МОСТ
Отключить картинку невозможно – это врезалось в память на всю жизнь: открытое пространство - в никуда, точнее – в неведомое и очень страшное. В тот день перейти с одного берега на другой можно было только по этой узенькой полоске тротуарного асфальта - она старалась смотреть под ноги, но глаза предательски затягивали её в омут днепровской воды. Непреодолимый страх - всю дорогу боем барабана стучит сердце…
- Лучше бы я поехала автобусом… Почему я решила, что вот так – опять пешком через мост - лучше?.. А что хорошего - падать в полном автобусе вниз… даже если водитель и успеет открыть двери… Папа дважды тонул – спасался…на третий раз утонул… И если мне повезло пару раз, то это не значит…-
Вот и середина моста, по которому-то и на поезде переехать - долго, закрыв глаза, представлять, как всё рушится вниз и ты , вытаращив глаза, вдохнув в себя вселенную, пытаешься вынырнуть, а уж пешком - идти и идти эти сотни метров, наматывая в воображении витки вокруг земного шара… Здесь снесены ограды моста в несколько пролётов – водитель сопротивлялся – боролся за жизнь, пытаясь вырулить…
За неделю несколько машин упали вниз - объяснить трудно, почему были сбиты повторно мостовые решетки, все твердили, что буквально через два дня Рок вернулся в ту же точку. Так притаившийся крокодил, одним рывком заглатывает в пасть свою жертву, так Случай стирает с лица земли несколько жизней и, не оглядываясь, продолжает поиски новой добычи….
И ремонтники на сей раз не поспешили залатать бок, выгрызенный у моста …
Только дойдя до середины, охватив взглядом пустоту, приблизившую бездну черной
воды, Люська ужаснулась и остолбенела. Вот только пошатнись. Сделай один шаг вправо и конец всему, и словно какая-то сила направляла её именно в ту сторону, и никак не получалось перенастроить внутреннее управление опорно-двигательной системы – её просто сносило, словно сильным ветром, туда - в открытое пространство. Словно и не было трёх прошедших лет – этот заколдованный Мост опять предвещал испытания и крутой поворот в судьбе…
Она боялась… Она опять начала бояться, как раньше, когда впервые пошла по ночному мосту - с кременчугской стороны Днепра на другую сторону - крюковскую.… Все считали ее сильной, мужественной, смелой девчонкой. И только она одна знала, что родилась невообразимой трусихой. Еще это прекрасно понимал старший брат. Когда он не мог кулаками и уговорами от нее добиться согласия и уступок, у него оставался коронный номер - торжественно объявить, что сейчас из кладовки он принесет мышь - живую или дохлую достанет из мышеловки,- итог всегда одинаков : настоящий животный страх холодным противным языком вылизывал её спину вдоль позвоночника, и Люська сдавалась.
Эта унизительная позорная капитуляция перед мышиным, а тем более крысиным хвостом мучила её постоянно, и никакие тренировки силы воли - не помогали. Она, оставаясь одна, собирая всё своё мужество, поглубже вдохнув воздух, вспоминая всевозможные героические истории, входила в кладовку, как на казнь, в полуобморочном состоянии, отвернувшись, чтобы не видеть, пыталась хоть одним пальцем ткнуть в дохлое тельце мыши, чтобы преодолеть брезгливость и ужас, но пулей вылетала из кладовки, укореняя в душе комплекс неполноценности !
