Озеро слёз... Над горою часовня...
Во поле танки и пушки молчат.
Старенький дуб, весь в осколках, он помнит
Стойкость и мужество русских солдат.
Шёл сорок первый... Пора сенокоса.
Двадцать три дня Могилёвский рубеж
Наши держали... Текла кровь на росы...
"А ну, бронебойным добавь ему, врежь!"
Тридцать девятый "панцирь" дымится.
Танковый вновь захлебнулся рывок.
Гудериан негодует и злится:
Что за упрямый здесь бьётся артполк?!
Минск взят уже. И Смоленск на подходе.
В планах на август - Москва, Ленинград.
А эти, советские, - вновь в обмолоте,
Но так же, как в Бресте, - ни шагу назад!
Хлебное поле мнёт злая пехота,
В серо-зелёных мундирах ползёт.
Русских осталась последняя рота,
Но ни на шаг она не отойдёт...
Помнит тот дуб польский штык и французский,
Как отсекала зло ветви картечь.
Помнит тот взвод он, отчаянный русский,
Что предпочёл в битве кровью истечь,
Чем сдаться на милость врагу-лиходею,
Что траками давит детей и дома,
Что где ни пройдёт, горе горькое сеет,
Паучьим крестом расползается тьма.
"Юнкерсы" Буйничи снова утюжат.
Бомбы кромсают людей и металл.
Разве тот дуб, расщеплённый, забудет,
Как в рукопашной солдат погибал?..
Дуб устоял, как в него ни стреляли.
Мимо него гнали немцев назад.
"Тридцатьчетвёрки" здесь "тигров" подмяли.
И пушки по сей день на запад глядят.
Корни качают сок жизни по древу,
И шевелятся осколки в стволе.
Вдруг ветер метнулся в ветвях - танки слева!..
И ахнуло эхом войны по земле.
Дождь полоснул, гром затих... Я увидел
В поле за дубом трофейный Т-3.
Вот он застыл: тёмный, битый, унылый.
И ворон на нём чистит перья свои.
...А в небе над каплицей аист летает.
Скорбная тает в часовне свеча.
И память к окопам опять возвращает,
Где алою болью расцвёл иван-чай.
фото автора