Среди прочих бед и болей есть одна самая невыносимая -
не быть с теми, кого мы любим
Сиддхартха Гаутама Будда
Свищет каким-то разбойничьим посвистом
ветер московский в пустыне ночной.
Ты далеко. Ты уехала поездом.
Что же мне делать с моею тоской?
Сяду в такси, но тоски не уменьшится.
Ловит приёмник музы'ку, хрипя.
Как же прожить мне, любимая женщина,
вечные несколько дней без тебя?
Рук твоих трепеты, губ твоих лепеты –
всё далеко. Только боль моя тут.
Только сугробы, как белые лебеди,
мимо безлюдных бульваров плывут.
Только все ночи во тьму эту чёрную,
голову на' пол меж лап положа,
воет собакой твоей приручённою
в тёмной прихожей под дверью душа.
Выйду из дома – всё пусто, как в прерии.
Улицы спят, магазины тихи.
Блёстки какой-то сплошной бижутерии,
шляпки, меха, и бельё, и духи,
платья в витринах и снега падение –
всё про тебя, словно песня без слов.
Всё за спиной, будто бы в сновидении,
слышу стучанье твоих каблучков.
Поздним прохожим моё поведение
кажется странным – обходят молчком.
Всё без тебя про тебя – даже новости
глупых газет, где скользит мой зрачок.
Даже голубка на Пушкинской площади
белая – будто бы твой двойничок.
Будто и я, словно фокусник Кио,
сам раздвоился теперь пополам:
иду по Тверской – а душа моя в Киеве,
жизнь моя в Киеве. Всё моё там.
Ветер московский кладбищенским холодом
от головы и до ног обдаёт.
Ты далеко. Ты уехала поездом.
Душу, как дворник метлою, скребёт
эта в ночи ледяная метелица,
кружит за окнами, крошится льдом.
В чёрной ночи моя красная девица.
Красное с чёрным повсюду вдвоём.
Ты про меня там не думай, пожалуйста.
Мало ли с кем тебя сводит судьба?
Просто так долго уже продолжаются
невыносимые дни без тебя.
Мало ли что тебе может почудиться.
Не беспокойся. Живи как жила.
Слишком полно пустоты и бесчувствия
в самое сердце нам жизнь намела.
Где ты, любимая? Дай же хоть весточку,
будто бы руку, её протяни,
словно бы птице для отдыха веточку
дерева. Просто хотя б позвони.
Что ж ты молчишь? Только грохот трамвая
глохнет далёко в пустыне ночной,
только змеится позёмка вертлявая.
Пусть себе. Я не боюсь ничего.
Я-то ведь знаю: ветра эти снежные –
просто замёрзшая в небе вода.
Просто, наверно, дороги железные
режут всегда по живому. Всегда.
Просто сквозь сердце
с первой же встречи
слишком, как нож, ты прошла глубоко,
жизнь мою сразу на хрупкие плечи
так же, как шубку, накинув легко.
Может быть, в ней тебе будет нехолодно.
Мы промелькнём, как ночной поездок.
В дымке растают страданья и молодость
так незаметно, как этот снежок.
Всё успокоится. Дверца откроется –
и, как детей, нас окутает свет…
Вот я и думаю: там, за околицей
звёздной, где даже и времени нет -
там, где зияет небесная трещина,
в чёрном провале, где тщетна мольба,
как же я буду,
любимая женщина,
тысячи,
тысячи лет без тебя?