Я тебя потеряла,
может быть, ты пропал в Петербурге,
в безалаберных белых ночах
тебя крутит, как сорванный лист.
По каким из моих переулков -
бессмысленно гулко
ты бредешь, долговязый турист,
лишь вчера приземлившийся в Пулково,
свои волосы русые
в новых ветрах разметав широко
и дождями прошив.
У изысканной тени в плену,
у кружков, завитков меловых,
в этом камне творожном -
меж Растрелли и Росси
забывшись, бездумно застыв,
своим рысьим раскосом
впитав эту влажную россыпь,
в бирюзовых очах
отразив без конца, безнадежно
чешую и броню
тех торцовых дворцов голубых.
И в петлях заплутав
у васильевских суетных стрелок,
на тебя чем-то очень похожих
своей непростой прямотой,
знаешь ли, чужеземный стрелок,
что за беды,
и что там за сделки
здесь вершатся в веках,
а не в годах,
любым из прохожих -
с этим градом прозрачным
над тусклою, злою рекой.
С этим древним туманом,
что был моей первою юностью,
моей детской ветрянкой,
сознания раннего рябью
у сизой дремучей волны,
как качаются площади в мороси,
с голода пахнет французскою булкой,
валятся в обморок улицы
в утренней каменной сутолоке,
и как стынет гранит у воды,
да на дыбу возносит мостами
и мучат ожившие сны.
Там увидишь,
в виньетках соборов,
в искусстве и в воздухе уксусном,
совершенно иной,
петербуржскою, юной - меня,
образ девочки странной, как знать,
вдруг предстанет, -
отмечен еврейскою грустью
неизбежных прощений,
но все же, еще не уставшей прощать.
У решёток сквозных...
у лебяжьего Летнего Сада.
Я жила там.
А ты...
мимоходом в глаза загляни,
и ступай себе с Богом, -
ей больше мгновенья - не надо.