« Ты помнишь, в нашей бухте сонной спала зеленая вода, когда кильваторной
колонной вошли военные суда..."
Эх, Чебукин, эх, Марк, ну зачем тебе эта дикая поездка в Крым? И зачем ты повез
ее, Марину, в свои августовские каникулы к берегам Тавриды? Ты проиграл, когда
показал ей такие дивные места, о существовании которых, наверное, не
догадывались даже крымские старожилы. Чем увлекательней был мир вокруг Марины,
тем меньше вписывался в антураж её спутник.
Эта бухта не была киммерийскими окрестностями Коктебеля, и Волошина не
вспомнили ни Чебукин, ни Марина... А перед пристанью толпились дачные домики,
и в одном из них на две недели и поселилась « рижская парочка»... По утрам они
шли через весь городок к пляжу, а вечерами самозабвенно лазали по горам,
спускались к морю, поднимались к полуразрушенным стенам генуэзской башни.
На Ай-Петри они взобрались фуникулером. Из-за сильного ветра почти час
«болтались» у яростных скал. И Марина, и Марк основательно перетрусили... Зато
потом, в солнечном половодье маленького кафе они объедались чебуреками, пили
мускатное вино и радовались открывшемуся простору, словно только что впервые
увидели горячую крымскую степь.Боже, как легка и понятна крымская земля в
полдень! И как далеко видно, и с каким восторгом ощущаешь себя хоть на короткое
время частицей этой земли... Такого не бывает в тисках большого города
А здесь - морской берег рядом, можно коснуться нагретых солнцем камней, а
горизонт - за тысячу миль, почти до турецкого берега; под тобой – Вселенная :
и близко, и далеко! А на алупкинском причале расхаживает в парадном мундире
сумасшедший капитан и самолично принимает швартовые концы с пассажирских
пароходиков - ему доверяют, ему не надо платить... А Марина заплатила за любовь
Чебукина слишком большой ценой. Через две недели балтийская непогодь в считанные
дни остудила всю их любовь, от южной поездки ничего не осталось, даже загар
сошел на нет. Марина давно поняла, что ничего у нее с ним не получится, что они
никогда не будут вместе. И какой горькой, соленой от слез представилась ей
теперь их любовь. Она, девчонка, поняла то, что не мог понять он, не первой
свежести «кавалер де Грие». Её наивность и чистота взбунтовались.
2.
Слой сажи на вагонном стекле хранил следы его пальцев: «люб...Любимая или люблю
- что он хотел сказать ей на прощание, провожая к другому? Он знал, куда и к
кому она едет и не остановил её. А может, надеялся, что у Марины с молодым
Норцевым ничего не склеится, и тогда он снова возьмет её в свои руки ?!..
Этот серый, дождливый день через призму недосказанного «люб» встречал её,
отчужденно, грубо надвигаясь, нагромождениями большого Города.
Наконец, поезд остановился, и пассажиры не спеша стали выходить из вагонов.
Марина ступила на перрон, и ноги у неё подкосились от нахлынувших « почему и
зачем». Вокруг неё и в ней самой , раздражая, гудели натянутые струны улиц и
проспектов большого Города...Здесь она была совсем недавно, две, нет, три недели
тому назад. И была счастлива, как в первые дни с Чепанисом. Теперь она была
счастлива с молодым Норцевым, который тогда - две, три недели тому - впервые
появился в её жизни. Впервые появился, как бы родился... И она родилась для
него... И он встречал её! Вот он, протяни руку и дотронешься... И опять, как в
первый свой приезд в его Город, Марине было весело и беззаботно с Норцевым, как-
то особенно легко. А вот рядом с Чепанисом она как будто несла на своих девичьих
плечах груз его лет, весь его умственный и нравственный багаж. С Норцевым она
опять стала тем, кем была - молодой , в меру легкомысленной и в меру серьезной.
Не нужно было подделываться под чьи-то годы, под чьи-то привычки.
Так,полуобнявшись, они и пошли, побежали в редакцию к великому Иртеневу. О, как
же они желали как можно дольше продлить этот короткий путь до редакции.
Но Город, уже давно проснувшейся от звона трамваев и шума автомобилей, нес их
катастрофически быстро, как на крыльях. Не надо было никаких усилий, чтобы
переставлять ноги. Такой полет бывает только в юности!
