразить себе, правда, слегка прищурив при этом глаза, шелест волн морского прибоя и лёгкое дуновение солёного бриза в собственную сторону.
Вот так, иногда, я позволял себе развлечься. И не более того, других желаний во мне, почему-то даже не возникало.
Я обнаружил, оставаясь наедине сам с собой, что мыслить на самом деле чрезвычайно интересно. Сидя в своей заиндевевшей позе, я изобретал разные умственные игры, которые очень меня забавляли.
Но не всегда, увы, мне было так весело. В какое то время, по непостижимым для меня законам вся эта невообразимая лёгкость бытия, бесследно растаяв, могла, куда то исчезнуть, и я совершенно отчётливо осознавал, что по-прежнему нахожусь сидящим в ледяном базальтовом кресле, в тусклом глянце вырубленных подлокотников которого отражаются едва различимыми бликами далёкие туманности звёзд, и разные галактические скопления. И что, где-то там, внизу передо мной, на недосягаемой взору сцене звучит своей тоскливой нотой такой же несчастный, как и я волынщик. И даже, вполне возможно, что на незримых песочных часах, отмеряющих мне, кем-то завещанную вечность, ещё не минуло и пары секунд.
Кто знает!?
Быть может, это и есть моя реальность!
Мне стало, вдруг, нестерпимо жаль себя, жаль волынщика, настолько, что я уже готов был заплакать. Какой стыд. Я переживал жгучую досаду за проявленное собственное малодушие. Нисколько не имея никогда никаких предубеждений в отношении мужских слёз, дескать, - мужчины не плачут, я, по-своему полагал, что разные мужчины плачут при разных обстоятельствах. Сам я не раз плакал, испытывая чувство, когда, к примеру, высокая нота, взятая, каким-либо художником внезапно находила свою резонансную частоту с вибрациями моего сердца. Я не считал это не в коей мере предосудительным.
Я уверен, что одинаково ровно воспринял бы влажные глаза дряхлого старца и, к примеру, дрожащий блеск непостижимой для моего сознания природы, в прежде холодных глазах его случайного убийцы, - серийного маньяка. Я никогда не поставил бы выше или ниже на планку пьяные слёзы, чьих ни будь случайных откровений в сравнении с притворными слезами, вызванными действом театральной постановки, разыгранной со сцены каким-либо актёром. Но я устыдился собственных слёз, вызванных минутной слабостью. Выходит, у меня ещё не утратилось чувство стыда. Да и представление о гордости и собственном достоинстве ещё не окончательно стёрлись из памяти. Я приободрился.
А, что собственно есть эта моя пресловутая реальность!?
Кто это возомнил себе, что может определять для меня, что мне реально, а что не очень? Или не мне, а пусть даже этому чудовищному волынщику?
Внезапно я подумал о волынщике как о живом человеке.
Интересно, а реален ли он вообще?!
Если я сейчас думаю о нём как о реальном человеке, а не как, об изощрённом изобретении терзать мой дух, то, конечно, он, безусловно, реален. Он, вообще, будет реален в тот момент, когда о нём думают. Когда, попросту говоря, его воспринимают всерьёз.
Внезапно, мысль пронзительно ясная по своей сути остро резанула меня по сердцу.
Так если я,… если я сейчас единственный, думающий о нём в настоящий момент,… таким образом, определяю его судьбу.
Если я и есть тот единственный, думающий о нём сейчас?!...
Мысли бешеной пляской неистово метались в моей голове.
Внезапно воспалившийся мозг готов был взорваться.
Почему же мне раньше не приходило на ум, что, находясь в такой диспозиции, и он и я, исключительно одинаковые фигуры. Быть может его проклятие как раз и заключается в том, чтобы играть для неразличимого глазу меня, сидящему от него в каких то беспредельных далях эту, ему самому уже ставшую ненавистной единственную повторяющуюся музыкальную фразу на опостылевшем, но некогда любимом, инструменте. Играть, только с одной единственной недопустимой разуму надежде на чудо, что его игра понравится мне, и я, возможно, похвалю его. И тогда,… тогда быть может, его проклятие спадёт с него.
От этих мыслей я внезапно пропотел до корней волос, наверное, впервые за последний миллион лет.
Эй, волынщик, - неуверенно подумал я.
Волынщик, - я с трудом выпрямил одеревеневшие ноги, встав, во весь рост и голос мой зазвучал среди дальних звёзд звонко уверенно и властно, - иди же скорее в страну, где тебя любят и ждут, играй там, среди зелёных холмов своей Родины. Радуй слух своих сородичей, весели их бодрыми гимнами, я знаю их у тебя много в запасе. Ты уже вдоволь насладил меня своим искусством, ступай же, отныне ты волен сам выбирать направление своего пути.
Что-то изменилось среди гулкого скопления звёзд……………………………………...
Мои плечи содрогались в беззвучном плаче, а слёзы жгли вновь оживающее сердце
……………………………………………………………………………………………….
