Если б не было церкви – за что зацепиться глазами,
Когда выйдешь на берег и глянешь на водную гладь?
Пусть обшарпаны стены и редки служения в храме,
Купола ещё могут людские сердца освещать.
Для меня это место, быть может, особенно свято.
Возле церкви заречной от кладбища нет и следа.
Двух прабабок моих в землю там положили когда-то –
В годы страшной войны, что, казалось, пришла навсегда.
Череда трудных лет, и людская беда, точно море.
С четырьмя на руках, как другие, оставшись вдовой, -
Испытала сполна моя бабушка голод и горе,
Как и все на Руси – полной мерой и даже с лихвой.
Отгремела война, и забыли о старом погосте.
Ни крестов, ни надгробий – травой поросли бугорки.
Нету сил разбирать, чьи в могилах покоятся кости, -
Вся Россия в слезах: не вернулись домой мужики…
Ни Ильи, ни Ивана, кому бы распахивать поле,
И детей поднимать, и упавшие ставить кресты.
Захлебнулась страна и трудом непосильным, и болью.
Не о мёртвых тужить – а живым устоять у черты.
…Помню, с бабушкой как-то на кладбище старом бродили,
И шептала она, побледнев и сменившись с лица,
Наклоняясь к земле, словно дочь к материнской могиле,
И руками водила, водила по ней без конца.
А потом поднялась и, застывшая, в небо глядела,
Затвердевшую боль доверяя одним куполам.
И смотрел на неё так же горестно и онемело
Опустевший, но светлый, отринутый временем храм.
И неслись облака, словно дым, над заросшим погостом,
И закрытая церковь, как слова лишённая речь,
Тихим светом скорбела с высот милосердно и просто
Вместо всех поминальных, внутри не зажёгшихся, свеч.
Только после открылась мне бабушки горькая тайна –
её долгие годы хранила она, как вину, -
Когда стало понятно из нескольких фраз мне случайно,
что от голода мать у неё умерла в ту войну…
Пусть стоит этот храм за рекой, на краю деревушки,
Точно Память о вечной – Победы и Жизни - цене,
И плывут облака, и весеннее слово кукушки
над равниной звучит в предрассветной её тишине.