Те дни тянулись сумеречно, долго. Был в тягость Ельке с моря переезд.
Привитое в разлуке чувство долга давило… Ощутимый интерес
не вызывала школа. Что зверушке, взращённой в тёплой воле, на волнах,
от пяток до нашкодившей макушки не приживалось к месту… Но она
под веским гнётом её старших братьев горбатый ранец цвета ( не скажу),
напяленный поверх страшилы-платья, несла, как европейка паранджу.
Всё заодно в пути - петух клевачий, в канаве лужа, на углу детдом
(там за окном в зелёнке детки плачут “… вот вырасту, - всех заберу потом…”),
собаки, вечно страждущие сласти с глазами-вишнями и кошки – не поймать!
Лишь к третьему уроку - к школьной пасти - являлась и садилась за тетрадь…
Капитолина Павловна с указкой размером с дрын ( ей сделал выпускник
на память о всеОбучной закваске…)хромала между парт, портфелей, книг.
Шептали в спину, (холодеет сердце)о том, как ей в концлагере - давно -
ломали руки, ноги злые немцы… Про это мы… да только из кино…
И потому дразнили, - дело было... А Елька… да… жалела… Но её
учительница сразу невзлюбила, - по пальцам била… Ждали – заревёт.
На кончике указки набалдашник в довесок к бденью школьных дисциплин
исполнил токарь – двоечник вчерашний… И надо ж было ляпнуть шалой, блин!
- Вы, Колотилка Палкина!... И всё тут, - прилипла кличка, век не отодрать.
К ученью напрочь отлегла охота. - К директору веди отца и мать!
… Беда у Ельки с тем чистописаньем. А гнев от классной дамы тут как тут.
- Шарыпова! Да что за наказанье! Откуда руки у тебя растут?!
… Как пуповиной, - школьною аллеей… Уставшая листва, скользи, кружись…
Капиталина Павловна, больнее указки Вашей оказалась жизнь…
… Вопрос… ответа нет, не одолею… (Вы в вечности … и голос в небесах)
- Евленья, да когда же ты сумеешь, когда же ты научишься писать?!...