В тот день, когда умер сентябрь, и с деревьев осыпался первый пепел, я брёл по равнине - и не было ей конца. Король в горностаевом рубище, обманщик, обманутый всеми, я шёл прочь из этого мира - простивший всем, не прощённый никем. И всё, что я чувствовал, это - спокойствие: ледяное спокойствие в день, когда умер сентябрь.
В пожухлой траве за спиною терялись мои следы, и чёрный чертополох цеплялся за одежды; небо надо мной истекало дождём - слезами осени, плачущей над золотым сыном. Моё сердце молчало, устав смеяться и плакать, устав от ненависти и любви. Я уходил - и ничто в этом мире уже не держало меня.
И на краю обрыва, чьи склоны опутал терновник, внезапно я встретил его.
Он сиротливо сидел на земле - сын неба, когда-то беспечный. Безвольно поникли его крылья; подобные листопаду, пепельно-снежные перья сыпались с них. Его лицо было мокрым от слёз, а грудь вздымалась от вздохов. Он не видел меня, поглощённый печалью - не видел, пока я не коснулся его и спросил:
"О чём плачешь, дитя? И зачем ты здесь, в этом запустении?"
И поднял глаза на меня ангел, и улыбнулся тоскливо, и заговорил:
" Я искал его всюду. В больших городах - где одни не знают, как им жить, а другие - зачем; в городах, где каждый день идёт война - великая война всех против всех - и где сама любовь стала проклятием... Я видел тысячи лиц - тысячи масок жестокого карнавала; они танцевали друг с другом, но видели лишь себя. Я спрашивал их о нём; но что могли мне ответить влюблённые в тень?
И тогда я ушёл в безлюдные земли - в надежде найти его там. Пересохшие реки, руины башен, письмена истории, стёртые временем - всё это видел я, и не было места в той пустыне, куда бы я не проник.
Но нигде его не было.
Я видел отшельников - людей не этого мира; восседая на бархатном троне травы, они проповедовали орлам и змеям у своих ног. Их глаза, устремлённые в небо, светились безумием, а уста источали мёд мудрости; но ложь была матерью её, и холоден, и горек был этот мёд... И отошёл я от них в молчании: что могут знать знающие всё?
Его не было среди живых - среди слепцов и безумцев; и тогда я пошёл к не живым.
И семь огненных ворот открылись мне - ибо тяжесть в груди влекла меня в бездну. Сквозь железное море, в объятьях тумана, среди безмолвных теней брёл я вперёд - в самое сердце ада. Свирепые монстры преграждали дорогу, но я проходил сквозь них, влекомый силой отчаянья.
Я звал его, но мой голос тонул в пустоте; я чувствовал пульсацию сотен сердец - подо мной, надо мною, вблизи и вдали - но в этом трепещущем хоре я не слышал его. И я шёл дальше - сквозь едкий пар и холодный огонь.
Я видел несчастных, глотающих воду забвения; всё, что они хотели - забыться и забыть. Но неутолима была их жажда, и вода извергалась обратно, терзая лежащих в реке.
Я видел багровое солнце и чёрный песок; утопавшие в дюнах тянули руки к теням, скользящим над ними. И там, в этом мареве, я видел воспоминание, грех и предательство, и читал горящие знаки: будь проклят!
И дальше - дальше - сквозь огненную изморозь и прозрачную слизь, сквозь лес, пожирающий время, - и вот я взошёл на утёс, под которым дымилась долина. И сквозь вой тяжёлого ветра я услышал скрежет и пение, и я стал спускаться в долину, цепляясь за трещины льда.
Трудным и долгим было моё нисхождение; бесцветные змеи выползали из нор и жалили руки, и лиловые розы пробивались сквозь лёд, отравляя своим ароматом. Но скрежет и пение были всё явственней, и я спешил вниз, глотая пыль и нектар, обливаясь кровью и ядом.
Там, в долине скорби и страха, я увидел людей. Они брели бесконечной вереницей - скованные одной цепью, погоняемые бичами - бичами в своих руках! Они усердно хлестали друг друга и пели песнь - торжественную песнь покаяния.
Я всматривался в их лица; я видел боль, отчаяние, злобное изумление, ужас и стыд. Бичуемые бичеватели, они смотрели на меня, грозя плетьми, и гневные вопли прорывались сквозь песнь: зачем ты здесь! О, как горько было видеть их ненависть!
Но я не мог отойти от них.
И вдруг я увидел его. Осыпаемый ударами, он брёл вперёд, и рубцы горели на его коже - жестокие поцелуи хлыста. Цепь скрежетала, волочась по земле, и ядовитый пот оросил чело, что я целовал когда-то. В глазах застыла ненависть; он брёл, спотыкаясь, и бил идущего впереди..."
И заплакал ангел - горько и безутешно, и свежий шрам горел на его щеке.
"Ещё ничего не кончено", - сказал я, отвернувшись.
Не кончено ничего, пока ты плачешь.
2000