Сан-Торас: литературный дневник
Рецензия на «Лев Гумилев - Дмитрий Балашов» (Людмила Антипова)http://www.stihi.ru/2011/07/09/6312
***Cан-Торас:
Чрезвычайно интересная, глубокая статья.
Хорошо проведенный диалог. Целенаправленно выстроен, выдержан, читается, как художественное произведение, воспринимается, как беседа, в которой, каким-то образом и сам участвуешь.
Спасиб. за эту работу.
***Людмила:
Высшая оценка от такого профи...
Кабы лет надцать назад - узвездилась бы!
Сейчас безопасно и приятно.
Очень признательна Вам, художник кисти и пера,рада встрече, забрала, не спросясь, вашу страницу в свои закрома.
***Сан-Торас:
Мне бы хотелось глубже поговорить с Вами об этом. Вы достойно провели беседу, регулировали, выстраивали, держали баланс - не простая работа.
Для структуры разговора участие Ваше, реплики были необходимы.
Интересен у этих людей глобальный взгляд на тему, даж не взгляд, а обзор - владение материалом, анализ, аргументы, самостоятельные выводы.
Это настолько приятно читать, что вносит умиротворение, приятен порядок мыслей, независимо от того согласен с основной концепцией или нет.
Потому что глупость, местечковые примеры, узость и мелочность воззрений, невероятно раздражают.
Ибо глупость – это хаос в голове, а хаос - есть неразбериха, которая вносит беспокойство и тревогу в мироощущение человека.
Основательные знания, на которые они фундаментально опирались, питают и углубляют думы, раскладывают материал по полкам, проясняют суть.
Суть - есть ясность любого вопроса, ясность гармонична - она успокаивает тем, что устаканивает смуту.
Этот принцип, в любом общении, для меня первичен, а солидарность мнений вторична.
Пусть у нас будут, сколь угодно, разные точки зрения, главное, чтоб противоположное мнение имело логику, знания и причинно следственные связи.
В противном случае, у меня впечатление, будто открылся шкаф и мне на голову, вот так вот – НА!!! - Посыпался мусор.
Я не выношу свалку, которая выбирает мой мозг объектом своего приземления.
Если у Вас порядок, пусть мебель расставлена вне моего вкуса, но я уважаю дисциплину вашего ума.
Совестно сказать,( и не для вывода), но мне, эгоистично, хотелось слушать только Гумилева (окраска биографии срабатывает), мне было жаль времени отнятого у него (это абсолютно субъективно).
Мне бы хотелось, что б говорил только он, а когда он бы ушел, тогда б вы обсуждали сказанное им с Б, и была бы вторая статья.
Мне Гумилева было меньше, чем мне хотелось Гумилева!
Лев Николаевич заговорил об отце, о цехе поэтов, тут же вспыхнуло желание увести его туда - еще словечко, его живое слово…
Он об украденном времени, говорил, (28 лет) и мне хотелось остановить время, на этом моменте. Продолжить об этносе с Б. когда он уйдет.
Хотя немало сказано в печати и о цехе, и о каторге, а у вас тема другая, (но повторяю эт не правильно и субъективно). Но для меня и в идеале, так.
Тогда б и Вы больше раскрылись и еще о нем без него прозвучало б, но сама цельность темы размылась бы, а всплески лирических всхлипиков раскрасили б эту дивную картинку в иной жанр. А неверно зажаНренная статья - упрёк журналисту.
Но мне, кажется, если б вы написали преамбулу или человеческое послесловие:
Где это было, какая была обстановка, как он пришел, в чем был одет, как поздоровался, что говорил, как выглядел вне темы, за кадром.
Ваши земные впечатления, ваши мысли, настроение все, что за ученой беседой, все, что тоже жизнь.
Это очень интересно, потому что неповторимо. Даже мнения ваших собеседников можно прочесть в их работах, но Ваши личные впечатления, есть только у вас - в этом, первичная ценность такого эссе.
У меня подобные мысли, об этносе, многократно высказаны. О нашей этнической принадлежности, о формировании национального и культурного самосознания, о становлении наций в связи с географической точкой пребывания, с географической принадлежностью каждой популяции.
Если хотите, поищу, дам ссылки или выдержки.( это не научное взрыхление темы, но художественное, остроумное, имеющее место быть.)
К христианству – свои подъезды, а о солнечном ветре – виновнике «революций», магнитных бурь и полярных сияний есть детский стишок, до прочтения вашей статьи родился, но так в тему!
Расскажите, что возможно о Л.Г., если я не шибко наезжаю на вашу прайвед-систему.