Великий уже ждал их в своем кабинете. Марину встретил почти по-родственному,
обнял и поцеловал в голову. . .
- Ночевать будешь у меня. С моей супругой и с Норцевым согласовано, -
Иртенев сразу же ознакомил Марину с положением вещей на сегодня,
ласково подмигивая.
- Согласия Норцева абсолютно не требуется, - поспешила она заверить
главного, понимая, что краснеет, выдавая себя.
- Будто бы? - незлобно съехидничал тот - Лом!.. Ладно, не принимай к сведенью,
не обращай на меня внимания. Это так, по-стариковски. Завидую!
- «Да знаю я ваше « по-стариковски»! Не старее же ты, Великий Иртенев, моего
Чебукина», - мельком отметила про себя Марина.
-Сегодня и завтра поможешь моей Сергеевне собрать на стол. Пельмени умеешь
лепить? То-то! Настоящие, по-московски сибирские. А чему посвящен праздник - не
скажу тебе. Пока не скажу... Но ей и не надо было говорить «что за праздник».
Она всё уже знала, естественно, от виновника торжества. Потому и приехала. Не
успела Марина сделать и сотой доли задуманного, как рабочий день главного
подошел к концу. А тут и Норцев явился с какого-то выполненного задания, и они
втроем на служебной машине главного поехали к нему на квартиру. И опять время
понеслось телеграфной строкой. Не успели сесть в автомобиль, как тут же
приехали. Не успели войти в дом, как уже поужинали и с азартом принялись за
пельмени - пока только лепить.
- Сотни три, не меньше! - распорядился Великий, уводя Норцева в свой кабинет.
- Ты же знаешь, Мариночка, завтра крещение нашего Норцева. Парню почти 30 лет,
а до сих пор нехристь, - говорила между тем Ирина Сергеевна, принимаясь за
работу.
— Я сама придумала этот праздник, мне и отдуваться... Крестить его будем в
Сретенской церкви, где венчался великий...
- Иртенев? - наивно спросила Марина.
- Куда там ему до великого! Пушкин, Мариночка, сам Александр Сергеевич с
Натали.
- Ах, Пу-уш-кин, - разочарованно протянула Марина, и обе они рассмеялияь –
знать быстро спелись.
Далеко за полночь Ирина Сергеевна всех погнала спать...
Марине выделили самую дальнюю комнатку в огромной квартире Великого, так
называемую «девичью». Приятно было усталому телу нежиться в чистой и холодной
чужой постели, закрыв глаза, прислушиваться к новым шорохам. Ночная тишина
была густо «заселена» запахами и звуками - неощутимое днем время сейчас текло и
тикало, как деревянные часы с кукушкой. В незановешенном окне мелькали огоньки,
то наваливался, то отдалялся обычный городской шум, гул большого Города.
... Утром она проснулась чуть ли не раньше всех. Только хозяйка дома, Ирина
Сергеевна, уже возилась на кухне, приготовляла начинку для пирогов. А
непосредственно исполнять задуманное, то есть печь пироги, предстояло Марине –
так распорядился главный, уверенный, что его смоленская землячка «рижского
разлива» не подведет. А варить пельмени Великий намеревался лично.
Когда проснулись мужики, Марина уже успела вытащить из духовки первый пирог.
Из кухни потянуло запахом печености, и на кухню заявился сам Иртенев.
- Ну, лом! Лом! - привычно забасил он, отламывая кусок с яблочной начинкой и
запихивая в рот приличную порцию.
На рокот его голоса вынырнул откуда-то сбоку, наверное из ванной, румяный и
большеглазый Норцев. Малыш - как окрестили его в доме Главного - долго стоял в
проеме кухонной двери, не решаясь войти, и с каким-то детским недоверием,
обидой, что-ли, разглядывал и Марину, и Великого, и супругу последнего. Марине
подумалось, что сейчас Норцев, Малыш -то, похож на взъерошенного обиженного
воробышка. А большие карие глаза его излучали нечто такое, что заставило
вздрогнуть её. Будто пожалела, что эта ночь прошла не так, как они оба хотели...
