Всю жизнь он жил с одной лопатой,
Он с нею ел, и с нею спал,
И не искал он виноватых,
А лишь копал, копал, копал.
Приглядывал за ней и чистил,
В чехол красивый убирал,
Не допускал он даже мысли,
Что и она не идеал.
Её прекрасную фигуру,
И черенок и два гвоздя,
Его строптивая натура,
Хранила только для себя.
Был восхищен её изгибам,
И глаз порой не отрывал,
От новенького её вида,
Даже оргазм он получал.
В руках его, лопата пела,
Была покорна и нежна,
И трудное, любое дело,
Исправно делала она.
Но вот однажды за работой,
Когда канаву он копал,
Она, споткнулась вдруг о что-то,
И в яму черенок упал.
И сердце тут остановилось,
Душа вся ужасом полна,
Что же такое, вдруг, случилось?
Она ломаться не должна!
К лопате кинулся он нежно,
И слезы лил, и в руки брал,
И гладил ручку безутешно,
И потихоньку целовал.
Но вот беда, такое дело,
Видать пришел лопате срок,
И «металлическое» тело,
Он все равно не уберег.
Но жизнь идет, такая штука,
И яму все равно копать.
И всем плевать, что это мука,
И что любовь, всем наплевать.
И он нашел себе другую,
Другой изгиб и идеал,
Канаву рыть, её ревнуя,
Этой лопатой он не стал.
Теперь любовь к лопатой новой,
Красиво ест, красиво спит.
Правда живет он бестолково,
Но не копает, а глядит.
И восхищен другим изгибам,
Возвел её на пьедестал,
Но вот беда, от её вида,
Сейчас он импотентом стал.
И только старая лопата,
В любви, к которой срок настал.
Лежит в канаве виновато,
Ведь он её не докопал.
А ведь она всю жизнь старалась,
Копать канаву, руки греть,
И вот теперь одна осталась,
В канаве, чахнуть и стареть.
Можно писать об этом долго,
Но нет печального конца,
О прошлом плакать, мало толку,
Она теперь у кузнеца.