***Людмила:
Благодарна Вам за сказанное - ясно выражены Ваши, во многом близкие и понятные мне чувства. Дело давнее - я и сама намеревалась по просьбе шибко уважаемой во время оно газеты так и поступить. Какие-то мои публикации (какое уж там эссе!) о Льве Николаевиче проскочили. С трудом-с. А потом встреча с Дмитрием Михайловичем, настоящим другом Л.Н.,как-то повернула ситуацию и мне дали возможность сделать то, что сделано. Но кровушки-то моей редакторы попили всласть. Зато в награду мне была судьбой подарена дружба с дорогими моими собеседниками, я была у них в гостях и т.д.
Я давно собиралась написать об этих встречах именно в том ключе и настроении, о чем Вы и пишете. Но то стихи поперли - никуда не денешься, то трагические уходы моих великих знакомцев тоже надо было как-то пережить. А потом возникло непреоборимое отвращение к журналистике, вот так...
Может быть(осторожно замечу),Ваш толчок энергетический сподвигнет ленивую меня?
С признательностью,
***Сан-Торас:
Знаете, Людмила, чтобы легко это получилось, пишите ко меня.
Не думайте о конечном результате.
Пусть пока, (ежель мои мысли, созвучны Вашим побуждением) это будет переписка.
Не станем беседовать с оглядкой, у кого, что за душой,пусть проступит непроизвольно.
А там, как прольется гумилеВная тема, такое и озерцо будет.
Лев Николаевич любим мной - за страдания его, за ум светлый, волю, за сыновность несчастно-счастливую, за то, что в нем соединились две крови, как притоки Арагвы и Куры. Помните, Мцыри -
Немного лет тому назад
Там, где сливаяся шумят
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь
М.Л.
Гумилев похож был на монастырь, заброшенный…
В годы моего ученичества, в питерской академии художеств,
(Бож, он жил тогда в коммуналке. - Пресловутое негритянское гетто – майский день именины сердца! - в сравнении с его условиями быта).
Лев Николаевич, иногда читал лекции в универе. Народ молодой, студенчество толпилось в проходах аудитории.
Он бурухтел, глуша звонкие согласные, и эта глуховатость тембра напоминала низкий, прокуренный ахматовский голос.
Бродский так же это отмечал:
В них бьется рваный пульс,
В них слышен костный хруст,
И заступ в них стучит;
Ровны и глуховаты
(О ее словах - ее речь)
(У меня крутилась пластинка с ее голосом - как эхо, неповторимо, незабываемо),
надо было привыкнуть к его словесной бормотухе, а привыкнув перестаешь замечать и уж не отвлечешься.
( как славянский Бог Бармо бормотал молитвы) так и он бормоча, выкладывал свои исторические постулаты.
Волосы темные, с проседью были зачесаны по Гоголевски на бок.
Фигура грузная, нос характерно ахматовский, а глаза не такие татарские, большие, широко поставлены.
Он был похож на Анну Андреевну, какой ее писал Осьмеркин, в «фонтанном доме», на фоне белой ночи.
Она стоит, облокотившись у распахнутого окна, смотрит в сад. Душистая картина, свет падает хорошо, мягко, даже кисть Осьмеркина, на этом холсте, какая-то прозрачно серовская.
Ахматова, не декадентская, но человечная.
Она не стилизованна, как у Альтмана, под инопланетянку с космическим бэграунтом, (люблю этот портрет,
...ВЫ накинете, устало,
шаль цыганскую на плечи, ( в данном случае желтую)
Красный розан в волосах... А.Б.
портрет,опередивший время), не суровая колхозница, как у Петрова-Водкина, будто мастихином нашлепана на бревно, но теплая, как у Тышлера и у Бруни.
Лев Николаевич, имел яркий темперамент, говорил оживленно, на нем была голубая рубашка, цвета пасмурного неба, такой застиранный, удрученно-голубой.
Мне хотелось под лучину любоваться им единолично, а другие, пусть бы там где-то были, чтоб не кашляли, сидушками не скрипели.
У него было много лица, щеки болтались, свисали по свойственной дворянам манере старения. (Потому что в антропологическом портрете дворян среди наследственноустойчивых признаков физического строения, превалируют ни челюсти, нет крестьянской квадратности скул, которая лучше держит «собачьи щеки»).
Помните, у Марины…
…Ни парой челюстей,
Которые жуют -
Всем пологая цель…
Зато лоб огромный, ясный, широкий.
Куратором моего дипломного проекта была Пунина, приходилось бывать в их доме.
Там тяготило ревностное отношение к Ахматовской памяти, ко Льву Николаевичу, клубок внутренних склок, выскальзывал наружу.