А может, они сами хотели близости не так страстно и настойчиво, как в первый
раз, три недели назад?.. « Не терплю повторений, поверь,» - говорила она недавно
Чебукину. Теперь это можно было повторить и Норцеву... Нарочито страдающие
взгляды Норцева не остались незамеченными Ириной Сергеевной, и она игриво
подтолкнула Марину под руку. А Великий , знай себе, поглощал кусок пирога и не
без колкости выговаривал Малышу :
-Что так жадно глядишь на малину?.. Кусок пирога - это ещё не вся Марина. И всё-
таки, лом!
Самое обидное, что она в церковь не ездила - её не взяли! И даже не планировали
брать, ещё до её приезда определив Марину на кухню в качестве домашней прислуги.
А хозяйка поехала, и была даже «крестной мамой»! Марина молча проглотила обиду,
сделала вид, что с большим удовольствием проведет время на кухне, в компании
пирогов и пельменей.
4.
Гости повалили как раз к обеду .Большинство из них были в церкви, и теперь
съезжались очень дружно, почти одновременно. В дверь звонили беспрерывно.
Ирина на правах хозяйки дома стояла в прихожей, как на боевом посту, принимая
жидкие букетики цветов и смачные поцелуи в щечку. А сам Великий беспечно басил
на весь дом из своего кабинета:
- Во, лом, ну, лом! Народ валом валит!
Квартира была большая, «профессорская», и в гостиной всем места хватало. В
кабинет же к Великому допускались лишь избранные, только те, кто вот-вот должен
был опубликовать свою книгу стихов или прозы.Марину тоже допустили до рабочего
кабинета Иртенева, где она сидела тихо и смирно в уголке, на краешке большого
дивана и тревожно разглядывала стены, увешанные старыми иконами и новомодными
картинами Иртенева-сына, молодого,но уже хорошо известного художника.В два или
три часа пополудни перешли в гостиную за большой обеденный стол. Пока поднимали
первые тосты и пили за новокрещенного «раба божьего Гавриила», то есть Малыша,
Марина с Ириной Сергеевной протаптывали маршрут «кухня-гостиная-кухня». Все
«смачно» сидят за столом, а они - две дуры - всё время на ногах!Но вот Велики
смилостивился,заметил отсутствие землячки и супруги,потребовал высвистать их из
кухни, усадил рядом с собой по обе стороны. Тут же им был провозглашен тост за
Марину, за начинающую сотрудницу «Арены», за молодую поэтессу да , в конце-то
концов, за «просто хорошую девчонку, мою землячку «рижского разлива»». После
Великий заставил Марину читать свои стихи, и она подчинилась, выдала одно
коротенькое, из последнего: «Мне улицы казаться стали тесными, повсюду ты
незримо ждешь меня...» Кажется, всем понравилось или сделали вид, что
понравилось; дружно полезли к ней чокаться рюмками, целоваться, надолго оттеснив
от неё Норцева...
Быстро завечерело. Ночь ожидалась тревожная, непредсказуемая - в центр Города
введены были войска, готовили штурм Белого дома.Экраны теле то гасли надолго,
то вновь вспыхивали и передавали нечто несусветное, сопровождаемое траурными
мелодиями... На окна повесьте шторы, плотнее укутайте душу! - театрально
выкрикивал молодой человек с девичьим лицом, несоизволивший снять свою
модняцкую кожаную куртку даже за столом.
- Занавесьте мне окна туманом! - сердито парировал из своего угла Норцев.
- Малыш прав, привет тебе, старик, привет, - пробасил Иртенев и обернулся к
тому, кто с девичьим лицом и в кожаной куртке, - а ты, вьюноша,не боись,
стрельбы по обывательским квартирам нынче не будет.
- Пора начинать, чего они мешкают? - вмешался толстопузый серьезный критик,
тоже из Великих.
- Чего президиум как вырубленный поредел? - продолжал за критика Норцев. - Или
поседел?..
- А что с Калининым? С Калининым что, я вас спрашиваю, -поддержал Норцева
Иртенев и грозно уставился на критика.
- Держится еле, то есть еле-еле держится, - испуганно пролепетал критик, и все
гости дружно захохотали.За столом сменили тему.
" Увижу ль я народ неугнетенный?» - спрашивал кто-то Иртенева великой
Пушкинской строкой.
- Нет, видно, никогда, никому не увидеть свой народ свободным и счастливым...
