Во граде стольном на излучине реки,
Где сходится Урал и матушка Сибирь,
Шумел народ! Сукно, зерно, имбирь
Рядами возвышались над ярмаркой тюки.
Кипела ярмарка от сделок и страстей,
Купцы съезжались в град из разных волостей.
Трактир гудел до самого утра,
Сказ о купце начать пора.
Жил в стародавние крещеные века
Купец Антон Евграфович Башка.
Мошну имел и вхож в круга,
Башка был первой гильдии слуга.
Притом заносчив и лукав,
Душевных много сделал травм.
Но слабости ведь нам под стать,
Мутили душу, плоть и стать.
Кто знает женских рук прикосновенья,
Ланиты нежные, часы прекрасной неги,
Тот не откажется от чувственных мгновений,
Тот вознесется к небесам элегий.
Но в том ли сущность человека,
Чтоб быть рабом своих страстей?
Увидев, без остатка раствориться в ней?
(Испить, измызгать, искалечить на века)
Изменчивы торги за взлетами паденья,
Купцы в хмельном искали утешенья.
Из горлышка в стакан текло вино:
Один уснул, другому хоть бы что.
Белугой воет и орет: «Почто!
Вы разорили, не отдам село!»
Гуляет, плачет, веселится русская душа,
Дуреет от внезапно снятого куша.
Уж кочеты пропели третий раз,
Хозяйки, пробуждаясь, бодро шли на баз.
Купцы поголосили и айда домой!
Суббота отгуляла, значит, день седьмой.
Успех в делах, торговля бойко шла.
Купец стоял столь твердо на ногах,
Казалось, что фортуна с ним мила,
Но баловень судьбы стал иссыхать во снах.
Светила полная луна, горели канделябры,
Звенит богемская слеза, от края и до края,
Звучат красивые стихи, разбитые на ямбы,
Они воздушны и легки, как птичья стая.
Сгустились тучи, тень над градом.
Дин-дон, дин-дон, двенадцать стукнуло ударов,
Упала кожа на паркет, перед купцом змея предстала,
Сковала волю злобой глаз и выпустила жало.
Дурная весть так кровь не холодит,
Как сон, что заставляет думать лишь о нем.
Крадет покой приятель светлым днем,
К столу идешь, он там уже сидит!
Купец бродил по номеру впотьмах.
Прилечь боялся, снова шел в кабак,
А там приятели, а там такой размах!
Под утро брел под лай цепных собак.
Как пава белая прошла, взглянула, бровью повела.
Собой пригожа и мила, с людьми искусно речь вела.
Купец увидел, обомлел, на девицу лисой глядел,
Знакомы девичьи черты, глаза пленили и влекли.
Но где-то в самой глубине один вопрос чертом сидел,
Он будто силился понять, где видел сей прекрасный клад?
Купец задумался, но, щелкнув толстым кошельком,
К девице франтом подошел, сверкая новым каблуком.
Слова ласкали перламутром, безоблачным казалось утро,
Дыханье — томная струя, испить желаньями горя,
Улыбка чистый изумруд, припасть к губам, боготворя.
Затмила дева красотой, не знал купец ее нутро.
Забыл купец воспоминанья, забылся в шепоте желанья,
О снах пророческих забыл, поверженно, как тень, ходил
И оставаясь в тишине, с ума по девице сходил.
Она одна перед очами, любви невольное признанье.
Меж тем циклично шли часы полночных отблесков луны.
Купец сударушку балует, мехами ноженьки целует,
На руку перстень золотой, на шею золотые струны.
Девица враз огорчена, над чувствами купца лютует,
Забыл купец дела мирские, зерно, закупки, яровые.
Девицей милой поглощен, подругой славной озарен!
Прошло с той встречи тридцать дён,
Купец задумчив, удручен, в глазах раскаты грозовые.
Какая ночь, светло, как днем, в светлице звон бокалов,
Дин-дон, дин-дон: двенадцать прОбило ударов,
Сгустились тучи над луной, завыли сто шакалов,
Пылали пламенем глаза, сбывались сны кошмаров.
Упала кожа на паркет — перед купцом змея предстала.
Роились мыши за окном, стучали мелкой дробью,
И слышалось в тот миг купцу: «Убью! Убью!»
Сковала волю злобой глаз и выпустила жало.
Качнулась горькая слеза в преддверье близкого конца,
Так вот кого я так любил, в ком я своей души не чаял!
Змея! Свела меня с ума, вот перед кем я сердцем таял.
Так поделом мне за грехи, ты отомстила мне без шанса,
Сполна с людей я кровь попил, теперь пришла моя расплата.
Отец! Прости мои грехи, я осознал и сердцем маюсь.
Упал купец без тени страха, в светлице возвышалась плаха,
Блеснул топор над головой и на излете крикнул: «Каюсь!»