Проходило какое-то время, она возвращалась в себя и опять повторяла попытку за попыткой победить свою противную девчоночью немощь, но всё было тщетно – девочка больше всего в жизни боялась этих сереньких зверушек, и тело ее моментально вспоминало ощущения мечущейся за пазухой мыши, которую брат зашвырнул ей за шиворот в назидание за упрямство, с которым она не отдавала ключа от дверей, лишая этого шалопая возможности в очередной раз сбежать на несколько дней из дома…
И вот оно новое наваждение – этот нескончаемый мост через Днепр, когда-то воспетый русским классиком. Папа любил говорить, что еще Бунин писал о кременчугском мосте, пусть и разрушенном потом фашистами, но достаточно вспомнить о великом писателе и можно , не боясь, шагать вперёд, думая только о прекрасном! Папа тогда был жив, а девочка уже боялась воды и мостов… и боялась признаться, что всего боится, что только делает вид, что смелая, что каждый день - постоянные преодоления внутреннего необъяснимого страха и предчувствия беды. Объяснить мистический страх невозможно - просто однажды обрушивается на детское сознание ночь - растворяется внутри, перекрашивая всё в черный цвет.
И , как назло, Судьба испытывает на прочность в самых слабых местах. После смерти отца и операций мамы дети попадают в интернат, и Люське приходится постоянно ездить и ходить по этому чудовищному мосту, как на восхождение ледяными тропами, когда ноги сами скользят и неуправляемо куда-то сносит.
По нескольку раз в неделю, отпрашиваясь у воспитателей, чтобы навещать на другой стороне Днепра в больнице больную маму и возвращаться в полной темноте, когда не сесть в переполненный автобус, курсирующий по дальнему маршруту с огромными интервалами и перебоями в графике,- девочка преодолевает этот кошмарный позорный страх, рассказать о котором некому.
Однажды её отпустили только при условии, что по дороге она зайдёт в магазин и купит стул взамен сломанного одноклассниками. Ей вручили деньги, она торжественно пообещала, что не потеряет, не растратит ни копеечки и вернется в интернат к ужину. Но ни у одного взрослого не возникло мысли, как девочка сможет сесть в автобус с этим стулом, когда и без поклажи штурмовать безразмерный ПАЗик или ЛАЗик всегда и всем было проблематично.
Была холодная зима. У Днепра на мосту разгулялся такой ветер, что, казалось, подхватит ее со стулом и унесет, как Элли с домиком, и отнюдь не в Изумрудный город, а в днепровскую пучину. Этот мост, которым так гордились горожане, о котором мама рассказывала в своих экскурсиях, когда подрабатывала в местном Экскурсбюро, вызывал в мозгу маленькой девочки такие неуёмные фантазии, что каждый фонарь оживал , за опорами и балками обязательно скрывались чудовища, на каждом шагу подстерегала опасность. И наслаждаться этим чудом мостостроительства ребенок не мог, хотя любознательная девочка изучила все мамины вырезки, картинки, тетрадки и сама себе в пути рассказывала, как прекрасен Днепр при чудной погоде, как мужественны были защитники крепости – кремень! И как не получалось у нее быть настоящей стойкой кременчужанкой и не распускать в темноте нюни и сопли.
И всё же лучше было вспоминать текст экскурсовода - память у девочки была феноменальная: она на спор учила стихи в обратную сторону, исправно получая за это конфеты и от взрослых, и от детей.
«Появлением первого моста через Днепр Кременчуг обязан Харьковско-Николаевской железной дороге. В 1870 году инженер-полковник А.Струве спроектировал и начал строить мост в Кременчуге, который состоял из 12 (по другим данным 22-х) железных ферм, опирающихся на два каменных устоя по берегам и речных быках, основанных на кессонах. Общая длина моста составляла 962 м. Рельсы были уложены на поперечные балки ферм, а для проезда гужевого транспорта постелили настил из досок. К обоим береговым устоям примыкали струеотводные дамбы, служившие одновременно въездом на мост для экипажей. В ХІХ веке строили качественно и основательно — восстановленный после войны нынешний мост покоится на тех же самых речных быках. Строительство этого моста было завершено всего за 2 года — на год раньше запланированного срока. Его торжественное открытие и освящение состоялось 25 марта 1872 года.