Это тиранило мой юный идеализм.
Дом был напичкан раритетами, фотографиями, стоило усилий не пялится на стены и полки.
Запомнилась пыль старого, многопользованного жилья, смешанные запахи снеди.( Эх, надо было «вкусить роковую отраду в попираньи заветных святынь» и нахально тащиться от всего, что вокруг!)
Жадность там царила, жадность ко всему, будто не оценили их, что-то отобрали у них. Что? – Жизнь.
Пунина, была миловидно увядшей, и этим похожа на актрис, которые облагорожено, играли мать семейства Ильича.
У них дома работал ЧБ телевизор, помню экранную мизансцену, где эта ленинская мать - голова в обрамлении черной, тюлевой занавесочке, просила царя помиловать Сашу.
Царь сказал - нет!
А она высокомерно ответила:
- Я горжусь своими детьми!
Мне подумалось: чем гордишься?
Сын – убийца, дочь в тюрьме!
Приличная еврейская семья и вдруг, нонсенс – дочь в тюрьме! Ни проститутка, заметьте, ни спекулянтка – хуже! Это ж горе неизбывное.
Пунины враждовали со Львом Николаевичем, у них были к нему претензии. Он был резок.
Почему то люди считали, что человек, незаслуженно просидевший 14 лет в застенках, ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, должен быть пушистым и кого-то там, как-то особенно тонко понимать, что-то кому-то великодушно прощать?!
Они хотели великодушия от него!
Меня поражал их ослепленный, своими интересами, эгоцентризм.
Гумилев, брил правду не безопасной бритвой.
Ирина, дочь Пуниной, зеленела и взвизгивала. Нос у нее становился бело-острым, губы и глаза узкими, лисье личико, волосы пегие, сальные, цвета грязной воды, такой цвет красиво называется – русым.
( тогда у многих были сальные волосы и лица - мылись редко, считалось, что мыть голову вредно, надо давать голове залосниться),
А он оборонялся от них, круглый, теплый, несчастный.
Они не сочувствовали ему, обвиняли Льва Николаевича, считали, что он озлоблен и Анну Андреевну, обсуждали, что ее передачи в тюрьму были жалкими, бедными, скупыми.
Пунина, тихая, милая, бесцветная почти безсловесная. С полинявшим взглядом, как у загнанного тушканчика, утомленного жизнью, вернее, "своей пустыней".
Лев Николаевич, был обижен на них, во мне ныло чувство, что никто не обласкал его, не оценил, не сострадал его мукам.
Хотелось сказать ему:
Ты - прекрасный человек!
Я восхищаюсь мужеством твоим,
выдающимся умом, твоей судьбой,
тобой, тобой, тобой!
Но согласитесь, как нелепо звучит?
Почему восторженность, доброта всегда непереносимо банальны?
Нежности своей стесняешься, нежности, больше чем гнева.
Гнев - энергичен, изобретателен, он более зрелищный и словесно изощренный.
Мне демоны, интеллектуально, да и визуально интересней ангелов.
Ибо доброта - слишком однозначна, а святость - слишком предсказуема.
Святость занудна, однообразным восхождением к небесным нимбам, своими однотипно, унылыми судьбами.
Я, не имею в виду, канонизированного царя и живых мучеников, но легендарные святые, отшельники, кто там шишками и сусликами питался в лесных дебрях - удручают.
Не стану перечитывать это письмо, чтобы нарочитой правкой не стереть, память, на которую наведен фонарик, вашей статьи, попавшей мне на глаза впервые.
Расскажите,пож. что помните, мжт быть, так же спонтанно, если возникнет у Вас подобная вспышка!
Мной, конечно, сказано не все, а то, что слету выпукло обрисовалось, но сейчас уж сил нет, времени тож.
Обнимаю Вас Людмила, хорошо, что мы встретились.
Хоть и в виртуальном пространстве - лучше, чем нигде, никогда…
Вы сейчас в каком городе живете?
***Людмила:
С.Т., я в Москве. А ко Льву Николаевичу и Наталье Викторовне приезжала в Питер, и в Москве они живали подолгу у друзей, где и встретились мы впервые "живьём", сговорившись с Д.М..
Ваша идея про спонтанную переписку мне нравится, вот только память у меня врожденно и пожизненно. видать. девичья., боюсь приврать или невольно досочинять. А вы так точно отсканировали(глаз художника не хухры-мухры) облик Льва Николаевича, сердце аж нежно заныло.