Марина вдруг вспомнила один холст сына великого Иртенева:пейзаж с
монастырем. Что-то совершенно современное и провидческое, даже страшное...
Монастырь как дорога во спасение... Когда художник показывал ей это полотно,
Марина сначала не обратила внимания на голый белый холм, упрятанный за буйной
зеленью и поэтому ускользающий от взгляда. Спрятал мысль за внешней
красивостью... Монастырь - это же очищение, возрождение мысли и духа - как же
она сразу не поняла? Быть может, виновата ее комсомольская заквасочка?
Все, что связано с религией - дорога в никуда...В это время выступал Норцев, и
Марина прислушалась.
- Никакого плагиата.Предположить можно многое... Например,это: были у
Шолохова записки или дневники белого офицера,были,и он,как всякий писатель,
ими прекрасно воспользовался для создания "Тихого Дона". Показательно,что
Листницкий действует в романе лишь до первых глав знаменитой шестой части, то
есть третьей книги. А потом вдруг навсегда исчезает. Как раз тогда на первых
главах шестой части журнал "Октябрь" прерывает печатанье романа - поползли слухи
о плагиате.Но Шолохов доказал свое авторство и свою гениальность, предложив
вниманию читающей публике полностью шестую часть, а потом и седьмую с восьмой -
совершенно без Листницкого. То есть, совершенно отказавшись от материала,
который мог быть ему подарен белогвардейским офицером или судьбой. Да... что там
в самом деле. У него тесть Петр Громославский был в годы Гражданской войны
Вешенским атаманом! Миша Шолохов как раз женился тогда на дочери атамана,вот
атаман и передал зятю или свои заметки, или кого-нибудь другого из белого
движения. А упрекать в молодости автора, что де «не мог он в 25 лет создать
шедевр» не состоятельно,глупо. Миша Лермонтов был не старше Миши Шолохова, когда
не начинал, а заканчивал свой творческий путь...
- Браво,Малыш, - вмешался Иртенев,- всё верно. Шолохов рукой Мастера прошёлся по
чужим рукописям - и готов лучший роман соцреализма. Не компилятор, а творец.
Александр Дюма-отец действовал куда более нахально, и то ничего, никто не думает
лишать его авторства: более половины всех книг написали за него,ведь,другие.
Ссылки на донского писателя Федора Крюкова - блеф. Не тот стиль, не тот
замес!..Дончак Серафимович мог бы написать: ему по плечу,но ведь именно он, в
конечном счете, защитил Шолохова. А если говоря о молодости автора,пример
Малышом приведен не тот. Я приведу более удачный пример: вот он, молодой Норцев,
чем не подтверждение моей мысли! Читали его «Мысли и ничто»?.. Кое-кто в ответ
расхохотался, и Марина удивленно подняла брови, обращаясь к Норцеву: в чем дело?
Норцев тоже смеялся, и Марина успокоилась... Ибо вспомнила Грибоедова: Репетилов
трепался о неком лидере декабристов, об Алеуте, сосланном на Камчатку, который
де написал « Взгляд и нечто»! Ха-ха, и рассмеялась вслед за другими. Тем
временем по ТВ сообщили потрясную весть: советские правители бегут из Москвы- то
ли в Форос, то ли за рубеж... Не смогли сладить с российским парламентом, Белый
дом победил... - Всё, страна рассыпалась на мелкие осколки,- сказал кто-то
трагически.
- Свершилось просто, как всё гениальное,- весело возразил Иртенев, и разговоры,
не разгоревшись, затухли.
5.
... Молодой человек с девичьим лицом и в кожаной куртке по имени Сергей
отважился отвезти Марину на вокзал, его "жигуленок" стоял у дома Иртенева под
всеми парусами, как он отрекомендовался. Марина подумала: а не шутит ли этот
девичий и кожаный, ведь он далеко не в «форме». Нет, новый знакомый не шутил.
Норцев, конечно же, поехал провожать: отпускать Марину с шофером «под шафе»
страшился.Кожаный поглядывал на Марину и беспрестанно говорил, мешая самому себе
управлять автомобилем.