Во время войны мост, имеющий важное стратегическое значение, был взорван и восстановлен в 1949 году. При этом его конструкция коренным образом изменилась — он стал двухъярусным, увеличилась длина пролётов, повысилась грузоподъёмность моста. По сравнению со старым мостом увеличилась его длина за счёт увеличения спусков. Интересно, что восстановление моста прошло также за 2 года – работы велись с 1947 по 1949 год. На строительстве работало около 3 тысяч человек. Правда при постройке использовали старые подводные сооружения — эксперты признали их очень крепкими и способными выдержать большую нагрузку.»…..
Когда от страха Люська была уже готова упасть в обморок, она просто ставила стул, садилась на него спиной к Днепру и громко начинала петь украинские народные песни - такие грустные, что слезы еще охотней катились из глаз… Но нужно было идти в интернат, вернуться, пока не закрыта территория и корпуса, и она, то прижимала к груди, то несла, как мешок на плечах, то мостила стул на голову, как узбекская девочка кувшин, продолжая свой путь уже с героическими песнями: про легендарный Севастополь, неприступный для врагов, про маленького Трубача, который вставал в дыму и пламени, чтобы полк пошел - за Трубачем – за настоящим героем… Заканчивалась одна и начиналась другая - про Гренаду или тачанку… Люська, обезумев от страха, вопила громко, неистово свои песни, убежденная, что таким образом отгоняет от себя и разбойников, которые караулят, чтобы украсть общественный стул, и фашистов, которые должны обязательно сбросить ее с моста, как настоящую подпольщицу! Только освобождалась от одного супостата в мыслях, как налетали монголо-татары и уводили ее в рабство - не было иного такого места на целом свете, где бы ее поджидало столько врагов - все они годами прятались на этом огромном двухъярусном мосту, дополнительно выпрыгивая из проносящегося внизу с сатанинским гулом длинного товарняка, грохот после которого еще долго стоял в ушах впечатлительной девочки. И она опять беспомощная и обессиленная усаживалась на стул… Слез не было, хотя холодный ветер не унимался, пытаясь выжать из нее последнее…
* * *
Какое счастье - заначка, о которой забываешь! Удивительное состояние – ткнуть окоченевшие руки в карман и ощутить несгибаемыми пальцами драгоценные сверточки! В одном кармане щербет и булочка, а в другом - тщательно завернутый газетный кулечек с любимой килькой – пятьдесят копеек за килограмм! Люська покупала триста граммов, умоляя продавщицу взвешивать без рассола, но последняя - неумолима, а потому карман промок и провонялся килькой. Но здесь - на мосту, сидя на стуле под фонарём, продуваемая насквозь ветром, девочка отрывает головы и кишки от малюсеньких серебряных рыбёшек, заедая булкой и вкуснейшим щербетом, в котором фундука больше, чем сахара, и ощущает себя в этот момент опустошенно-счастливой от сытости и удовольствия! Потому что там , где килька,- там всегда воображение рисует её дом, и сразу скатерть-самобранка одаривает жареной картошкой с луком! И в кильку всегда тонкими кольцами крошилось много лука…. И выплывают видения, и начинается праздник, и звук растворяется, как сахар в чае – кружатся снежинки, глаза слипаются, стул плывет – несёт её в счастливые времена…
Но опять внизу грохочет поезд. И девочка находит силы проснуться, встать, водрузить потяжелевший стул на голову и шагать вперед – вон- за тем фонарём - уже будут «свои «, и она видит наяву, как маршал Жуков вручает ей медаль … А за следующим фонарем - опять притаились супостаты!!!
* * *
Когда закончился мост, дорога уходила направо, вдоль лимана, по совершенно темной безлюдной местности еще несколько километров - девочка просто помнила маршрут автобуса и шла вдоль дороги, в то время, как основной транспорт уходил по освещенной трассе, но тот маршрут ей был не известен и намного длиннее, чем этот страшный путь.
- Боже мой! Из меня никогда не получится пионерки-героини! Я трусливая девчонка… Какой позор…- бубнила себе под нос Люська, громыхая тяжелой обувью, вцепившись посиневшими руками в злосчастный стул, который был главным виновником кошмаров и наваждений пережитого вечера.
