Чем лучше она других? Светлее, ярче? Ей ценою грош, бери, купец, заплачу сама, коли не возьмешь. Ты слышишь присутствие? Листья колышатся на ветру. Я знаю, кто это. Ведь сама подарила ему в напутствие зрительную трубу.
Как эти яркие нити сплести воедино? Слова отвлеченные застряли в горле костями. Легкий ветер гладь озера бередит. В толще воды снуют юркие рыбки. Мне вчера думалось, - от дождя не сбежать – он всегда впереди. Отомстит, промочит до нитки. А глупая всезнающая душа моя не молчит, все свербит за мои ошибки, залезает под кожу когтями. Невыносимая ноша.
Я больше верю глазам, чем песням князьков при свите из глупых книжек, что льют сладкий мед с высоких трибун. А он наблюдает в свою трубу. И солнце лучами гладкость штатива лижет. Зачем верит в сны мои чудеса? Ищет зачем-то в пустых глазах моих ответы на свои вопросы. Купец, закури папиросу. За дымом не видно глаза.
Или мне все привиделось за утренним туманом? Я дома очки забыла. А внутри что-то ёжится, разливается океаном. Это моя душа? – Да кто теперь разберет, - ответит купец баритоном. Не куплю твою душу, очерствевшую к посторонним. Прощай. Только спрячь выжженные крапивой ладони.
Хоть это довольно глупо – пытаться сбыть с рук собственную душу, словно кругопрядный паук манит в свою трясину ветреных мух, в коллекции - дюжины. Но я улыбаюсь, - щекочет ноздри увядающий ласковый пух. Разгоняет ветер все страхи. И душу мою не проданную греет пламенем миллиона свеч. А я вяжу крапивью рубаху для лебединых плеч.
А когда усталость берет верх над сознанием, а с улицы остро тянет летом и садом, ласточками и звоном кастрюль, как будто сегодня май или июль, - обоняние меня редко подводит, я думаю - пусть вихри и бури, гроза, перифразы. Только не пустота.
Или мне все привиделось за утренним туманом? Я дома очки забыла. А внутри что-то ёжится, разливается океаном, светит прожектором. Это моя душа? – Да кто теперь разберет, - ответит баритоном некто.