Марина прислушалась к его рассказу - как он поступал в литинститут имени
Горького. Эту байку она уже слышала и от Норцева, и от Иртенева. В пересказе
Норцева получалось, что это он поступал в литинститут, и ему помогал Иртенев, а
последний говорил о себе, и как ему помогал сам Твардовский. Третья версия
сводилась к следующему:
- Когда я поступал в литинститут в прошлом году, меня всячески опекал сам Максим
Горький. Значит так: сдал я все экзамены боле-мене сносно, а на английском сел.
Тогда Александр Трифонович повёл меня в кабинет немецкого языка. И тут я
срезался по всем статьям. Малыш свидетель, он тоже еле-еле сдал иностранный.
И вот Тарас Григорьевич говорит мне: «Слушай, Саша, то есть Александр
Сергеевич - меня, Марина, Александром Сергеевичем зовут, без балды! - так вот,
говорит, иди сдавать французский, проще некуда!» Но я и французский ни бум-бум.
Потом я пошел к «испанке», упал перед ней на колени и говорю: « Простите,
Долорес, я изучал португальский, чесе слово!А если точнее, то синегальский...»
Не успела Марина рассмеяться, как «жигуленок» опрокинулся в кювет. Она даже
испугаться не успела - так всё произошло быстро и неожиданно, и совсем не
страшно. Машина перевернулась на полный виток и благополучно приземлилась «на
ноги». Кожаный радостно констатировал:
- Приехали!
Норцев выругался, вытащил Марину за руку из машины и повел в сторону метро. Но
метро уже не работало...
На такси они все-таки добрались до вокзала. Но рижский экспресс уже ушел. Им
ничего не оставалось, как возвратиться на квартиру Великого...
У Иртеневых, кажется, никто и не заметил их временного отсутствия. Исчезновения
вроде бы и не было... Гости по-прежнему густо шумели всё о том же: о болях
России, о вопросах великой русской литературы, о грядущих бедах...
Марина и Норцев молча, как ни в чем не бывало, присели за общий стол, навалились
на пельмени : проголодались...
Вечер никак не хотел заканчиваться. Тянулся, выпендривался, чавкал пельменями и
пирогами, хлюпал водкой, взрывался смехом, крикливыми возгласами...
Кружилось, кружилось пьяное застолье, и Марина тоже вдруг закружилась,понеслась,
потеряв ощущение времени и места.. .И когда шла спать в свою «девичью» комнату,
ее сопровождала лишь вымученная, прощальная улыбка Норцева. Больше никого вокруг
себя она не видела...
6.
Мелко сыпал дождь - летний, теплый. Они, счастливые оттого, что рука в руке,
летели по лужам к вокзалу. Город жил обычной своей утренней жизнью, как до ...
капитализма, так и после социализма. Только что на глазах обывателя рухнул
советский строй, а толпе было глубоко наплевать на эти коренные изменения в
политике. Жизнь-то была одна, и она так сразу измениться не могла, тем более «к
лучшему». Всякие «перестройки», ломки и катаклизмы несли людям прежде всего
неудобства, голод и холод. Чему же здесь радоваться? Ясно, что народ
безмолствовал!.. А Марине и Норцеву было хорошо и весело вдвоем, наедине, хоть и
в толпе. В обоих возникло вдруг такое ложное и хрупкое чувство, как озарение :
что они останутся вместе, воедино и навсегда. А на путях уже стоял ярко-желтый
фирменный поезд. Не разнимая рук, поднялись в вагон, отыскали купе, оставили на
полке маринину сумку и опять спрыгнули на перрон. Точнее, это он вытащил
Марину из душного вагона, как девчонку, как школьницу - за руку и как-то по
особому целомудрено. И вдруг на перроне его словно осенило : да ведь он
остается,вернется к своим родным, жене и маленькому сыну, а Марина уезжает,
уезжает без него, навсегда! Он жадно схватил ее в объятия и стал целовать ее
губы. Вероятно, он что-то говорил, а она молчала. Мысли ее уже были не с ним, не
на этом прощальном перроне, а на другом, на перроне ее Города, где будет она
одна, без него... Ей казалось, или так было на самом деле, что она больше не
хочет никаких встреч, ничего. Ничего ей не надо, все в жизни - тлен, пустота, обман...
Большие, теплые глаза Норцева смотрели ей в лицо по-детски доверчиво, выжидающе.
И когда она была уже в вагоне, а он на перроне, его взгляд все еще не отпускал
ее,тянулся вслед за ней,звал,надеялся... на что-то непонятное даже ему самому.