Еще никогда девочка не испытывала при виде темных очертаний зданий интерната такой радости, как тогда, когда поняла , что почти дошла - еще чуть-чуть, и всё будет позади! Хотя каждый день в интернате - был испытанием, и всё же страшнее моста и черной воды, которую не мог скрыть никакой лед и снег,- после того, как утонул Папа, не было!!! И даже её первый навесной кавказский мост - через бурный Баксан, когда каждый шажочек трехлетней малышки вызывал болтанку, не вселял таких ужасов, потому что тогда все были живы-здоровы, и она всё же не понимала, что такое смерть, потому что тогда еще было кому её защитить в беде…
* * *
В учреждениях подобного плана свои уставы, которым привыкли безоговорочно подчиняться интернатовцы, детдомовцы и колонисты. Там, где есть свои законы, там есть и свои вожаки-атаманы, и свои холопы, и свой суд, который и постановил однажды – наказать Новенькую. За то, что вопреки бойкоту, ответила на пятерку, вызвав своей начитанностью восторг у старого учителя.
По замыслу атаманши Новенькая должна была запомнить урок на всю жизнь, но все планы сорвал отличник-девятиклассник Севин, добросовестно дежуривший на этаже. Вскоре появился и Циклоп - одноглазый свирепый воспитатель, которого боялись все, как фашистского доктора маленькие узники концлагеря. Потому крюковские юные каратели отложили осуществление глобального побоища , ограничившись тем, что сняли с крепежа перила кровати в изголовье в тот момент, когда несколько умельцев «сделали велосипед», законопатив скомканной бумаги между пальцев ног спящей Новенькой , по команде одновременно завалив кровать, чтобы жертва оказалась вверх ногами в момент поджога этих бумажных факелочков. Потому и назывался этот аттракцион « Велосипед», что в недоумении сонный испуганный человечек начинал крутить ногами.
Каково же было удивление класса, когда Новенькая, во сне покрутив ногами и загасив пламя, стала бормотать совершенно бессвязный текст и так и не проснулась. Утром, когда раздался громкий пронзительный звонок к побудке и включили свет, она проснулась последней - открыла глаза, так и находясь в наклонном положении вниз головой, с привязанной рукой. Кровать оставалась в состоянии хлипкого положения, и рухнула после того, как Новенькая сделала резкое движение, всё же придя в чувство, испугавшись и растерянно произнеся «Доброе утро».
Приветствие произвело фурор. Первой засмеялась Лариска, за ней все остальные.
- Чого вси рэгочуть? Швыдко - на зарядку!!!-
Воспитательница даже не удивилась сломанной кровати. Она провожала взашей каждую детскую фигурку - в одних тоненьких застиранных байковых халатиках, в хлопчато-бумажных коричневых чулочках, на две ладошки выше коленок и крепившиеся тугими резинками. Девочки толпой неслись по коридору - нужно было еще переобуться в сменные тяжелые ботинки- говнодавы и, кому повезет, успеть завязать платок на голове. Все воспитанники строились шеренгами - у каждого класса были свои две полосы - «хлопьячья и дивчачья». Зарядка проводилась строго по времени - минута в минуту - двадцать минут упражнений при любой погоде и температуре, после чего бег вокруг интерната, строго по внутреннему периметру огромной территории, когда на углах дежурили старшеклассники и не разрешали срезать расстояние.
