Вопреки твоей осени, впалой, как грудь петуха,
на которой цыплячий пушок вызывает привычку
прижиматься и гладить, не веря, что перья - труха,
и - в трухе из затоптанных кур, потому что "Добытчик" -
даже в птичьей крови, даже в осени крови, - и я
потихоньку вживаюсь в роль будущей, топтанной, гнездлой...
Я тебя ненавижу - за то, что "Два года - друзья..."
и за то, что домашними стали коньячные звезды
в огнедышащем холоде комнат, где, чувствуя боль
ненарочных пощечин ( как дети, которых не крестят, -
те пощечины), я отправляла тебя - за тобой.
И, повесив носы, как шкафы, по углам полтергейсты
за порог отправляли плевком многократным в полет
неприкаянный ржавый станок, не умеющий резать
(по сравнению с нами)... И тапки летели, как Лот -
от застывшей столбом солекожим одежды-принцессы
на гоморрном полу...
Он был сильным, лысеющий пол!
Порасчесанный шарканьем ног, уходящих к кукуям -
находить холм с землянкой, где запах стоит облаков
над похлебкой-ботвянкой, и ты обнимаешь другую...
...а мои облака, что парят над петрушкой и плоть
говорящих цыплят твоей осени гладят под клювом?!..
Тот, кто ищет высот, - как он может их в небо колоть
шестипалою вилкой упреков? И нежность в холуи
записать - гимназистку! - в войска некрещенных детей,
что - на бойню, в осаду - заради неплачущей ночи?!
Вопреки твоей осени, ты - все родней и родней...
И седые цыплята хохочут, хохочут, хохочут...