7.
Вот и мчал ее поезд домой, восвояси, откуда она хотела бы вырваться навсегда. И
не в одном Чебукине дело! Дорога назад - страшна, когда душа воет неприкаянно и
дико. Отрывается еще одна страница календаря, остается в прошлом еще одна часть
ее жизни, неутоленная, неугомонная, обманная... Почему она чувствует себя как
раненный зверь? И кто ее ранил? Тот, который ждет ее впереди, или тот, который
остался позади? Или она сама себе нанесла почти смертельную рану...
А может, сойти с поезда где-то в лесу, в самом диком и нехоженном, обернуться в
волчицу и растерзать свои страхи и сомнения...
... что-то словно толкнуло Марину в грудь. Поезд замедлил ход, вздохнул и
остановился на полустанке. Марина взглянула на тускло освещенный незнакомый
перрон и прочла сразу, одним глотком: «Го-лядки». Ах, как все в жизни
взаимосвязано, случайность на случайности, а в них закономерность, и вот,
пожалуйста : еще вчера Иртенев говорил о своей родине, о деревенских раздольях
своей молодости - о Голядках. И - нате вам! Голядки! Точно, вот за той
видневшейся вдали старой мельницей - деревня Белый Холм: всего два десятка
дворов и серебряные купола деревянной церквушки... Сойти, немедленно сойти с
поезда и в Белохолмье! Это же и ее родина, ее края, где она родилась, но которых
по малолетству не помнит, не знает. Машинально Марина схватила сумку с вещами -
и деру! Чтоб никто не остановил, не помешал ей. Не задерживаясь, словно хорошо
зная маршрут, пошла в направлении деревенской церквушки, на видные с полустанка
голые, бедные холмы Белохолмья.Вот она - Родина великого Иртенева и
ее Родина, сошедшая с полотна сына Иртенева.В полчаса спустилась она с холмов в
днепровскую долину к пяти-шести полуразрушенным, ветхим избушкам.
«Пятихатки?..Неужели здесь никто больше не живет?..» И растерялась, испугалась
пустоты, безлюдья как небытия... И тут вдруг прокукарекал петух и вылез из сарая
такой же тощий,облезлый,как вся эта деревушка. «Ура, жизнь кипит, есть петух,
значит, есть и люди! Люди, ау, где вы?..»
На ее немой крик тут же из крайней избенки, ничем не огороженной, вышел старик,
опрятный, аккуратно подстриженный, в перелатанном тулупчике(в такую-то
теплынь! - успела подумать Марина)и зорко выхватил из всего закатного горизонта
Марину. Запыхавшаяся, усталая, она со всех ног бросилась к живому человеку,
земляку: «Дедушка, здесь есть кто?Живет ли кто-нибудь в Белохолмье?..» Своего
голоса она не слышала, может, мысленно спрашивала? Зато старик хорошо
расслышал ее вопрос.
- Живет, внучка, живет. Я и моя старуха.
- И что же, больше никого?
-Почему никого? Ишшо Маняшкины старики, и Евдоха с Петром... Почитай, пять
дворов фукцанируют, то бишь дышат на ладан.
- А из молодых кто есть?
- Да вот моя старуха - самая молодая здеся и есть. Тебе што, ее покликать?
- Как вы здесь одни-то живете? Скука, тоска.., - выдохнула Марина, опускаясь на
скамейку, врытую в землю возле стариковской хаты.
- А што скука? Было бы што есть, было бы, говорю, што на зуб положить! А скука
не со всеми уживается. Вон, за нашей развальней-церквухой бабский монастырь
образовался. Мабудь, сам-то председатель сельсовета и устроил сей монастырь. И
баб понавез откедова-то. Фукцанируют тепереча бабы, монашки-то, возле нас...
« Монастырь...Монахини...Функционируют...» - Марина, хлопая удивленными
глазами, привстала, потянулась за вещичками, попятилась от старика.
- Да куда же ты, внучка? Чай обидел чем?
- Не-е, нет, не обидели... Но монастырь! Монахини! Откуда все это? Здесь?
- Да што ж тут удивительного, девонька! Ну, монастырь, ну, монахини. А тебе на
кой хрен они? - Дед сплюнул под ноги.