Жители близлежащих домов еще спали, отчаянно лаяли собаки, словно озвучивали кино про военнопленных - других ассоциаций быть и не могло, ибо детские ноги в ботинках-говнодавах чинили такой грохот, что невольно бесили собак, к тому же каждый воспитатель и староста класса считали нужным выкрикивать приказы и команды. Для Новенькой всё было дикостью - и режим, и нестерпимый холод, когда все взрослые кутались в теплые поднятые воротники. Потрясающее впечатление производила Раиса Михайловна в роскошном приталенном старомодном пальто с огромным песцовым воротником, шапкой и раритетной муфтой на фоне сине-фиолетовых девочек со скрюченными обмороженными пальцами. И она сладким певучим голосом командовала:
-Шевелитесь….Шевелитесь! Байстрюки! Быстрее! Дружнее! Не отставать! Не ронять честь класса! Швыдко! -
Считалось обязательным посчитать, словно заключенных, детей выбежавших на зарядку и вернувшихся умываться, убирать постели, собираться на завтрак. Из столовой ровными шеренгами уходили в другой учебный корпус, в вестибюле которого тоже дежурили старшеклассники, и когда начинались уроки, не выпускали даже в туалет , располагавшийся в дальнем углу двора.
* * *
На протяжении первой недели было решено солить еду Новенькой. Приходилось на завтрак наедаться хлебом. Благо, кружочек маслица выдавался воспитателем, количество хлеба не ограничивалось, легко давались добавки, но нужно было предъявить пустую тарелку. Готовили очень вкусно и сытно, но под пристальным взглядом приставленного сексота нужно было давиться тем, что получалось в результате стараний подхалимов, соревнующихся, кто больше нагадит проштрафившейся однокласснице-чужачке, вина которой была в том, что привезли ее с братьями в интернат в последние дни четверти , и её «текущие пятерки» своим изобилием вызвали сомнения нового директора, отдавшего распоряжение выставить ей четвертные по той оценке, на которую Новенькая ответит здешним учителям по каждому предмету. Считаться с местными заговорами и протестами атаманов Новенькая не стала - у нее не было другого выхода, в больницу маме на подпись нужно было везти табель отличницы – других оценок мама не признавала.
Несчастная Сонечка из кожи вон лезла, но прислуживала подобострастно, понимая, что сама легко может в одночасье стать объектом травли. Когда подходил Воспитатель, ритмично нарезая круги вокруг « своей территории», Сонечка опускала глаза и начинала уминать свою еду - она была спокойна: её подопечная будет делать вид, что ничего не произошло и будет ковыряться в своей пересоленной каше. Спасал обед - кастрюлю ставили в центр стола, и каждый наливал себе сам – сияющий алюминиевый черпак был огромным! Потому умереть от голода и истощения не получилось бы, да и откуда было знать юным мстителям, что уже давно Новенькая испытывала большие лишения - потому и отданы были дети в интернат, что голодали по-настоящему. Разводила девочка ржаную муку водой в алюминиевом тазу и делала лепешки, которые называла ленивыми варениками без всякой начинки. А потом соревновались с братьями, кто больше и быстрее съест – всегда побеждал старший брат, забиравший в довершение в постель Книгу о вкусной и здоровой пище, присваивая себе все продукты, нарисованные и сфотографированные в шикарном издании. Младшим он отдавал вторую книгу – «Питание школьника», в которой не было таких аппетитных иллюстраций. Делёж воображаемых лакомств из книг постоянно заканчивался баталиями, и на книгах оставались шрамы отнюдь не родственных разборок голодных детей. Масла в доме не было, на хлеб намазывали маргарин и запивалось всё любимым киселем глиняного цвета - из сухофруктов, которых в доме было много : на Украине фруктовые деревья росли везде - в парках, дворах, посадках - в несметных количествах . Можно было ходить, срывать абрикосы, вишни, яблочки-дички, груши, и всё это сушить на чердаках и крышах, оставляя на ночь, не боясь, что кто-то заберет твои заготовки. Вокруг было много добрых людей – помогала школа, помогали всем миром, и всё же случались разные дни и здравомыслящие взрослые приняли решение - не оставлять дома безнадзорных детей, тем более, что интернат славился, и там в крюковской стороне Кременчуга был единственный музей-квартира А.С.Макаренко! Против такого довода не устоял никто – дети спокойно приняли свой жребий - без слёз.
