Человек - это текст, и после создания он
существует своей, автономно-творящей жизнью,
но инстинкт человеческий - пошл и где-то низмен:
так и тянет его сокрушенно подумать о
том, что он, так боясь, ненавидит и в чем не смыслит.
И писака, в себе снова вызвав глухую боль,
как больной анорексик позывы банальной рвоты,
снова думает, что избавился от чего-то
и что этого хочет его под/не-бес/ный Бог.
Ведь никто никогда не желает прослыть земным,
из семи миллиардов - таким же, как все, обычным. -
Самобольничать развивается здесь в привычку,
размывая присутствие меры и глубины.
Нет ни пафоса, ни цинизма, когда слабак
безответность любви хоронит в тугие строчки, -
он не может понять, что она между равных прочих
есть такая же точно любовь. На его губах
все горчит, выходя с налетом "фабричный брак":
сколько б ни было слов, а читается лишь бессилье...
И при чем тут рога и нимбы, хвосты и крылья,
если ты не способен почувствовать то, что рад?
Каждый хочет смотреть на землю с Его высот,
только свет Его забывают, как чье-то имя...
Боли мнимы. Из всех возможных - вот эти - мнимы,
как и мысли, что ты звучишь Ему в унисон.
Каждый жизненный опыт, в свою замыкаясь частность,
так же /жало/к, как и создание саморан,
потому что всегда будет легче ломать на части,
чем уметь видеть целое, цельность из них собрав.
Здесь, у них /или нас?/ я вмещаюсь в простое "счастлив",
и вот это имеет на жизнь куда больше прав.