Пчела Паганини не жалит, не умирает.
О, кто с тобой, милая, в игры в потёмках играет?
О, кто тебя трогает, слушает, душит, целует?
О, кто твои пальчики тонкие любит, балует?
Никто со мной в игры в потёмках давно не играет,
но скрипка приходит и жертву себе выбирает,
меж лаком и древом, меж воздухом и мастерством –
родство и уродство, безумие и воровство.
Я выкрала б сахар, один его белый кусок.
Я встала бы в угол за детскую шалость такую.
Вот так меня мучает хриплый её голосок,
и боль – или слабость – легко заполняет лакуны.
Я всех бы жуков своих, бабочек ломких, стрекоз,
цветов разноцветные головы без колебаний –
и порвана нитка невидимых радужных слёз –
отдать бы могла, но ведь ей не угодна любая –
от сердца – ревнивая жертва, не надо ей слёз,
а только за пальчик кусать и вытягивать душу.
Меж лаком и древом – железный строки купорос –
чернильные розы из пены выходят на сушу.
…и что, если в этот момент прерывается звук?
Она существует, и все её жертвы блаженны:
над съеденным сахаром розы смыкаются в круг,
и мёртвый посланник – жучок – превращается в пену,
и бабочка – в пену, и казни цветочной часы
ещё за стеклом протекают, но пена им имя,
пока, прикрываясь прозрачным крылом стрекозы,
она неподвижно следит за губами моими.