Потому наказать Новенькую ограничением еды было нельзя – ведь на обед в столовской кастрюле всегда были большие куски мяса., вкус которого у них в семье подзабыли, хлеб с маслом, компот, молоко, кисель, сок, вафли, запеканки с изюмом – это было счастье, и Новенькая молча ела, никому не жалуясь на соленые гарниры. Да и Сонечка первая не выдержала и стала шипеть, понурив голову:
- Почему ты никогда не поменяешь тарелку?. Поспеши съесть первое и быстренько цапни другую тарелку… Не ту, что рядом, а чужую - хоть через раз нормально поешь- жаркое очень вкусное!...А гуляш вчера какой был… Возьми у Макаки…-
- Спасибо. Мне чужого не нужно. Когда-то мы жили богато…. Но теперь я привыкла… Здесь четыре раза в день кормят… А я могу и несколько дней совсем не кушать… А чужого не возьму -
-Чужого? Здесь всё общее – нужно быть бойкой… А ты гавы ловишь, можно и половчее руками пошерудить… А мне интересно, как Макака себя поведёт… Я ей по мозгам- с удовольствием…. Шестака такая… Не бойся, заодно и зарекомендуешь себя. И сними ты к черту свои белые банты - сразу видно, что чужачка - вот тебе и мстят.-
- Это подарок… Это последний подарок от моего папы - я их не снимаю. Он мне их подарил уже в поезде в Киеве – он на самолёте следом за поездом полетел, чтобы с мамой помириться… А через три месяца его не стало…-
- Твои банты покоя кое-кому не дают… Сходи к бабе Мане - отдай на хранение. Лучше будет… А то, смотри, тебе ночью волосы отрежут и никто не признается…и я не скажу… Я тебе покажу Нелю - она лысая потому что ей ночью макушку всю выстригли… И никто разбираться не стал… Ты меня слушай, Макака уже многим поперек горла стоит, посмотри, как она перед всеми лебезит… Это она всё доносит, что у нас делается. Она - и вашим, и нашим… Ну, бери ее тарелку, пока она колупается.. и себя зарекомендуешь, если отбиваться начнёшь… А то - ни рыба. ни мясо…. Я, смотри, какая шустрая, а раньше нюни распускала - еще хуже было…-
- Я здесь долго не задержусь: маму выпишут, и мы вернемся домой - так мой Директор Мыкола Гаврилович обещал….-
- А ты ,дурра, обещаниям веришь… Вон, нам кино показывали, так там правильно сказали « Обицянка – цяцянка!» Всем обещают забрать, и никто не забирает потом…
А ты, если сразу огрызаться не будешь, то в наймы попадешь. И никто тебя не вызволит. Никакой директор не поможет…-
- Нет, нас заберут обязательно… Меня Мыкола Гаврилович очень любит. Он - героем был, на флоте служил! А ты знаешь, какие настоящие люди на подводной лодке за фашистами под водой охотились? Он каждую минуту спорил со смертью и выиграл схватку! А я на его дочку похожа - он меня никогда-никогда не обманет!-
Новенькая придвинула свою тарелку и стала делать вид, что кушает, чувствуя, как на нее все смотрят. Напротив неё сидела и громко чавкала Макака, рассказывая забавную историю своей соседке по парте - они и спали, и ели, и учились уже несколько лет рядышком.
Почему такую красивую девочку называли Макакой, понять за неделю Новенькая не могла. За все время Макаку ни разу не вызывали к доске, не называли по имени, хотя учителя относились к ней как-то по-особому. К ней часто подходили, что-то подсказывали тихонечко, и она старалась изо всех сил угодить всем.. Она всегда улыбалась глупой улыбкой - хоть в радости, хоть в горести, словно извиняясь, что ей невзгоды нипочем, что нрав у нее такой - легкий, безмятежный.