Жаль. что я , не сумев ПРЕВОЗМОЧЬ ОБОЖАНЬЕ, не была достаточно напориста по-журналистки. Поэтому далеко не все смогла записать на диктофон, а беседовали мы по его правилам, на манер античных философов, только не под сенью оливковых рощ , неспешно прогуливаясь. а за столом с бутылкой водки преимущественно и в дыму "Беломора". Вот раз Вы моя ученица.Л.И., то поговорим без этой машины(диктофона), что запомните, то и Ваше...
У меня тоже просто личная какая-то обида и боль за многое. что вынести ему пришлось.
Благодаря Вам я побывала у Пуниных - спасибо за телепортацию - так беспощадно точно, с деталями(я это дело обожаю) Вы написали о
о них.
Пишу в общем-то наспех и немного стесняясь - если сложится переписка. опубликуем в готовом и достойном виде, не против? Давайте попробуем по имэйлу - мой: лиантсобакаяндексточкару. Или попробуйте через стихиру. правда. не всегда срабатывает.
С уважением,
***САНТО
Дорогая Людмила, мне ваши антично-Гумилевские беседы, вне оливковых рощ, за водкой с беломореной, бесконечно дороги!
Эта картинка, выплывшая папиросным дымом из небытия, уже визуально живет.
А помните, как он курил? Окурок тушил, душил прожелтевшим пальцем, а дым как старая фата нависал над столом.
Лев Николаевич был очень мужской человек и все же, какими-то моментами он напоминал мне старуху, наверное, из-за круглых плеч, сходства с матерью… и это вязанка-полувер.
Мне мое предыдущее письмо, потому перечитывать не хотелось, чтобы не оглаживать сцены, не окультуривать запахи, что всплыли при мысли о Пунинах, о нем.
Настолько ясно, на изнанке век все проецировалось, что очнувшись, вижу на «клаве» свою руку, поверите? Думаю, что это? Какая-то шагреневая кожа? А, это теперь я…
Говорил ли с вами Гумилев о родителях? Ведь они были в контрах - не разговаривали с Анной Андреевной.
Он выжил, она тоже.
То малое время, что оставалось ушло на обиду, боль, жаль ее, его.
А Николай Степанович, был расстрелян, как в нем это отзывалось?
Мне казалось, ему все надо было прощать, как бы он не бранился, у него было на это право, но она так не считала, видимо.
Не умела служить, как умела Чуковская. Но организовывала, чтобы служили ей. Хотя никогда недополучала того, что заслуживала.
А высказывался ли при Вас Лев Николаевич, о тогдашнем строе, правительстве государственном устройстве?
А коллег, как он разносил?
Завистники все же, он не получал от них должного уважения, любви. Зато молодежь, восхищаясь им, компенсируя эту грусть.
Вы, например, а Вы прехорошенькая были, как он вел себя с вами?
Как со «своим парнем», девушкой или ученицей. А чувство юмора, смех его, вы слышали?
Если возникнет волна, вы пишите мне, не думайте. Это просто разговор, мы ничего никому не должны.
Сто улыбок :))
С.Т.
P/S. Хорошо, что Вы умны, не обмузеиваете Гумилева.
Трудно разговаривать с людьми, в обществе которых надо в прошлое покупать билет.
****Санто:
Не знаю, читали ли вы, вульгарный опус, «Антибиография Ахматовой» некой дефектолог-графоманки, всколыхнувший весь литературный Петербург?
Меня это привело в раздражение.
Оставляю вам тут ссылку на мою статью – ответ, на ее фарисейский, многобуквенный (600 ст) маневр.
Надеюсь, не смутит вас, довольно, сдержанный фольклор моей, ненормативной местами, речи.
Сайт- ЛиТприал:
http://www.litprichal.ru/work/95748/
С ув. С.Т.
***Людмила:
Причалила. прочла, лихо! Дефектолог в струе времени, которое все более дефектно и неисправимо. Сработано ею на потребу,рынок-то вон какой...
Возможно. без матерка в данном случае трудно обойтись, хотя Вы-то могли отхлестать вусмерть и без оного.
Резюме - одобрям-с!
***Санто:
В отношении Вашей рецке об "Антиахматовой".
Канешна, можно было бы не переходить на албанский.
Ну что ж, чернь матом будет крыть, а мы в реверансах приседать и веерами отмахивацца?
Понятно, что на панель низких потреб выставлена проституцкая книжа.
В ней весь текст автора-дефектолога клокочет сплошным - йопть.
Если б для печати, ну... тада... слово однохуйственно меняецца на сниноним - одновалентно, монописуально и безразлино, но нынешний читатель выбирает эквиваленты тюрского происхождения,
с которыми я о,кей, ежели умеючи, да при условии, что остальной запас лексии в шоке, перед ненормативным фольклором.