- Вот оно - Одиночество! В образе этого странного, новоявленного Монастыря
предстало ее дикое, дурное, девичье одиночество. В последние два-три дня все
вокруг Марины говорило, трещало, нашептывало про монастырь, про затворничество.
Или эта мысль о монастыре стояла в ней давно, еще до поездки в Город, с поры ее
комсомольской юности?!. Точно, возникала такая мысль, глупая, суетная...
« Монахиня в свадебном платье босая стоит на снегу,
художник преступно талантлив...Поверить ему не могу...» -
вспомнила Марина свои девичьи стихи.
А что же ей делать? А тут - исход для души. А что для тела? Нет, не о теле
речь. О душе, и только о душе. Я устала. Устала не физически, а нравственно,
устала, как вся моя дорогая, малознакомая мне Россия. Все мы устали...Еще Чехов
говорил об этом... В монастырь!Немедленно, сейчас же! Исход!..
Дед стоял перед Мариной как богом посланный архангел Гавриил. А из-за его спины
уже выглядывала старушка, жена его, наверное, баба Фекла или баба Дуня, неважно
- потом можно будет познакомиться. По соседству же будем «функционировать». А
сейчас, не задерживаясь, пока светло, пока есть силы - к монастырю, прямо в ноги
матери-настоятельницы... Не прогонит ли? Выслушает ли? И все будет хорошо, и
слава Богу... Каждому - свое, а ей - отдых. Конечно, не навсегда, на время лишь,
на год-два, пока уляжется смута в душе, пока не обретет душа свет и покой. Как
много об этом говорили в кругу Иртеневых, и так, и этак повторяя слова
Чехова.Наверное, эти слова и есть самое главное?..
ЧАСТЬ 2. (Спустя 20 лет)
1.
Когда автобус пересёк границу, Марина заплакала. Она не была в России 20
лет. Ровно столько времени наша героиня не видела Норцева. Хотя, нет, его
невидимое присутствие рядом она ощущала каждодневно, ежеминутно. Даже находясь
в объятиях любимого, но постороннего в её жизни человека.
Можно ли назвать это болезнью - чудовищное желание быть рядом с
тем, кто не Твой,а чужой, и ты сама уже давно принадлежишь не ему, как когда-
то... И совсем не важно, что её счастью была отмерена всего одна неделя,
чудовищная и самая счастливая в её судьбе... Удивительно... Её любят, её
боготворят, её хотят, а она больше никогда не была так счастлива, как тогда...
Ну, не бред ли? Если и бред, то очень и очень счастливый бред..!
Шли годы... В её квартире «поселился» интернет, и Норцев стал ещё ближе,
ещё роднее. Теперь, нежно прикоснувшись к клавишам и запечав в
поисковике его имя, Марина почти ежедневно входила в его мир, мир его
побед и неудач, за которые переживала не меньше, чем за свои.
В такие минуты её сознание внезапно обжигалось о потерянном, казалось,
навсегда, воспоминании о нём...
А впереди у Марины был Его город...
Уже неслышно рассвело. За окном автобуса поспешными кадрами мелькали уже
«проснувшиеся» деревенские избы, сады, где можно было разглядеть отяжелевшие
ветви яблонь и слив.
На полях мирно паслись коровы... Марина невольно ещё раз посмотрела в окно :
а пастухи где? А вот, рядом... У только что «поставленной» скидры сена,
щедро пахнущей уходящим летом, Марина увидела своего дедушку,
колхозного конюха, научившего её, десятилетнюю городскую» девчонку,
кормить с ладони коня и потом, так «ладно», верхом кататься... Ох, и досталось
тогда нам с дедом от бабушки.. «Убьётся девка, ой, убьётся!Что «рижиским»
родителям говорить будешь?»
Да, я с нетерпением ожидала каждого лета, как будто в городе мне было тесно...
... Его Город, к которому она неслась на вороном коне из детства,
неотвратимо приближался. Хотелось ещё и ещё «пришпорить» время...
Марина мысленно, уже в который раз, спускалась в метро, доезжала до Его
станции, находила этот злосчастный «Макдональд», за спиной которого
находился Его офис.
И чего она взъелась на этот «Макдональд»? Марина представляла его даже
некто одушевлённым, мешавшим их встрече, встрече через 20 лет..!