У Новенькой же , наоборот, всегда были грустные темные глаза, с первого момента ее появления в классе, когда всем представили новую отличницу, которую никто и не собирался пожалеть, хоть завуч и пыталась рассказать историю этой девочки, но всем было не интересно, здесь все дети были с искалеченными судьбами и многие уже стали жестокосердными. Недовольства добавил и внешний вид, так как не было кастелянши несколько дней, и все вынуждены были терпеть девочку в красивой школьной форме, с огромными бантами, что как-то противоречило её сиротской истории, бедности и голоду. Хотя вскоре и Новенькую вырядили в эту инкубаторскую одежду, но халатик девочке достался со склада, ни разу не стираный, мягкий, с узором в красивых розовых цветах. К счастью, кофта была ужасной, растянутой, на несколько размеров больше, с невыводимыми разводами и пятном на плече.
Новенькая смотрела прямо в рот Макаки, чавкающей как будто бы специально, и Сонечке, перехватившей этот взгляд, вдруг стало так противно, что она, зачерпнув ложкой из своей тарелки горохового супа, плеснула прямо в лицо Макаки, которая с показным безразличием обтерлась рукавом и молча продолжила обед.
- Что ты вечно чавкаешь, свинья?-
И она схватила тарелку у Новенькой , сначала поковырялась демонстративно, а потом взяла солонку и сознательно вывалила всю соль в тарелку, тут же плаксивым голосом запричитав:
- Петро Афанасьевич ! Петро Афанасьевич! Разрешите, пожалуйста, поменять порцию? У мэнэ нэщасный выпадок - дозвольтэ тарилку зминыты, будь ласка. Цэ нэ можна кушаты!_-
Она для убедительности и чтобы доставить удовольствие воспитателю, щеголявшему в сорочке-вышиванке и разговаривавшему принципиально только по-украински, обратилась к учителю-гуцулу на его «ридний мови», на что он торжественно отреагировал, поднеся себе под нос тарелку, разглядев содержимое и незамедлительно поменял порцию:
- Зильберман! Я гадав, шо ты тилькы малюваты нэ навчылась, а ты и пойисты нэ можэш по-людцькы! Ось тобы, бисовэ дытя! Смачного!-
Сонечка рассмеялась, она поставила перед собой новую тарелку, потом посмотрела на Новенькую, опять поменяла тарелки:
- Ешь, не бойся, не солёное! Я больше тебе солить не буду…. Тебе Макаку жалко…А мне тебя жалко…-
Макака впервые посмотрела на них обиженно и вдруг как-то виновато сказала:
- Не Макака я….меня зовут Валей…-
-А меня Люсей,- радостно прогундосила полным ртом Новенькая.
-А я Соня! – Вставила с глупым видом Зильберман, хотя уж кого-кого, но её представлять не было нужды, так как она, как Фигаро, и тут и там - везде только и слышалось Сонечка, Сонька, Зильберман… Все девчонки за столом рассмеялись.
Когда опоздавшая Новенькая в полумраке тихонько добралась до своей постели, боясь кого-нибудь разбудить, уже раздевшись и привыкнув к темноте, она неожиданно отчетливо разглядела стоящую на подоконнике голую Сонечку с поднятыми руками. Не получилось даже испугаться этому привидению - очевидно все нормы по страхам были перевыполнены, словно внутри вычерпали колодец. Поборов замешательство, Люська подошла к окну и тут же ,как пуля, просвистел окрик атаманши:
- Что ты там забыла? Давай бегом в койку!-
- А что это такое? Почему Сонечка…-
-Почему - по качану!.. здесь я решаю… В другой раз будет знать, как командовать вместо меня.-
-Это за то, что она мне еду не соленую дала?-
-Какая ты догадистая!- со взрослой бывалой злобой прошипела атаманша.
