На завалинке, под сенью лип,
Оперевшись в сучковатый посох,
Глядя в никуда, склонив на землю лик,
Сел в раздумье, убелённый сединой, почтенный возраст.
Горный пик, покрытый тысячью снегов, вдали,
Скрыв могучею спиной дары светила,
Как короной увенчался мириадами горящих искр,
На огромном полотне небесно - голубого фона.
Тихо блеяла овца,
Скудную кусая, из под ног своих в загоне, траву,
Что-то, говоря по своему, гортанно вразумляя малыша,
Вымя бьющего ноздрями.
Знойный день пророчило безветрье утра.
За околицей запел рожок:
Пастухи взывают к стаду.
Смутно перед взором старца поплывут
Дней беспечной юности картины:
В книге многих нет уже страниц.
Сгорблена спина и за зеницей
Ощущений ярких красок нет и память лишь
Одна поможет показать дорогу к хате.
Мать, заслышав стада голоса,
В землю бьёт ногой, спешит к калитке;
Блеет плача, брошенный скрипучий голос малыша.
Старец, улыбаясь слабо дышит,
Думая о том, - “не долог путь”.
Как приятно разнородный оклик слыша
Бытия земли хотя б глоток вдохнуть.
“Что ж, есть всем закон – природа,
Со стенаньем ожидающая дня снятия печати тления.
Там, за порогом, в избе, в углу огня лампада
и портрет, потрескавшийся днями -
Тайна - Он и человек.
(Для ума нижайшего в цепи разумного созданья.)
Непрестанный голос покаянья,
Каждому упавшему в Адаме, возглашает в гуслях,
скрывшись облаками,
в небо вперившись воздетыми руками,
гор великой истины хребет - старый дед в лаптях и драни,
Русь святая, русской крови израилитянин,
римлянин и византийский грек.
Пойте горы Сионские,
Дайте хвалу и славу.
Искры в лучи прилагаются,
Восходит светило и мало ли
Для вас горы того,
Чтобы таить за собою милость и истину.
Правда и мир сретостеся,
Многие люди облобызастася.
Во языцех бряцай дедо,
Не скупись на пение.
Есть верху гор милость,
Уже последнее поколение
За отцов ярости чашу выпивает.
Есть у зеркал сияние.
Реки сухие, безводные
Руслами своими восхваляться.
Бездна собрания благочинного
Бездну милосердия призывает, - “ помяни нас не па грехам нашим,
под крылом Твоим всякое помышления празднует
Твой покой и Твоё благолепие ”.
Уже не одно столетие,
Дедо старый и последний баян посреди живущих.
Очи слепы, лишь на ощупь,
По памяти перебирает струны:
Плачут радостью гусли и стонут.
Он знает одну только песню:
Как с гор орёл прилетел с вестью
И на крыльях унёс в свой далёкий удел
Агнцев кротких и непорочных,
И вернувшись к ночи вновь,
Пищу для себя взыскал.
Пальцев вихрь по струнам пробежал ветром.
Сладкозвучие и изумление мира.
От юга и восхода, запада и севера!
Чудо чудное и диво дивное в Дивеево
явило себя.
О, кто мудр и сохранит сия.
Многое множество благодати и огня возожжено
И свечи пылают, и души человеческие.
Исцеляет искусство древнее,
Раны застарелые излечивает.
Позолочены междорамия,
Посеребрены плечи.
Парчи златотканые.
Венцы ясписы с камнями.
Белые лебеди плывут на блюдах:
Брак, пир для званого и незваного люда и не народа.
Испокон века, в род из рода гармония музыки и песни.
Всё упоено доброгласием.
- “ Очнуться б и здесь ли я “?
Но хоров волны накатывают и покрывают.
Кто грустью грустит, кто рыдает.
Нет пляса, нет веселия буйного.
Радость неземная, утешение струйное и жизнь творящее -
Течёт песнь баянова изящная,
Как длань руки девы, в танце красном,
Сердце жениха пленяющая.
Раскрывающая тайны сокровенные,
Обличающая помышления надменные и гордые.
- “ Ох, словены, молоды ли вы,
Иль свой путь по трясинам мостили сами вы?
Перуна волохи долго ль на твоей земле гостили бы?
Семя Рюрика державу собирало для Владимира,
А на нём десница почила ока Видящего.
Батогами и кольями дерево били, и от берегов Днепра гнали.
Ты была прекрасна в те дни, девственно святая.
Ты возлюбила и клялась верностью,
Ты детей ласкала рукой нежною.
Но пресытились князья твои
И оскорбили небо усобием,
Братоубиением и мышца высокая
Покарала твою неверность пожарищем Батыевым.
Ты стенала сотню лет под игом сильного.
Поносил твой враг твоё распутство.
И в глухих лесах лилось рекой изустно,
Из простого черница Сергия,
Мелодичное шептание, над водой, вербного,
На родной стороне, прославления.
(Нет у нас на Руси пальмы ветвия.)
Прозорливым словом благонапутствуя
Князя Дмитрия послал на врага грозного.
Истоптали люди и кони Куликово поле,
Позалили всё своей кровью.
И бежал Мамай с позором.
Ясным видел народ взором заступление небесное.
Да не может быть у немощных поспешная поступь.
Год за годом медленно, но упали с выи цепи.
Там и радость, и сияние от престола царского,
- «Иоанн помазан, стал главою Государства Российского».
Сколько бы не смердоточили уста нечистые,
Во святых прославлен и не дивно это нам:
Был для добрых благой царь и кроткий,
Для недругов отчины воевода Грозный.
Он смирил литовца и казанского татарина
И была опричнина Государева,
Не чернимое злословестниками буйство,
А служение во славу царства Русского.
Вы скажите мне словены кратким словом,
Тот ли о сердце ближе знает человеческом,
Кто вдали живет, его не зная и о нем
По письменам заморским для себя гадая?
У своих отцов спросите, кем был царь Иван,
Рассудите и размыслите.
Под его рукою поднялась отчизна ваша высоко ввысь.
Выше всех холмов горою стала.
От шагов её вся земля дрожала
И уста свои с опаской прикрывала
Когда слово отрока с престола повеление давало.
Сколько сильных было тобой попрано,
И земель сколько для тебя было собрано.
Обеги-ка взором все широты твои и подився.
Есть ли ещё народ такой и родился ли тот,
Кому носить все твои наряды.
Только чёрной зависти и злобы взгляды
На твоё великолепное убранство.
Все пределы собранные в ханство
Под твоей пятой и твоим влиянием.
Знают о тебе народы ближние и дальние.
Кораблями и ладей рядами, на верблюдах караванами
Разнесла молва купцов весть
Неисчетанного медового запаса,
Тысячи мехов, пшеницы, леса, сала, льна, пеньки и масла.
Золото и серебро, и медь,
Полотно и шерстеные ткани,
Шёлк, виссон везут к тебе тюками,
Чтобы выменять себе твои доходы.
Правит благочестно князь татарский, царь Борис.
Посланцы государей многих бьют челами,
Шаркают пороги дома царского:
Ищут доброго воления, спешат, заверяют пышными дарами.
И полков стрелецких русских знамя
Благовествует безгласно образом, в покое от сражений.
Насытившись мгновеньем жизни, царь Борис почил
Оставив стол свой сыну, племяннику внучатому Ивана Грозного.
Но враг лукавый ослепить успел собрание народное.
Ожирев, пресытившись покоем и величием
Слов не слышали светильника столичного,
Пресвятого патриарха Иова.
И смута грянула, и потопила Русь поляцким беззаконием.
Лет восемь пили желчь за кровь помазанного Федора,
пролитую на землю