***
До рези в затылке, до тёмной звезды,
до вставленной в окна январской слюды,
до ярости лезвий морозных –
полночной строфы вероломный побег,
горючее время, разбуженный снег,
и нет ни секунды на роздых.
Кто слово являет и всё, что за ним,
как возле луны кахолонговый нимб,
как вечность и млечность земная?
Биение сердца – успеть бы, успеть,
покуда звезда настигает, как смерть
…не знаю, не знаю, не знаю…
За косноязычье прости меня, речь,
за всё, что опять не сумею сберечь,
за муку над спелой строкою,
покуда звезда ударяет в висок
и горького рая алмазный песок
рассыпан твоею рукою.
***
Слово тянется к слову.
Лежащее в глубине строки
тянется к небу, хлебу, воде, любви, теплу,
слуху, голосу, памяти, движенью чьей-то руки,
ветру, удаче, ласточкину крылу,
силе отлива, что силой прилива станет вновь,
вечности, спящей на дне песочных часов,
мышце, что гонит по жилам жизнь, толкая кровь,
перевесу встреч над грузом разлук на чашах стихов-весов.
***
И там, где вековечно человечье
«…в заветной лире... весь я не умру...»,
мы будем прорастать упорно –
речью –
сквозь тесную телесную кору.
И жребия не требуя иного,
внутри минуты каждой и вовне
мы пленники несказанного слова,
а сказанного – пленники вдвойне.
Где в эпицентре слышанья и зренья
и тьмы, и света явится цена,
да будут именованы мгновенья
и в чётки соберутся имена.
И нас, живущих горько и счастливо,
никто уже не сможет отменить,
нанизанных судьбою прихотливо
на времени отмеренного нить.