- Верни ей трусы и майку…На подоконнике холодно - окна не заклеены…-
-Ишь ты, смелая какая! Заботливая! Жидовку защищает… А сама не хочешь?-
-А вот только подойди- у меня пальцы тренированные , сильные - я тебя задушу…-
- Люсечка. Не нужно! Мне еще хуже будет - я лучше постою…не в первый раз - я привычная..- Взмолилась Сонечка .
- Ой, прямо кино начинается! Цирк - да и только!- Расхохоталась фальшиво, паясничая, атаманша.- Ххха! Тебе её жалко? Трусы её хочешь выкупить? Заплати - слезет с окна…Тебе ведь твой дедулечка деньги в письме выслал…Гони трёху - покупай себе рабыню.-
- Какая ты…-
-Что, денег жалко?-
-Не жалко… У меня рубль остался…-
- Если такая добрая - раздевайся сама- вместе с ней постоишь полчаса- двоих потом спать отпущу..-
-Не буду я раздеваться… Бери лучше рубль, пока даю.-
- Дай еще карандаш-указку, у тебя в тумбочке…-
-Не дам - это подарок Папы… и банты не проси – это тоже подарок…-
- Сейчас подумаю…давай рубль… Будешь неделю книги рассказывать и интересное кино, пока я не засну?-
-Хорошо. Только пусть слезет с окна, и верни ей одежду.-
-А что ты мне расскажешь? Мне сказки детские не нужны… ты кино до шестнадцати лет смотрела?-
- Это какое? Нет, не знаю…-
-Ну и о чем с тобой разговаривать? Мне нужно, чтобы интересно было засыпать. Чтобы сон красивый приснился…Мне про взрослую любовь нужно…-
- Я смотрела кино»Македонская свадьба» - меня мама наказывала…Там голые в бассейне у султана купались…-
-И что еще делали?-
-Голые купались…-
-И всё? Ничего интересного… Мне любовь настоящая нужна!-
-Про настоящую любовь я читала «Анну Каренину» и…- Люська вспомнила пионерский лагерь, где она играла на аккордеоне вместе с Ритой, бывшей стажером в первом отряде, в котором вместе со взрослыми девочками ночевала и Люська, а потому успела набраться неведомых до той пор тайн, за что мама отхлестала её книгой Мопассана по лицу, обнаружив запретное чтиво под подушкой у одиннадцатилетней дочери - та познала «Жизнь» - Я знаю роман про Жанну. Я тебе расскажу - тебе понравится … Честное пионерское!-
- Хорошо… Сонька! Слезай с окна… это за рубль и Сказки Шехерезады… А вот трусы верну, если ползком по коридору за ними голая доползешь…как под обстрелом…-
- Мы так не договаривались… Что ты, как фашистка, издеваешься…Я с тобой по-человечески…-
- Хорошо, Сама принеси ей трусы.-
- Откуда?-
-Я же сказала… В конце коридора сейчас бросят…А ты в зубах принеси…Вот! Ты ведь у нас гимнастка.. Не хочешь голой ползти сама, не хочешь, чтобы Сонька голая ползла – вставай на мостик и иди за трусами - туда и обратно пройдёшь в мостике, достанешь зубами - Соньку освобожу навсегда от стояния голой на подоконнике… Я тоже слово могу держать, хоть оно у меня не честное пионерское…-
Люська опять включила своё вечное кино про войну и с отчаянной ненавистью ринулась, вывернувшись наизнанку , добывать освобождение для униженной Сонечки, смирившейся со своей наготой до такой степени, что у нее не было ни слов, ни эмоций, когда удивленная атаманша вернула ее нижнее белье, честно по уговору доставленное Новенькой - в зубах…. А сны, если и снились девчонкам, то пробуждение всегда было с таким диким звонком, вышибающим с утра все красивые сказки из несчастных детских голов, что ничего нельзя было упомнить - как перепуганное стадо, все кидались на зарядку и дружно в одном порыве содрогались от холода. Если и выживала в тот момент какая мечта, то только одна - побыстрее повзрослеть, вырасти…. И забыть…
( продолжение следует).
-