……………………………………………………………………………………………….
Заканчивая свой трактат, я хочу дать несколько коротких советов всем молодым искателям собственного опыта.
Опыт, никогда не покажется ловцу из своих диких чащ второй, и третий, и всякий раз к ряду таким, каким явился ему первоначально. Это, главнейшее мистическое свойство опыта делает бессмысленными попытки его множественных извлечений. Умудрённые опытом охотники это знают, и ни когда не стремятся постичь один и тот же опыт дважды.
Кроме того, совершенно лишены смысла попытки постижения так называемого «чужого опыта». Действие это, трактуемое общественным мнением как благоразумное, на самом деле, относится к разряду заблуждений.
Любая информация, о каком либо абстрактном опыте, изыскиваемая недостойным звания искателя и ловца в книгах, или приобретённая из чьих то рассказов, всегда будет являться для него самого ложью.
Это одна из главнейших тайн, которая открывается ловцу по прошествии времени, - «чужого опыта» не существует, есть только свой собственный.
Опыт всегда постигается в одиночестве.
Его можно сложить и приумножить. Но его нельзя отнять, и его нельзя разделить один на всех. В этом контексте смысл такого распространённого понятия как «коллективный опыт» осознается нами верно лишь отчасти. На мой взгляд, любые распространённые понятия, вообще, содержат для нас скрытую угрозу.
Об этом знают очень многие опытные ловцы, но редко произносят вслух.
Опыт никогда не даётся в руки ловца даром. Любой опыт чего-то да стоит. Опыт, вообще, приобретение достаточно дорогостоящее. И потому, такое определение, как бесценный опыт, несущее в своём восприятии, вначале, неясные приторные интонации, становится справедливым и обретает в дальнейшем определённый смысл, если в уплату за владение им постигающий сознательно и добровольно передаёт как дар своё главное бесценное достояние, - свою собственную радость.
Так исстари, вопреки доводам благоразумных людей, множество мужчин с горящим взором безрассудно отважно скрываются в тёмной и враждебной чаще своего незнания. Предмет их постижения, по-прежнему, собственный жизненный опыт. Никто из земных мудрецов изначально не знает о том, откуда взялась у людей эта страсть, и кто дал это нелёгкое занятие в руки сынам человеческим, что бы они упражнялись в нём. В чём смысл этой суровой игры и почему она влечёт к себе всё новых и новых. Нужен ли им, в самом деле, опыт, как предмет достойный приобретения!? Спросите об этом обладателю опыта, и он, едва ли, сможет найти подходящие слова, что бы дать вам внятный утвердительный ответ. Ведь, сделавшись умудрённым и опытным, он, так многим поступился на этом пути. Сама его жизнь и здоровье многократно подвергалась смертельной опасности и в результате он лишилась радостных иллюзий. Так стоит ли с таким упорством, достойным, быть может, иного применения постигать собственный опыт!?
Но всякий многоопытный и умудрённый догадывается, что вопрос, в такой постановке абсолютно не имеет никакого смысла, он как никто другой из нас верит своему выстраданному убеждению, справедливо полагая, что в этом предмете и есть его сокрытое благо.
О, ловец, вышедший на тропу своих изысканий, ты уже совершаешь поступок достойный храбреца! И пусть цель твоя ещё не вполне различима, пусть, живя, в окружении не доброго к тебе мира, сотканного из липкой паутины ложных предпосылок, с обилием лукавых призывов к достижению обманчивых целей, ты, так часто оставаясь один, всегда пребываешь в опасности и не защищён от неверных выводов. Но, двигаясь вперёд, не оглядывайся назад.
Найдутся те, немалые в своём числе, которые скажут, что никакой опыт тебе не нужен, что, вторгаясь в неведомые пределы, ты погубишь себя, и все мы должны держаться тесно.
Отнесись к этим словам с недоверием. Ты ничего не должен тем, кто говорит тебе, что ты им, что-то должен. Поверь, ты уже с лихвой им всё передал, и поэтому искуплён. Отсутствие знаний, и как следствие опыта, вот, твоя главная опасность.
Настало время дать тебе последний и главный совет.
Никогда не слушай ничьих советов! Стремись из всего всегда и везде извлечь свой собственный опыт. Только он является самоценным.
Не бойся смерти, но бойся отсутствия опыта. Там где присутствует опыт, смерть всегда пребывает в замешательстве. Раны и увечья на теле твоего искушённого сознания и тонких тканях живого бьющегося сердца, это не её вестники, и то, что не убивает нас, делает нас сильнее. А избыток силы и опыта насущно необходим для продолжения жизни. Так, приобретая и накапливая в себе силу, мы возвышаемся над обстоятельствами, мы стремимся приблизиться, стать вровень с обладателями и проводниками тех добрых к нам сил, которые вдохнули в нас жизнь, исполняя тем самым не свою, а их волю.